На другой день Агнес спокойно лежала в собственной постели, а Хонор стояла в своей мастерской, перепачкавшись в масляных красках. Безумные события - подготовка холста, красок, начало работы, несчастный случай, едва не лишивший ее дочери, - привели в какое-то отупение. Вчера она легла спать с тревогой, с облегчением, с миллионами других переживаний и долго не могла заснуть, даже закрыть глаза. Видела перед собой только насквозь промокшего, перепачканного в песке Джона, обнимавшего Агнес. Абсолютно нереально. Эта картина преследовала ее на протяжении всей бессонной ночи - муж с дочерьми на руках - сначала с Агнес, потом с Реджис. Картина менялась.
Хонор со всех ног бросилась в мастерскую, чтобы запечатлеть ее. Краски и контуры выливались на холст, она думала только об этом, а не о своем ребенке в больнице. Работала кистью, наносила мазки, грубо изображая Джона с их дочкой. С Реджис или с Агнес - неясно и, может быть, даже неважно. Он был очень нежен, но явственно чувствовались душевное напряжение, волнение, мрачность… Она полностью погрузилась в работу, стараясь не упустить ничего.
В точке перспективного схода на фоне возникла вершина холма, увенчанного старой каменной стеной. Хонор опустила кисть. Почему она это сейчас написала? Потому что ничего нельзя упускать.
Кисть изобразила круглые камни с белыми крапинками лишайников, смягчавшими очертания, оставив темное пятно - отверстие, где пряталась шкатулка.
О, какая хищная охота пошла после ее находки! В шкатулке они обнаружили корешок билета, золотое кольцо, свидетельство о смерти, начерченную от руки карту Ирландии, самых дорогих мест для Кормака Салливана - графств Корк и Керри с изрезанными скалистыми берегами, протянувшимися в Атлантический океан костлявыми длинными пальцами. На кончике одного - Баллинкасла - было написано "дом".
Первыми в Ирландию отправились Том и Берни. Они влюбились в Дублин - родной город Келли, - и каждую неделю слали Джону и Хонор открытки с изображением замков, реки Лиффи, пивных, украшенных цветами. Медленно водя кистью, Хонор вспоминала, как рассматривала их, воображая ирландскую романтику и чудеса.
А в Джона найденная шкатулка вселила мрачную страсть. Он одержимо раздумывал над ее смыслом, спрятав в потаенных глубинах души, откуда она вдохновляла его творчество. Страдания предков, их борьба за лучшее будущее для своих детей привели его в невиданный доселе гнев и ярость.
Голод: нечего есть, нечем жить. Британцы угнетают ирландцев, отнимают пищу, работу, жизнь. Тела родных иссохли от голода, кости утратили крепость. Они жили на самых западных землях Ирландии. Каким образом поняли, что спасение за океаном, в Америке? Как могли покинуть любимую землю, родных, и как не могли их покинуть? О, голодные пароходы, пропахшие болезнью и смертью, набитые под завязку людьми, потерявшими все, что любили, до последней крохи…
Джон всегда знал, что его инсталляция будет стоять на вершине утеса, на краю Ирландии, как символ стремления прадеда Кормака добраться до Америки на другом берегу океана.
Кормак Салливан родился первого августа 1831 года в Западном Корке, а умер четырнадцатого ноября 1917 в Хартфорде, штат Коннектикут. В Ирландии он стал каменщиком, работая на своего отца, Симуса, освоившего профессию во время голода, получая работу от равнодушных к их бедам британцев. Все силы уходили на выживание, но Салливаны становились мастерами, художниками, расчищали земли, возводили каменные стены, создали свою фирму, завоевали уважение в графстве и за его пределами.
Во время расчистки прибрежного участка на мысе Бера лопата Симуса Салливана наткнулась на золото - буквально.
Нанятый семейством Дарганов, владельцев фермы в Баллинкасле, он нашел две вещи: золотой кубок и золотое кольцо с красным камнем, пошел прямо в дом и предъявил сокровища. Обрадованный мистер Дарган отдал ему в награду кольцо и поведал историю: в конце 1500-х годов на север с Непобедимой армадой и сами по себе плыли алжирские и испанские пираты. Выдававшаяся в Атлантику Ирландия была неприступна, и пираты взяли в осаду все западное побережье. Одна шайка захватила целый город, обратив ирландцев в алжирских рабов. Кое-кто из пиратов обосновался в округе, пряча награбленные сокровища в бесчисленных морских пещерах вдоль скалистых берегов, закапывая в землю в приметных местах.
Фамилия Дарган произошла от имени Д'Арагон. Это были "черные" ирландцы - темноволосые, синеглазые потомки вторгшихся.
Работая на земле Дарганов, Симус Салливан влюбился в их дочку Эмили, удивительную красавицу, о которой он писал в письме: "У нее черные кудри, а глаза синие, как залив Бантри". Совершив столь честный по отношению к семье поступок, Симус добился ее руки. Но когда попытался надеть ей на палец пиратское кольцо, она не позволила. Ненавидя алчность и грубость, с которой пираты вторглись в ее семью, приказала выбросить кольцо в океан.
Симус понимал, что должен сделать это - он очень хотел угодить Эмили. Но ему вспомнились последствия бедности Салливанов во время первого голода: умерли два брата Симуса, мать, беременная его сестрой; скончались от голода тетка, двоюродный брат, сосед, друг семьи… Поэтому он притворился, будто бросил кольцо в океан в Баллинкасле - о чем сообщил Эмили, - а на самом деле припрятал его. Потом женился на возлюбленной, которая очень долго не знала, что он ей солгал.
После смерти ее отца им по наследству досталась ферма, где они и жили с восемью детьми, старшим из которых был Кормак, прадед Джона. Может быть, Симус считал кольцо страховым полисом. Или просто думал, что оно принесло ему счастье - любовь и доверие семьи Дарганов, женитьбу на Эмили.
В 1847 году накатила вторая волна голода.
В то время столько ирландцев эмигрировало в Америку, что иногда казалось, будто никого не осталось. В Кове люди грузились на пароходы, уходившие в Бостон, Провиденс, Нью-Йорк. Обратно приходили только хорошие вести, ни одной плохой. Они преуспевали в Штатах, очень даже преуспевали. Хорошо жили и благоденствовали.
Симус понимал, что должен спасти Кормака, своего единственного сына. Разузнал, можно ли найти работу в Соединенных Штатах. Семейству Келли с Меррион-сквер в Дублине требовались каменщики для постройки стен в их имениях в Хартфорде и Блэк-Холле в штате Коннектикут.
Симус и Эмили с болью в сердце отправляли Кормака, но они помнили, что сделал с их семьей прошлый голод, и не могли рисковать жизнью сына.
Кормак с чемоданом в руках шагал вместе с родителями по холмам к старой проселочной дороге, унося в душе любовь близких и все, чему учил его отец. Как только подошел дилижанс, Симус полез в карман и вытащил пиратское кольцо.
- Вот твое наследство, - сказал он. - Я нашел его на земле твоего деда, и он мне его отдал. Кольцо драгоценное, потому что отчасти свело меня с твоей матерью. Если вдруг будет трудно, продай.
Эмили никогда ни одним словом не упрекнула мужа. Думала только о сыне, которому надо помочь начать новую жизнь. Сдерживала слезы до самого появления дилижанса, куда сел Кормак - красивый, молоденький, худенький мальчик, подававший такие надежды… Дилижанс тронулся, дикий вой ветра, с силой летевшего по холмам, смешался с ее горестным воплем, летевшим вслед сыну. Ему было всего шестнадцать, и она его больше не видела.
Обо всем этом Хонор узнала из дневника Эмили, который Джон отыскал в свое время в Центре наследия Западного Корка вместе со многими прочими семейными документами. После этого он направился в Ков, буквально взбираясь по трапам на голодные пароходы, ощупывая дерево, пропитанное океаном слез. И там, в доках, познакомился с Грегори Уайтом.
Стоя у мольберта и вспоминая все это, Хонор услышала непонятные звуки - гулкие, дребезжащие, как звон дверного колокольчика, глухие, не чистые, как у церковных колоколов. Они доносились откуда-то с берега. Хонор положила кисть, вытерла руки тряпкой, смоченной льняным маслом, подняла жалюзи на дверях и прямо босиком пошла по двору на шум. Каждый удар отзывался в сердце. Она, разумеется, знала, куда направлялась - призыв Джона звучал красноречивее, чем если бы он окликнул ее по имени. Звуки провели Хонор по лужайке, вниз по склону холма, через береговые заросли утесника.
Коттедж стоял на самом верху, достаточно далеко от воды. Когда-то давно гости Келли переодевались там перед летними танцами. Нормальный высокий прилив останавливается в двадцати пяти ярдах ниже. Во время буйных летних штормов самые сильные волны на пятнадцать ярдов не докатываются до лестницы. Другое дело - ураганы и зимние бури. Они, конечно, повреждают каменный домик, разрушая фундамент и стены.
Прямо за коттеджем Хонор увидела Джона, который стоял на песке, расставив ноги, и крушил валун кувалдой. Она побежала, утопая ногами в песке, добежала до места, где он прошлой ночью пытался привести в чувство Агнес, и сердце ее оборвалось - взгляд невольно метнулся туда, где вчера еще лежала дочка.
- Что ты делаешь?! - прокричала она.
Он даже не услышал, продолжая колотить по камню.
- Джон!
Он остановился, оглянулся, в ошеломлении бросил кувалду, вытер руки о джинсы, весь в поту, с мелкими ссадинами на лице от каменных осколков.
- Господи Боже… - произнесла она. - Это никогда не кончится.
И глубоко вдохнула.
- Она дома. Я хочу, чтобы ты знал. Агнес дома.
- Знаю, - сказал он, стараясь отдышаться. - Я мимо проходил, а она на веранде спала.
- Почему не зашел? Она была бы рада видеть тебя.
- И я был бы рад ее видеть. Всех девочек. И тебя. Очень по тебе соскучился. - Он пристально смотрел на жену, но она не замечала его взгляда. Думала о своей картине, в которой старалась изобразить его силу, целеустремленность. Вот оно, все тут.
- Не зашел, - продолжал Джон, - не желая ее беспокоить. Хотел постучать, но увидел, что ты в мастерской.
Она молча кивнула. Не хотела рассказывать о работе. Она личная, принадлежит ей одной. Вместо того спросила:
- Почему ты здесь поселился?
- Хочешь, чтобы я вернулся в Ирландию?
- Я имею в виду, здесь, на берегу. Берни наверняка устроила бы тебя в Академии, или Том…
- Просто мне показалось, что так будет правильно.
- В хижине, в старом заплесневелом доме, который вот-вот рухнет, и северо-западный ветер сдует тебя во сне в море?
- Это не огорчит тебя, Хонор, - мрачно сверкнул он синими глазами. - Ну, не важно. Не хочу тебя ставить в тяжелое положение.
- Я уже в тяжелом положении, - заявила она, чувствуя, как сильно колотится ее сердце. - Не знаю, как с тобой себя вести, что говорить, что чувствовать. Боже, когда я увидела лежавшую на берегу Агнес, сразу вспомнила Реджис в шоке, в беспамятстве… думала, что она никогда уже не будет прежней.
- Знаю, - кивнул Джон.
- До сих пор вижу на песке кровь Агнес…
Хонор оглянулась: песок был уже чистый, вымытый волнами, продутый ветром, хотя она могла бы поклясться, что по-прежнему видит кровь.
- Я каждый день об этом думал и думаю, - сказал Джон.
- Потом ты от нас ушел.
- Ушел? Не по своей воле - меня арестовали.
- Ты мог опровергнуть обвинение! - взорвалась Хонор. - Если мы тебе были так дороги, почему не боролся, чтобы к нам вернуться? Ты защищал Реджис! Родную дочь! Разве можно было поступить иначе?
- Нельзя, - вновь сверкнул он глазами.
- А тогда почему смолчал? Почему не сказал?
- Ты не поймешь.
- Знаю, Джон. И в Ирландии не поняла. Ни при первом свидании с тобой в тюрьме, ни при следующих, даже при последнем. Никогда не могла понять. Зачем ты сел в тюрьму? Из вечного упрямства?
- Я убил Грегори Уайта, - произнес он ровным тоном, но с бешеным взглядом.
- Знаю, - подтвердила Хонор. - И знаю, что он на тебя напал. Когда-нибудь ты мне расскажешь всю правду? Объяснишь, зачем пошел в тюрьму, не сказав ни единого слова в свое оправдание?
- Хонор…
- А я тебе расскажу, как это приняли девочки. - Она понимала, что обезумела. Ярость, зародившаяся в мастерской у мольберта, сейчас вскипела, выплеснулась через край. - Они были в полном отчаянии. Так по тебе тосковали, что я за них боялась. Реджис выходит замуж. Потеряв отца, вцепилась в первого парня, попавшегося на глаза. С Сесилией пока все в порядке - она еще маленькая. Агнес… Даже не знаю, с чего начать.
- Что с Агнес?
- Ей являются видения. Ты не ослышался. Узнав о видении Берни, она страстно желает сама что-то увидеть. По вторникам молчит - во вторник ты убил Грега Уайта…
- Господи, - охнул Джон.
Хонор повернулась и побежала. Он догнал ее, схватил за руку, испугав своим видом - кожа на скулах натянулась, синие глаза горели.
Несколько секунд они смотрели друг на друга. Она видела в его взгляде былую, давно знакомую надежду. Он на миг, на секунду поверил, что все еще может быть хорошо, должно быть хорошо. А она совсем выдохлась, почти жалея, что во всем обвиняет его. Смотрела ему в глаза и видела слезы, понимала, как ему тяжело. Ждала, что он скажет, но Джон вместо того безнадежно вздохнул, отвернулся, направился к камню, поднял кирку и набросился на него, как на злого врага. Снова раздались удары железа о камень, в которых ей послышался колокольный звон.
- Что ты делаешь?
- Разбиваю валун, - бросил он через плечо, размахивая киркой. - Этот камень изувечил Агнес, и я должен его уничтожить.
- Да ведь это камень, - крикнула Хонор. - Ты не сможешь разбить его в пыль!
Джон даже не ответил, колотя киркой. Мышцы напряглись, взбухли, он бил с ненавистью, высекая искры. Она, ошеломленная, попятилась, не в силах вымолвить ни слова, одновременно растроганная и возмущенная.
Уходя, видела - он не соображает, что делает. Видела обуявшую его ярость, узнавая мужчину, которого всегда любила, а иногда боялась. Повторяется одно и то же, ничего не меняется. Всю дорогу домой слышала бешеные удары, которые не прекращались и даже не утихали. Грохотали всю ночь.
Хонор совсем не спала. Ее тянуло в мастерскую - видно, получила хороший заряд от Джона. И она сдалась. Работала быстро, с упоением. Новая картина вышла необычной, абсолютно не похожей на тонкие изящные морские пейзажи, портреты, написанные для учениц. Но это был крик ее души.
С восходом солнца, когда на темно-синем небе с востока на горизонте появилась розовая полоска, Хонор бросила кисти, измученная, но ликующая. Утренний свет мягко ложился на землю. Она вышла через черный ход в виноградник. Птицы защебетали в ветвях, над волнами прилива закричали чайки.
Хонор шла вдоль каменной стены. С каждым шагом сердце билось все быстрей. Она вздрогнула, увидев, как рыжая лиса вскочила на стену, пробежала несколько шагов и спрыгнула с другой стороны. Поднявшись на вершину холма, посмотрев вниз на берег, Хонор точно знала, что ей предстоит увидеть, и не ошиблась.
Валун исчез.
За одну ночь Джон уничтожил то, что миллион лет назад было создано льдом и огнем - камень, о который разбилась их дочь. Удары наконец прекратились. Он сидел на берегу, глядя, как восходит солнце над тихим проливом. Она пару минут постояла, наблюдая за ним.
Джон был погружен в свои мысли. Неизвестно, в какие, хотя в тот миг ей больше всего на свете хотелось бы это узнать. Он не оглядывался, даже не шевелился.
Попятившись, Хонор молча пошла по густому зеленому винограднику к своим спавшим дочкам.
Глава 11
Для Джона время пошло иначе. В тюрьме были расписаны каждые пятнадцать минут: подъем, завтрак, пересчет по головам, прогулка, сон. Здесь время отмеряют прилив и отлив, восход солнца, перемена погоды, ход луны в небе, Хонор. Ему хотелось, чтобы она пришла и увидела, как он расправляется с камнем. Хотя он боялся ее испугать, и даже сам пугался, набрасываясь на валун в слепой ярости. Мышцы его болели, спину сводили спазмы, плечи горели огнем. Увидев Агнес в больнице, он сразу понял, что должен это сделать. Хонор всегда утверждала, что страсти берут над ним верх, и теперь точно в том убедилась. Ее горе чувствуется остро, живо, она злится, что он безропотно пошел в тюрьму, оставив ее в смятении и сомнениях. Поэтому Джон и сам разозлился - не на нее, а почти на все прочее.
Его обуяла ненависть к камню, из-за которого пострадала Агнес, - все дочки страдали во время его заключения, - и он выместил злобу на валуне. Глядя теперь на мелкую водную рябь, почти смущался при мысли о том, что подумала Хонор.
Мяу!..
Джон оглянулся на белую тощую кошку, неподвижно сидевшую на стене. Глаза, шерстка свидетельствовали о солидном возрасте, и он содрогнулся всем телом, шепнув:
- Сесла!..
Нет, не может быть, думал Джон, медленно приближаясь к ней. Невозможно - это какая-то другая кошка, может быть, из ее потомства. Или преследующий его призрак.
Она снова мяукнула, открыв почти беззубый рот. Старая, очень старая. Он протянул руку. Кошка не подошла, а прыгнула, точно так, как когда-то котенок.
- Сесла…
Реджис всегда называла ее четвертой сестрой Салливан, и Джон думал теперь точно так же, баюкая кошку, которая мурлыкала у него на груди, как будто тихо плача. Она вытянула шею, уткнулась ему в подбородок. У него защипало глаза, он поглаживал ее, вспоминая прожитые в разлуке годы, представляя, как обнимал дочек, и Сесла часто втискивалась в их объятия.
- Прелестная картина.
Оглянувшись, Джон увидел ухмылявшегося Тома.
- Это правда она?
- Твоя старая кошка, - подтвердил Том. - Каждый раз тут сидит, когда я прохожу. Видно, ждет твоего возвращения. Рад тебя видеть, Джон.
- Это ты постарался. - Сесла по-прежнему прижималась к его груди. Кому было приятней, ему или кошке, неясно. - Ты меня вытащил, вернул домой, жилье приготовил…
- Ну, как ты, в порядке?
Джон кивнул, не в силах вымолвить ни слова от волнения. Еще немного понянчил кошку и опустил в высокую траву на береговом откосе. Она сделала круг и исчезла.
- Действительно, вернулся, - заключил Том. - И первым делом расколотил валун. - Он взглянул на лом и кувалду у стены коттеджа, на пустое место в воде. - Куда он делся?
- Не будем вдаваться в подробности. Просто исчез.
- Меня Хонор прислала.
- Да?
- Беспокоится за тебя. Знаешь, что говорит? "Джон на пределе". По-моему, сказала даже "за пределом".
- Ну…
Том только тряхнул головой, улыбнулся и спрыгнул с откоса. Старые друзья обнялись, Джон рассмеялся, внезапно почувствовав взволнованное ликование. В глаза било солнце, он прищурился, внимательно разглядывая Тома, видя, что он тот же самый, зная, что Том его тоже рассматривает, желая понять, точно так же, как Хонор и Берни, как он пережил тюрьму.
- Хорошо выглядишь, - заключил Том, наконец.
- Врун.
- Серьезно. Выглядишь чертовски лучше, чем при нашей последней встрече.
- В зале свиданий среди других заключенных?
- Угу.
- На свободе все лучше выглядят, - заметил Джон. - По крайней мере вы с Сеслой от меня не шарахнулись.
- А Хонор?
- Когда увидела при дневном свете. Мы прямо тут впервые увиделись после несчастья с Агнес. Вчера она набросилась на меня.