- Зато я их очень хорошо понял. Я потратил столько труда, чтобы довести пьесу до нужного результата, а эти люди ее освистали. Слышала бы ты этот свист, который стоял в театре. Он до сих пор у меня звучит в ушах. Этим жалким людишкам нужны лишь самые грубые зрелища. Они способны понять тебя, когда ты лишь потакаешь их примитивным желаниям. Все, что выше, им недоступно. И зачем я только взялся за это ремесло.
- Потому что ты не можешь не писать. Это твое призвание, - попыталась смягчить его сердце Женевьева.
- Призвание. Но какое им дело до чьего-то призвания. Да они и не способны его разглядеть. Нет, с меня хватит, ноги моей больше не будет в театре, - горячился Бомарше.
- В тебе говорит досада. Завтра ты успокоишься, и на все посмотришь иначе. Многие знаменитые драматурги знали неудачи. Ты сильный, ты справишься с ней и напишешь великую пьесу, которую будут помнить долго.
- Ты веришь в это?! - взгляд Бомарше смягчился.
- Безусловно. Кому как не мне лучше других знать о твоем таланте, твоей одержимости, неугомонности, о том, что ты никогда не пасуешь перед трудностями. Милый мой, я верю в тебя!
Бомарше с любовью посмотрел на жену. Он подошел к Женевьеве и, присев на кровать, нежно и страстно обнял жену.
- Да, ты права, я так им не сдамся. Они еще будут без конца повторять фамилию Бомарше. Если ты веришь в меня, мне не страшны никакие преграды. - Бомарше еще крепче обнял жену и принялся осыпать ее лицо и руки поцелуями. - Моя милая, моя дорогая, моя бесценная жена, какое счастье, что провидение соединило наши души и наши тела. Я так хочу тебя!
Напрасно Женевьева пыталась образумить его.
- Пьер, подожди, ты же знаешь, врач запретил нам заниматься любовью. Это может быть опасным для тебя.
- Плевать на всякие запреты, - Бомарше стал, как одержимый. - Кто может запретить любовь.
Внезапно Женевьева разразилась сильнейшим кашлем. Это мгновенно отрезвило Бомарше.
- О, что с тобой? Тебе стало плохо? - Он разжал свои объятия и с тревогой вглядывался в ее лицо.
- Это всего лишь небольшое недомогание. Сейчас пройдет, - постаралась успокоить его Женевьева. Однако кашель ее не унимался, а становился все сильнее.
Бомарше не на шутку встревожился.
- Я прикажу послать за врачом. - Он вскочил с кровати и поспешил к двери.
- Какой в этом прок, - попыталась его остановить Женевьева, но Бомарше не слушал ее.
- Немедленно пошлите за доктором Троншеном! - крикнул он слугам, затем вернулся к жене и нежно обнял ее.
- Сейчас придет доктор Троншен и тебе станет легче. Это я виноват, во мне заиграла моя проклятая кровь, которая не знает покоя и вечно воспламеняется при виде тебя.
- Ты ни в чем не виноват, ты же мой супруг, и наши отношения освещены перед Богом. Это я не могу выполнять супружеские обязанности, - на глаза Женевьевы навернулись слезы.
- Ты говоришь глупости, ты лучшая жена на свете, ты подарила мне второго ребенка. О каких еще супружеских обязанностях следует говорить. - Бомарше вытер ее слезы рукой.
- Но он, к сожалению, умер. Так захотел Господь. - Женевьева изо всех сил старалась не разрыдаться.
- Иногда мне его воля совершенно не нравится, - проворчал Бомарше.
- Как ты можешь такое произносить! - со страхом произнесла Женевьева.
- Извини, просто с некоторыми вещами трудно смириться. Они кажутся чудовищно не справедливыми, - Бомарше собирался развить эту тему дальше, но в этот момент в дверь постучали, и через секунду в комнате появился доктор Троншен. Лицо его приняло недовольное выражение, когда он увидел Бомарше на кровати рядом с Женевьевой. Однако он никак не стал комментировать этот факт. Троншен приблизился к больной.
- Что у нас случилось? - обратился он к Бомарше.
- Опять этот проклятый кашель.
- Посмотрим. - Троншен вынул из своего саквояжа трубку для прослушивания и стал обследовать Женевьеву. Когда он закончил, он обратился к Бомарше: - Я бы хотел с вами поговорить, мсье Бомарше.
Бомарше пригласил Троншена в соседнюю комнату, где они удобно расположились на диване.
- Ваша жена очень больна, - произнес Троншен. - И к своему большому огорчению не могу вам сказать ничего утешительного. Вы должны подумать о себе. Эта болезнь крайне заразна. Вы не должны ночевать с мадам Бомарше в одной комнате. И тем более спать в одной кровати.
- Вы хотите, чтобы я бросил жену в тот момент, когда ей особенно нужна моя помощь. Я никогда не пойду на такое. А если мне суждено заразиться и умереть, то я не стану противиться господней воли. Я исполню свой долг супруга до конца. - Бомарше вскочил на ноги и возбужденно стал прохаживаться по комнате.
- Этим вы ей не поможете, а себя погубите, - покачал головой Троншен. - Не поддавайтесь влиянию чувств, рассудите обо всем трезво.
- Я никогда не уступлю сухому расчету и не позволю заглушить голос сердца, когда речь идет о моей замечательной Женевьеве. Лучше спасите ее. - Бомарше умоляюще посмотрел на доктора.
- Я предупреждал, что не надо было решаться на вторую беременность. Здоровье мадам слишком хрупкое, - проговорил Троншен.
- Но разве не Бог говорит нам, чтобы мы плодились и размножались. А когда мы следуем его указаниям, он так жестоко наказывает нас, - искренне недоумевал Бомарше.
- Давайте не будем обсуждать чужие поступки. Нам все равно не изменить этот мир. Вы должны готовиться к самому худшему, - печально произнес Троншен.
- Неужели нет никаких надежд?! - Отчаянию Бомарше не было предела.
- Все в руках Всевышнего. - Троншен обратил свой взор к небу. - Но если принимать во внимание только мой опыт, а не Его волю, которую невозможно предсказать, то развязка наступит уже скоро.
- Чем же я так провинился перед Ним, что он лишает меня любимой супруги?
- К сожалению, на этот вопрос наука ответить не в состоянии.
- Да что она, вообще, ваша наука в состоянии. - Бомарше приготовился излить на своего собеседника поток негодования, но вбежавшая служанка прервала поток его красноречия.
- Госпоже совсем плохо, - сообщила она и выбежала из комнаты. Троншен и Бомарше устремились за ней. Бомарше, не слушая предупреждения Троншена, бросился к Женевьеве и заключил ее в объятия.
- Милый, я ухожу, я оставляю тебя одного в этом мире, - голос Женевьевы звучал уже совсем слабо. - Помни, что я буду все время наблюдать за тобой, но уже оттуда.
Бомарше в отчаянии прижался к ней еще теснее, несмотря на отчаянные попытки Троншена прекратить это безумство. Бомарше не слушал его, он хотел в этот момент только одного, как можно дольше удержать Женевьеву от перехода туда, где она уже окажется вне пределов его досягания.
Глава 19
Когда в дверь квартиры позвонили, Аркашова не сомневалась, что это снова пришел драматург. Какое-то время она размышляла о том, как ей следует поступить, стоит ли впускать его в дом? Уж слишком много от него беспокойства. Затем бросила быстрый взгляд в зеркало, который отразил плохо причесанную женщину во много раз стиранном домашнем халате. Но ничего менять в своем внешнем облике она не стала. Раз явился без приглашения, пусть видит ее такую, какую застал. А если не понравится, ей что за дело.
Аркашова отворила дверь, на пороге, как она и предполагала, стоял Феоктистов.
- Это вы? - все же ради приличия спросила она.
Феоктистов откровенно усмехнулся.
- Можно подумать, что вы меня не ждали. Только не обманывайте, скажите честно.
- Я не исключала, что вы осчастливите сегодня меня своим визитом. Хотя и надеялась, что все же удастся избежать этого несчастья. Я устала. Был трудный день.
- Ну да, вы же перемыли почти весь театр, и теперь он блестит, как только что выпущенная монета. Я не исключаю, что однажды вам присвоят звание: заслуженная уборщица республики.
Аркашова пожалела, что открыла этому неприятному, чванливому человеку дверь. Надо было оставить его за порогом. Еще ни разу их встречи не завершались ничем плодотворным. Одни стычки и ссоры. Зачем они ей?
- Вы пришли в такой час, чтобы сказать мне об этом. Неужели с этим нельзя было подождать до утра?
- Вы отлично знаете, что я пришел совсем не за этим. Я наблюдал за вашей реакцией при прогоне сегодняшней сцены. У вас было такое лицо, словно бы все, что вы видели, вызывало не то негодование, не то отвращение. А может быть, и то и другое попеременно. Мне стало страшно интересно, чем же вам не понравилась сцена?
- Что вам до мнения какой-то уборщицы, - пожала она плечами. - Неужели вы так низко опуститесь, что будете слушать меня? Я вас не узнаю. Опомнитесь! Вспомните про свою гордость.
Феоктистов, не спрашивая разрешения, прошел в комнату и совсем по-хозяйски сел на стул. Затем вперил взор в Аркашову.
- У меня нет желания препираться. Если бы я не ценил ваше суждение, то не пришел бы сюда.
Аркашова тоже села.
- Это что-то новенькое. А, понимаю, это способ обольщения. Прямой приступ не удался, так вы решили пойти в обход. Это ваша драматургия. Что же, не самый плохой прием.
- Да бросьте, не собираюсь я вас обольщать. Я действительно пришел только за тем, чтобы поговорить о сцене. Без всякой задней мысли.
- Но, может быть, ваши задние мысли переместились вперед.
- Да будете ли вы говорить по существу! - не на шутку рассердился Феоктистов. - Что вы заладили, как пономарь, про одно и то же. Я уже перед вами за то извинился. Или вы уже пожалели, что дали мне отказ?
- Теперь вы начинаете?
- О, боже, когда я говорю с вами, у меня голова идет кругом. Я никак не могу найти верный тон. Что вы за человек, не пойму. Может, прав ваш муженек, когда уверяет, что вы ведьма.
- Может, и прав. А вы боитесь ведьм?
- Не знаю, вполне возможно, что и боюсь. Я даже не знаю, ведьма - это женщина или что-то иное. Скажите, вы могли бы вот так, прийти мужчине и через полчаса ему отдаться.
Какое-то время Аркашова молчала. Она смотрела на своего гостя, и тому вдруг стало не очень уютно под воздействием ее взгляда. А может, то, что она ведьма, совсем недалеко от истины, вдруг пришла к Феоктистову мысль. Вон какие странные у нее глаза; вроде бы ничего особенного, но если присмотреться, что-то в них есть завораживающее. Словно картина художника, от которой невозможно оторваться.
- Почему бы и нет? - Голос Аркашовой после длительной паузы раздался столь неожиданно, что Феоктистов даже вздрогнул. - Именно так у меня и было с первым мужчиной. Когда я его увидела, то вдруг поняла, что хочу ему принадлежать немедленно. Мне тогда было девятнадцать лет, и у меня еще никого не было. Но это было совершенно непреодолимо, и я не испытывала никаких сомнений. Я ясно сознавала, что именно с него мне предназначено начать свою настоящую женскую жизнь.
- И сколько прошло времени до того момента, как вы ему отдались.
- Нисколько. Я ему не отдалась.
- Вот те на! - удивился Феоктистов. - Но почему?
- В последний момент я вдруг поняла, что не должна этого делать.
- Ничего не понимаю. То вдруг почувствовали, что должны ему отдаться, то вдруг поняли, что не должны этого делать. Сам черт ногу сломит в ваших поступках.
- Когда он почувствовал мое желание, он стал вести себя примерно же так, как вы в прошлый раз. И у меня тут же все исчезло, я уже больше ничего не хотела.
- Но тогда это был не он, не тот человек, с которого должна была начаться ваша женская жизнь.
- Нет, он, - упрямо наклонила голову Аркашова, - я получила ясный сигнал. Там не было ошибки.
- Но тогда почему?
- В тот момент он не понял, как должен себя вести. Потом через некоторое время он пришел ко мне и просил прощения. Но у меня к нему уже не было никаких чувств.
Феоктистов тяжело и даже обреченно вздохнул.
- С вами не соскучишься. Но объясните все же, что вам не понравилось в моей сцене?
- А нужно ли?
- Если я прошу, значит нужно, - излишне резко произнес он. Феоктистов уже заметил, что ее сопротивление всякий раз вызывало в нем раздражение и стремление его преодолеть, настоять на своем.
Аркашова словно бы разгадала его состояние.
- Вовсе не обязательно, - произнесла она. - Люди часто упорно добиваются того, что им совершенно не нужно. Да и какая вам, в сущности, разница, неужели вас может интересовать мнение какой-то не то провинциальной актрисы, не то уборщицы в театре.
- У меня такое чувство, что вы просто вымаливаете комплимент.
- Да, наверное, вы в чем-то правы. Я не должна было этого говорить.
- Но так скажите же, наконец-то, что вы должны были сказать! Я вас уже полчаса об этом умоляю. Хотите, встану на колени.
Неожиданно Феоктистов резво вскочил со стула и упал перед ней на колени. Аркашова быстро встала и сделала несколько шагов от него назад.
- Прекратите этот балаган, иначе я не буду ничего говорить! - почти закричала она.
- Это не балаган, - возразил он, оставаясь стоять в той же позе. - У меня такое чувство, что я сам не знаю, чего я добиваюсь, что хочу услышать. Когда я с вами, я чувствую какую-то растерянность. Вот если бы вы мне тогда отдались, как было бы замечательно, я бы знал, что делать дальше. Все шло бы по накатанному сценарию. - Он встал и снова занял место на стуле.
- Интересно, что вы делали бы дальше?
- Попытался бы скорей от вас избавиться. А так я ловлю себя на том, что мне хочется вас видеть снова и снова. Просто наваждение. Как же я мог забыть, говорил же мне ваш благоверный, что вы ведьма, что вы привораживаете. Да, скажите же, наконец, что вы думаете о той сцене? Иначе бог знает, чего я еще вам тут наболтаю.
- Ваша сцена очень банальна, а ваша героиня скучна и неинтересна. Она общается с мужчиной десять минут, а затем ему отдается.
- Но так было на самом деле! - возмутился Феоктистов. - Об этом пишут все биографы Бомарше. Она отдается не какому-то заурядному мужчине, она отдается гению. Она хочет ему не просто принадлежать, а служить высокому, тому, что возвышается над ней. Для нее - это способ выйти за пределы своей обыденности и соприкоснуться с нечто таким, к чему она может приблизиться только через этого человека. Это не просто половой акт, какой-то там банальный секс двух обезумевших от похоти людей, это слияние двух душ, попытка найти идеал. Для одного идеал женщины, для другого - мужчины, а для обоих ощутить прикосновение вечности.
- А я вас уверяю, что таким образом никакого соприкосновения с вечностью у них не произойдет. Все вернется на круги своя, превратится в обычную чувственную связь. Вы просто не знаете ничего более глубокого, чем примитивная экзальтация. Вот ее то и показываете во всей красе. А экзальтация - это всего лишь обман. Я тоже читала биографов Бомарше, он станет ей изменять точно так же, как изменял другим. Вот об этом и надо было писать, что они оба, и он и она, во власти иллюзии, что у них на самом деле ничего не получится. Они оба еще далеки…
- Понимаю, - не стал дослушивать ее речь Феоктистов. - Они не поднялись на какой-то там этаж какой-то лестницы. В тот день, наверное, отключили лифт. Вам не кажется, что кто-то из нас двоих сумасшедший. Как вы думаете, кто?
- А мне всегда казалось, что если человек абсолютно нормален - то это самый худший вид сумасшествия.
- Нет, я чувствую, что на сегодня с меня хватит. Вас как лекарство надо принимать очень маленькими дозами. А сегодня доза была лошадиная.
- Вам не кажется, что это выглядит как оскорбление, - нахмурилась Аркашова.
- Извините, я честное слово не хотел. Можно я приду завтра. Сегодня больше я не в состоянии вести разговор на такие темы. Я должен найти аргументы, чтобы вас раздраконить в пух и прах.
- Действительно не стоит сегодня этим заниматься. А завтра приходите, я буду ждать.
Последние слова удивили их обоих. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, словно пытаясь понять, а не ослышался ли каждый из них.
- Что вы будете делать?
- Ждать вашего прихода, - повторила Аркашова. - Я получила зарплату, могу вам что-нибудь приготовить.
- Когда я был в Китае, меня там угощали обезьяньим мясом. Если можно, приготовьте мне рагу из него.
Глава 20
В камере одиночного заключения царил полумрак. Пламя свечи, стоящей на столе, служило единственным источником света, освещающим небольшой участок столешницы и лицо, склонившегося над бумагами Бомарше. Он что-то быстро писал на лежащем перед ним листе. Наконец, он закончил и перечитал написанное. Лицо его осветила самодовольная улыбка.
- Памфлет, кажется, удался на славу, - удовлетворенно произнес он. - Этот негодяй Лаблаш еще трижды пожалеет, что затеял соревноваться со мной. Если его когда-нибудь и вспомнят, то только потому, что я посвятил ему свой памфлет. А все дело стоит каких-то жалких 15 тысяч ливров, которые он не захотел возвращать. И вот из-за этой ничтожной суммы он опозорен перед будущими поколениями. Какие же это жалкие создания люди, которые не ценят своего доброго имя ни в сантим.
Перечитав написанное, Бомарше откинулся на спинку стула и потянулся. Спина его затекла от долгого сидения в одной позе, тело требовало движения. Он встал, чтобы немного пройтись вдоль камеры, и как раз в этот момент раздался лязг замка, а за ним звук открываемой двери. Бомарше остановился и заинтересовано наблюдал за дальнейшим развитием событий. Он понятия не имел, что за очередной сюрприз ему уготовила судьба.
Дверь, наконец, отворилась, и в камеру быстрым шагом вошел его давний приятель Гюден. Бомарше устремился к нему на встречу, друзья крепко обнялись.
- Как я рад вас видеть, мой друг, - сердечно произнес Бомарше. - Как вам эти интерьеры. Не правда ли в этом что-то есть. Я жил в роскоши, теперь надо попробовать другую обстановку.
- Я рад, что вы не теряете присутствие духа. - Гюден огляделся вокруг и опустился на стул, Бомарше примостился на кровати.
- Не потерять присутствие духа даже в такой ситуации мне это не под силу, - произнес он с горечью. - Сначала смерть моего маленького сына, затем - моей замечательной Женевьевы. Потом этот процесс с Лаблашем, который завершился моим тюремным заключением. А неудачи в театре. Не слишком ли много несчастий сыпется на одного человека? Иногда мне кажется, что солнце уже никогда не взойдет над моей головой.
- Да, признаю, для обычного человека это был бы чересчур, - парировал Гюден. - Но вы Бомарше. Всем известно ваше необычное жизнелюбие, неиссякаемое остроумие. Эти качества помогут вам справиться со всеми несчастиями.
- А нужно ли с ними справляться, дорогой Поль Филипп. Да, меня и тут не покидает остроумие. И свидетельство тому вот этот мемуар. Но я задаю себе невольно вопрос: что движет мною в этой ситуации? Что способно укрепить мой дух?
- Ваш талант. Ваш большой талант, - отвечал Гюден.
- Талант. Но мои пьесы в лучшем случае принимают прохладно, а в худшем освистывают. Так в чем же вы видите мой талант? Когда смотришь на мир из этого окна, поверьте, все кажется по-другому.
- Я не верю, что вы сложили оружие. С Бомарше такого не может случиться.
- О, нет, я не сложил оружие. Но некоторые мысли, что посещают меня тут, невольно вызывают смущение. По чьей милости я оказался в этой камере?
- Ваши враги…, - Гюден не успел закончить, как Бомарше прервал его.