- Ох, Боже, - вздохнула Агнес. Она тоже виновата. Могла не выпускать Реджис из дома. Глядя в тот день, как сестра натягивает дождевик, жестом приказывая ничего не говорить матери, Агнес чувствовала ледяные мурашки на коже. У нее было предчувствие - не собственно смерти, а чего-то ужасного. Иногда являются видения, вспыхивает прозрение, намек на картину… В тот день она схватила Реджис за руку, попросив: "Не ходи. Папа через минуту вернется". Сестра вырвала руку: "Я должна идти". Слово "должна" прозвучало столь же решительно и напряженно, как стремление Агнес ее удержать. Поэтому она отпустила сестру, после чего их семья развалилась, и Реджис по-прежнему все это прячет в душе.
- Агнес, - сказала она теперь, - мы все должны прояснить до папиного приезда. Не вини себя за мой поступок.
- Но ведь я знала, - возразила Агнес.
- Она знала, что будет, - пояснила Сес. - У нее такой дар.
Агнес хотелось бы не обладать таким даром, но Сес права. Она - иногда, не всегда, - что-то видит и чувствует, нельзя отрицать. Однажды ей приснилось, что мать завтра пойдет собирать для них чернику - и точно. В другом сне Реджис среди ночи споткнулась по пути в ванную, свалив с полки снимок в рамке - и точно. Стекло разбилось, она упала на осколки. Агнес взглянула на белый шрам в виде полумесяца, гладкий, блестящий, прямо под левой коленной чашечкой Реджис. Порой ее посещает пугающее предвидение.
- Давайте говорить реально, оставим фантастику, - сказала Реджис. - Надо с этим покончить, чтобы не расстраивать папу.
- Согласна, - кивнула Агнес.
- Какой он? - задумчиво спросила Сес. - Иногда его трудно вспомнить. Он будет рад нас видеть? Они с мамой опять будут счастливы? Можешь сказать, Агнес?
- Нет, - ответила Агнес, крепко держа себя в руках, желая, чтобы отец не представал перед ней всегда в одном и том же виде, старающимся разглядеть сквозь решетку клочок серебристо-голубого неба, со сжавшимися в узел мышцами, мечущимся, как лев в зоопарке, с обливающимся кровью сердцем оттого, что семья забыла его.
- Можешь, только не хочешь, - заметила Сес.
Агнес опустила голову. В Ирландии все остальные влюбились в берега, каменные стены и пабы. А она влюбилась в сказочные форты, в круги из каменных столбов. Влюбилась в каждый ирландский город, название которого начинается на "лис" - это означает, что там жили феи.
- Хватит, Сес, отстань от нее, - сказала Реджис. - Агнес знает не больше, чем мы. Подождем, увидим.
Но она знала. Сама не понимала, что это - второе зрение или простой здравый смысл. Только видела, что все не так. Как такое могло случиться? Ее отец убил человека…
- Ты о нем когда-нибудь думаешь? - тихо спросила она.
- О папе? Конечно, - ответила Реджис.
- Не только о папе, - добавила Агнес, чувствуя в горле какой-то рыболовный крючок. - Я имею в виду Грега.
- Она имеет в виду Грега Уайта, - пояснила Сес, как будто одно имя ничего не сказало бы сестре.
- Нет, если это от меня зависит, - выдавила Реджис сквозь зубы, стиснутые так крепко, что слова просвистели. - И вам не советую. Он пытался убить меня и папу, папа из-за него оказался в тюрьме.
- Мне просто интересно, - сказала Агнес, - кем он был и зачем это делал…
- Мама говорила, что он был бродягой, - напомнила Сес таким тоном, словно ничего хуже нет на всем белом свете, и бродяга - все равно, что дьявол. - Злился на весь мир, возненавидел папину скульптуру, потому что ее венчал крест.
Агнес это знала и огорчалась. Зачем люди делают подобные вещи?
- Я просто хочу… - начала она.
- Ты просто хочешь, чтобы воцарился мир во всем мире, настало всеобщее счастье, все стали бы добрыми и благородными, - перебила Реджис, спрыгнула с кровати, схватила Агнес за руки. Сестры взглянули друг другу в глаза, Реджис крепко, но ласково встряхнула Агнес, поцеловала в лоб от всей души. - Сведешь себя с ума, желая того, что тебе не подвластно.
- Но… - пробормотала Агнес.
- Поэтому должна искать свое счастье, - продолжала Реджис, по-прежнему держа ее за руки, глядя в глаза сестры пылающим взглядом. - Хватит бегать по стенам, Агнес, и бросаться в воду… Неужели ты думаешь, будто когда-нибудь сможешь ходить по воде? Не сможешь. И перестань раздумывать о Грегори Уайте. Перестань думать о папе в тюрьме, потому что он оттуда вышел. Понятно?
- Я слышала, что мама прочла нам не все письмо, - сказала Агнес.
- Ну и что? В чем ты сомневаешься?
- Она говорит, что мама не все прочитала, - объяснила Сес. - Наверно, гадает, что там еще сказано.
- Перестаньте гадать, - приказала Реджис. - Сейчас лето. Разве не знаете, что мы сами должны ковать свое счастье?
- И поэтому ты влюбилась? - спросила Агнес.
- Я влюбилась потому, что встретила Питера, - ответила Реджис. - И решилась. Пусть другие стараются "обезопаситься", дождаться диплома, не волновать родителей. Я люблю его, вот и все.
- Любишь за то, что он помогает забыть…
Реджис яростно затрясла головой.
- Замолчи. У нас настоящая, искренняя любовь. Ты считаешь ее опьянением, наркотическим одурением, которое позволяет что-то забыть. Могу поклясться, Агнес, тебе подойдет лишь святой или ангел. А мне - только Питер.
Сестры пристально смотрели друг на друга. Они так давно вместе, столько пережили. Агнес не помнит ни одного дня своей жизни без Реджис - она всегда рядом. Агнес родилась через пять дней после того, как Реджис исполнилось два года. Девушки молчали.
- Пора заняться делами, - сказала Реджис. - Мне надо идти.
- Какими делами? - уточнила Агнес. - Мороженым или книжками?
- Нынче утром книжками, - подтвердила Реджис. - Пыльными томами в библиотеке тети Берни.
- По крайней мере познакомишься с книгами, - вздохнула Агнес. Школьные архивы, требники, латинские учебники, старые катехизисы… Сама она занималась уборкой художественных и фотографических студий.
Реджис кивнула. Агнес заметила, что сестра бросила взгляд на высокий секретер, на крышке которого с фотографии улыбался отец. Реджис давно ее туда поставила, вскоре после их возвращения из Ирландии. Кто-то сдвинул рамку, отставил подальше, и она заботливо подвинула ее на прежнее место.
Агнес известно, зачем она это делает.
Когда они были маленькими, отец обязательно заходил в детскую повозиться с ними. Там он и стоял, в ногах кроватей, улыбаясь им сверху вниз, потом присаживался куда-нибудь на краешек и читал. Такой добрый, любящий. Реджис думает, что фотография - это он. Не просто старый снимок, застывший миг времени, а настоящий живой отец.
- Он, действительно, едет домой, - подтвердила Агнес.
Но Реджис не ответила. Просто замерла, касаясь рукой отцовского снимка, словно он был реальнее слов сестры, потом улыбнулась девочкам и вышла из комнаты.
Глава 5
Хонор чувствовала дрожь во всем теле, электрический заряд в воздухе, почти как при смене времен года, будто с севера хрустко шла осень. Но стоял конец лета, трава и камни источали жар, вода была тихая, небо безоблачно-голубое. Моя у кухонного окна посуду после завтрака, она увидела вышедшую из боковой двери Реджис и окликнула дочку.
- Мне с тобой надо поговорить.
- Питер заедет минут через десять, отвезет меня в библиотеку - нельзя ли попозже?
- Зайди ненадолго.
Хонор заметила, как дочь застыла с мрачным взглядом и неохотно направилась к кухонной двери.
- В чем дело? - спросила Реджис.
- Хочу поговорить с тобой наедине. О письме твоего отца. С глазу на глаз, без девочек.
- Почему?
Хонор набрала в грудь воздуху. Разговоры о Джоне - пустыня Сахара. Без воды, без деревьев, нестерпимо обширная; им ни разу не удалось безопасно ее пересечь.
- Потому что хочу узнать, как ты себя чувствуешь.
- Отлично, мам, - заверила Реджис.
- Расскажи.
- Что ты хочешь от меня услышать? Наконец папа едет домой, я уже больше ждать не могу. А ты?
- Речь идет не обо мне. Именно ты…
- Что? Я виновата в том, что он попал в тюрьму? Знаю, мам.
- Я вовсе не то хотела сказать! - выдохнула Хонор и удивилась, как дочери удается так быстро вникать в суть. - Я имею в виду, что именно ты меня беспокоишь. Знаю, ты долго ждала этого дня. Просто хочу спросить…
Дочь напряженно смотрела на нее и слушала, поэтому Хонор не хватило духу сказать то, что хотелось: посоветовать Реджис не питать особых надежд.
- Что?
- …не стоит ли нам пойти к доктору Корри? - договорила она вместо этого.
- Я больше не нуждаюсь в лечении, - заявила Реджис. - Выздоровела полностью. Три года не ныряла в Дьявольскую пучину, как минимум, четыре года не лазала на церковный шпиль, держу обещание больше не плавать к Норт-Бразер и выхожу замуж.
- Я не уверена в положительности последнего пункта.
- Что ты говоришь? - гневно переспросила Реджис.
- Детка, ты слишком молода. Вот и все, что я могу сказать. Позволь мне договориться с доктором Корри и…
- Если тебе самой больше не хочется замуж, это не означает, что никому другому не хочется, и что я должна вернуться в психушку!
- Реджис, милая…
- В том, что отец сел в тюрьму, одно хорошо - это в каком-то смысле облегчило дело. Тебе не пришлось взашей его выгонять.
Хонор глубоко вздохнула. Реджис уставилась на мать в ожидании возражений. "Девочка разрывается, видя идиллическую любовь между родителями и ее обреченность", - подумала Хонор.
- С другой стороны, - продолжала Реджис, хотя мать не сказала ни слова, - ты, похоже, вновь хочешь заниматься живописью.
У Хонор гулко стукнуло сердце. Она даже не думала, что кто-нибудь об этом догадывается. Искусство превратилось в работу, в предмет преподавания. Ее собственные произведения кажутся замшелыми.
- Да, - призналась она, - кое-что новое начала. Это приятно.
- Он тебя вдохновил, - усмехнулась Реджис. - Все возвращается. Вы оба художники. Никогда друг без друга не сможете жить.
Хонор отвела глаза. Реджис задела чувствительный нерв, не зная, что любовь к Джону превратила для нее практически любую другую любовь в мелкую и пустую. Она его любила всем своим существом. На радость и на горе он самый желанный на свете мужчина, и при известии о его возвращении на нее потоком нахлынули мысли, которые хотелось запечатлеть на холсте.
- Только больше не держи на него зла, - сказала Реджис.
- За что?
- Сама знаешь. За то, что я была на утесе. В этом я виновата, не он.
- Тебе было четырнадцать, - напомнила Хонор.
- Знаю! Я была уже достаточно взрослая, сама могла о себе позаботиться. Поэтому ни в чем не вини папу. Во всем я сама виновата…
- Скажешь мне это, когда у тебя будут дети, - ответила Хонор.
- Скажу, - пообещала Реджис. - Надеюсь, что скоро.
Мать не пожелала проглотить наживку. Хотя на самом деле проглотила, глубоко вонзив ногти в ладони. Но ничего не могла с собой поделать - Реджис настолько целеустремленная, что когда ей взбредет в голову какая-то идея, она полностью ей отдается.
- Это было бы очень серьезной ошибкой, - предупредила она. - Фактически я думаю, что свадьбу надо отложить. Октябрь слишком близко…
- В том-то и дело! Ты знаешь, что мы с Питером любим друг друга, знаешь, что всегда будем вместе, знаешь, что я верю в любовь больше всего на свете, и поэтому говоришь неприятные вещи?
- Потому что ты не все продумала. Потому что… - Голос дрогнул, прервался. Хонор не знала, какими словами высказать свое тревожное подозрение, что Реджис спешит выйти замуж из страха, побуждаемая ей самой непонятным инстинктом.
- Мама, если ты пытаешься отговорить меня от замужества, считаешь, что я должна сначала получить диплом или что-нибудь вроде того, то забудь. Мы с Питером хотим пожениться, создать семью, иметь детей, найти счастье друг с другом. Теперь папа приедет и выдаст меня замуж!
- Это очень важное событие в жизни, Реджис, а ты еще совсем молода. Как можно рассуждать о детях, когда сама еще не выросла?
- Выросла! - Она угрожающе повысила тон.
- Знаю, - поспешно поддакнула Хонор, решая другую задачу. - Знаю, выросла. Но, по-моему, двадцать лет слишком мало. Детка, ты старшая, сестры во всем равняются на тебя. Мне бы хотелось, чтоб ты чуть помедлила, обрела уверенность в себе, хорошо поняла, чего хочешь. Разве тебе не хочется, чтобы точно так же вели себя Агнес и Сес?
- Хочется, чтобы они точно так же безумно влюбились, как я в Питера.
- Я вовсе не утверждаю, будто ты не любишь Питера, - оговорилась Хонор.
- Тогда почему не должна выходить за него?
- Потому что в двадцать лет не всегда понимаешь, чего тебе нужно. Думаешь, что понимаешь…
- Ты же понимала. Любила папу.
- Но мы поженились, когда повзрослели…
- Но ты все понимала. И вы были вместе, просто выжидали общепринятый срок.
Хонор поморщилась при слове "общепринятый".
- Мы ждали, когда закончим учебу, когда твой отец убедится, что сможет зарабатывать на жизнь. Он предпочел стать художником, и хотя я взялась за преподавательскую работу, считал безответственным просто жениться, заводить семью, не зная, может ли себе это позволить.
- Питер ответственный!
- Он студент колледжа, - медленно проговорила Хонор, понимая, что должна соблюдать осторожность. - Знаю, подрабатывает на поле для гольфа, но сейчас его обеспечивают родители. Ты работаешь в двух местах, он частично. Что будет после вашей женитьбы?
- Он найдет хорошую работу! Непременно! Мы оба! - воскликнула Реджис, расхаживая по кухне. - Вам с папой трудно было после женитьбы. Помню рассказы, как вы занимались уборкой в домах, прежде чем ты стала преподавать, а он продавать свои снимки, фотографировать в школах, снимать на открытки детей с Санта-Клаусом…
- Нам было нелегко, - согласилась Хонор. Неужели они с Джоном внушили детям романтическое представление о голодных годах своей артистической жизни? Но, даже думая об этом, она ощутила острую тоску по тем дням, когда они жили на хлебе с сыром, диком винограде и яблоках, жили мечтами, полетом к звездам.
- Да, но вы любили друг друга, верили друг в друга, - твердила Реджис. - Как мы с Питером.
Хонор потянулась к руке дочери. К ее удивлению, та позволила взять ее за руку, они взглянули друг другу в глаза.
- Мы с твоим отцом хотели стать художниками. Знали это и стремились к этому. Поэтому понимали, чего хотим, что должны делать. - Она удержалась и не сказала, что почти отказалась от истинного искусства, когда Джон преуспел. - А вы с Питером знаете, чего хотите?
Реджис долго смотрела в глаза матери, и Хонор вдруг с болью поняла - перед ней уже не ребенок, а взрослая дочь.
- Мы хотим быть вместе, - ответила Реджис, выдернула свою руку, чмокнула мать в щеку и выскочила в дверь.
Питер ждал на подъездной дорожке. Хонор смотрела, как Реджис бежит к машине, садится, он наклоняется и целует ее, она прижимается к нему через рычаг переключения передач. Обнявшись, они долго сидят в машине, а потом уезжают…
Хонор высунулась в окно, глядя им вслед. Все тело ныло от страсти дочери к своему парню. Не столько потому, что она этого не одобряет, сколько потому, что помнит себя в двадцать лет. Помнит, что точно так же любила Джона.
Оставив раковину с грязными тарелками, Хонор пошла к себе в мастерскую. Кончики пальцев покалывало от желания писать. Сесла свернулась клубочком на подоконнике, прикрыв одной лапой глаза. В косых лучах солнца старая кошка стала ярко-белой. Хонор помедлила, почувствовав, как заколотилось сердце. На секунду Сесла показалась ей тем самым котенком, которого они с Джоном нашли когда-то на каменной стене.
Реджис была совсем маленькой, только училась ходить. Они отправились на виноградник на этюды и пикник. Взяли с собой мольберты и краски, карандаши и бумагу для Реджис. Вдруг услышали писк и увидели крошечного котенка, в полном одиночестве сидевшего на плоской верхушке стены, словно поджидая их. Джон подошел, и кошечка практически прыгнула ему в руки, мяукая от голода.
- Проголодалась, - сказал он.
Хонор порылась в корзинке, отщипнула кусочек копченой лососины, протянула. Котенок съел и попросил еще.
- Киска, - проговорил Джон, предлагая Реджис ее погладить.
- Ки-ка, - попробовала повторить малышка.
- Правильно, солнышко, - подтвердил Джон, как обычно, довольный всем, что делает дочка. - Ки-ка.
- Сесла, - вымолвила Реджис, пытаясь удержать котенка.
- Это еще что такое? - удивилась Хонор, умиляясь вместе с Джоном радостному изумлению в детских глазках.
- Понятия не имею, - пожал он плечами.
А потом на обратном пути домой по дорожке мимо монастыря Реджис со смехом ткнула пальцем на Берни в черном монашеском одеянии среди группы послушниц, похожих на ангелов-учениц в белых одеждах и покрывалах, и крикнула:
- Сеслы!
- Сестры, - уточнил Джон, переводя взгляд со своего гениального ребенка на крошечную белую кошечку, высунувшую голову из-под локтя Реджис.
- Она назвала кошку в честь Берни, - догадалась Хонор, беря дочку за руку. Отец нес ее, она держала котенка. - И юных монахинь, - добавила Хонор, глядя на них.
Теперь, спустя почти девятнадцать лет, Сесла лежит, свернувшись клубочком, на солнышке, постоянно напоминая о старом драгоценном времени. После ареста Джона Хонор долго не могла видеть кошку. До сих пор с трудом выговаривает ее имя, которое слишком напоминает тот день, когда они были вместе, втроем и безоблачно счастливы.
- Ох, Сесла, - сказала она теперь, поглаживая кошку. Та замурлыкала, вытянула шею, требуя почесать под подбородком.
Через минуту Хонор подошла к серванту, открыла верхнюю дверцу. Внутри лежала старая коробка с красками. Она принадлежала Джону - Хонор подарила ему ее, когда они были в возрасте Реджис; этими красками он писал в тот день, когда они нашли Сеслу.
Джон отказался от них - не только физически, но и духовно, бросив живопись ради фотографии. Хонор иногда открывала коробку, принюхивалась к запаху старой краски и льняного масла, вспоминала те дни, когда они ходили на пляж писать и плавать в полном одиночестве.
Он сохранил в коробке несколько ее записок. Она вытащила одну и прочла:
Ох, умный мальчик!
Новые образы действительно интригуют. Меня, как всегда, впечатляют плавные переходы, цветовые эффекты, эмоциональная цельность. Почему ты решил писать серию каменных стен? Твои картины словно рассказывают истории. Тайны реки Коннектикут, тайны пролива Лонг-Айленд, тайны Ирландии…
Мне было интересно поговорить с твоей матерью. Рада, что она расспрашивала о "художестве". Я взяла это слово в кавычки, потому что оно намекает на хобби - знаю, на самом деле вовсе не так. Это просто кровь, которая дает тебе жизнь. Спрашивать, как идут дела с художеством все равно, что спрашивать, есть ли еще у тебя красные, белые клетки и тромбоциты. Все равно, что спрашивать, не обескровел ли ты в последнее время.