Служители в ливреях, в белых перчатках встречали гостей у гардероба и провожали в фойе. Архаичная фурнитура обнажала суставы сословного скелета общества. Здесь, в оперном театре, принципы демократии не действовали никогда и власть открыто получала желаемые почести. Театральные лакеи исполняли свои роли убедительно, как и важные господа. Старозаветные чиновники и даже либеральные журналисты, в небольшом количестве допущенные в фойе, внезапно обретали светский лоск, вельможные манеры, а прислуга сгибалась в поклонах, принимая меховые накидки дам. Максима будоражила причастность к избранным, посвящение в тайный орден сильных мира.
Женщины окружили Кристину, и Максим с облегчением отдал ее, повеселевшую, с сияющими глазками, на попечение Галины, жены Юрия Минаевича. Муж тоже был здесь. В смокинге и подпиравшем багровую шею воротничке, он еще больше напоминал выходца из преисподней.
Подошел и Владлен Василевский. С бритым черепом, в черной бабочке над воротником крахмальной сорочки, он словно готовился к пробам на роль в экранизации "Крестного отца". Мужчины повели Максима по кругам олимпа.
- Видишь тот, лысый? Судится со всеми тремя бывшими женами. А моделька с большими титьками - его новая. Я бы вдул!
- Долговязый, банковская группа. Спортсмен. Никто не знает, кого он трахает. Говорят, кладет с собой в постель биатлонную винтовку.
- А вон стоит пузатый, с платком в кармашке, - косил выпуклым глазом Юрий Минаевич. - Сожрал два металлургических завода. А репутация - такую полезно иметь, когда тебя с общего режима в "крытку" переводят.
Василевский кивал в сторону окон:
- Спонсоры партии, о них хорошо или ничего.
Максим спросил про старика, который выглядел так, будто уже умер, но колдун оживил его, чтобы он мог еще немного приподняться на падении нефтяных акций.
- Это был уважаемый человек, занимался разработками на шельфе. А потом его заставили компанию продать, стал просто богатый еврей. Без влияния.
- В чем ошибка избирателя? Он думает, что главное в жизни - это бабло. Думает, добуду душистый лимон и получу ключи от рая. Этим простой народ и отличается от тех, кто принимает решения за него. Надо четко понимать, деньги почти ничего не значат. Главное в жизни - это люди и отношения.
- Так что смотри и делай выводы. Здесь все, кто крутит шестеренки.
Женщины в изысканных нарядах громко обсуждали деликатные темы:
- Господи, девственность можно восстановить элементарно! Иди к Бакирхановой. У меня подруга три раза выходила замуж, и каждый раз девочкой. Заодно сделаешь лазерную коррекцию половых губ.
- Я не ношу бриллианты. Ты что, не понимаешь? Девушка моего возраста в бриллиантах - это вульгарно. Мои камни - изумруд и александрит.
- Мужчину надо подстегивать, чтоб он не начал тебя угнетать. Надо держать его в тонусе. Я использую свечи и шелковое белье.
Максим смотрел по сторонам, узнавал депутатов, предпринимателей, руководителей телеканалов. Хозяин железных дорог хохотал над шутками министра, алюминиевый магнат делал селфи с двумя губастыми моделями. В буфете ультра-либеральные прозападные журналисты, объединившись с идейными противниками, проталкивались к фуршетным столам.
- У нас же как, украл в России - вложил за бугром. И пока царствует эта философия, мы так и будем для Запада точкой отсоса, - привычно рассуждал Василевский, на разные лады поворачивая пару банальных идей. - При этом учти, наши паразиты еще вреднее западников. Во-первых, их больше. Во-вторых, они идейные. Глобализация им дороже матери, отца и красного словца. Если человек на своей родине только зарабатывает, а сбережения его в швейцарском банке, бизнес на Кайманах, а вся его семья живет в Провансе или в Эр-Рияде - куда он будет рваться телом и душой? Поэтому господа вроде вашего Глеба Румянцева и убеждают друг друга, что народ у нас - генетический мусор, что экономика наша разорвана в клочья и все поросло крапивой от Амура до Днепра.
Юрий Минаевич поддакивал:
- Главное, мы начали это осознавать. Америка семьдесят лет внедряла нам свою идеологию. Лучше мертвый, чем красный. У них же кровь зеленая. Баксы, грины, бабло.
- Во-во, и кровь, и плоть, национальная идея. Но России сегодня дается шанс повернуть историю на сто восемьдесят градусов. Потому что к русским прививка золотом не прижилась. Сейчас вот это стало понятно, буквально вчера.
Оба были в курсе финансовых решений отца и в целом одобряли их.
- Все понимают, куда он крутит руль. Легализация и возвращение активов в реальный сектор. Это многим не нравится.
- Офшорный карман штука заманчивая, много можно спрятать. Только карман-то чужой.
- Вон британцы уже начали счета контролировать, завтра недвижимость, потом еще какие-нибудь санкции введут.
- Так что цени и содействуй. И тестя уважай, он человек мудрый, он мыслит стратегически.
Максим не возражал. Он знал, что Юрий Минаевич связан с секретным отделом, который собирает компромат на крупный бизнес, а Василевский помогает отцу на уровне силовиков разруливать вопросы с зарубежными хозяевами кипрских банков и трастовых фондов. "Опасный, но полезный", - говорил про Владлена отец.
Неожиданно Максим увидел Марьяну. Она приехала с пузатым московским чиновником, давним приятелем деда. Кажется, пару лет назад у нее был роман с этим Саловым. В белом костюме, на высоких шпильках, она выглядела довольно эффектно, но трудно было привыкнуть к переменам в ее внешности, к пухлым губам и высоким скулам. Она к тому же высветлила волосы и стала казаться моложе, но Максим не мог отделаться от чувства, будто на ее прежнее лицо натянули силиконовую маску.
Держалась она все так же неуверенно, а без главного качества природной красавицы - привычки быть красивой - все ухищрения хирургов были напрасны. Она улыбалась с такой натужной веселостью, что Максиму захотелось подойти и спросить, какие антидепрессанты она принимает, чтобы посоветовать жене. Впрочем, злых мыслей и злых речей хватало вокруг и без него.
Юрий Минаевич и Василевский обсуждали важную тему.
- …Поэтому люди большой политики, по-настоящему влиятельные, предпочитают держаться в тени. Боятся контактов. Боятся сказать что-то лишнее. Тут каждое слово может повернуть события.
- Это как наркота, сядешь и не слезешь, - улыбался Юрий Минаевич. - Политика сжирает людей быстрей, чем героин.
Подошел Глеб Румянцев в ярко-желтом галстуке. Его волнистые темно-русые волосы были искусно уложены на косой пробор. Он сунул руку Василевскому, обнялся с Юрием Минаевичем и едва кивнул Максиму. Глеб открыто декларировал либеральные взгляды и примыкал к той части элиты, которая с пафосом обличала преступления верховной власти, не брезгуя набивать карманы за ее счет.
- Юся, вот скажи мне, почему в наших министерствах сидят клинические идиоты? Откуда их берут?
- Это те, кого не взяли в бизнес, - хохотнул Владлен.
- Без шуток, с людьми невозможно разговаривать, они не работают, они "решальщики". Почему этой страной вечно правят подонки, алкоголики и трусы?
Юрий Минаевич широко улыбался редко поставленными, но крепкими и очень белыми зубами:
- Ты, Глебушка, еще молодой, не видел жизни. Вот поехал бы в Вашингтон или в Брюссель, на тамошних подонков посмотрел. Слыхал, один американский сенатор до смерти забил свою собаку?
Владлен присвистнул:
- Вот оно, торжество либерализма. Мало им гей-браков!
- Чушь какая! - возмутился Румянцев. - Какая еще собака? При чем тут либерализм?
Владлен и Юрий Минаевич виртуозно изобразили недоумение.
- Как чушь? Я сам читал, в "Файненшиал таймс"!
- Такого не прощают, - прищелкнул языком Василевский. - Лучше бы он разбомбил пару сирийских городов или финансировал террористов ИГИЛ. А еще лучше - поставлял боеголовки на Украину. Всем бы это понравилось. А с собакой… Он политический труп.
Глеб покривился и отошел от них, сопровождаемый бодрым хохотом. Максим повернул голову.
По красной ковровой дорожке двигалась процессия во главе с Владимиром Львовичем. Его сопровождали помощники, советники, охрана. Отец был в составе свиты. Он поглядывал из-под бровей, на ходу пожимал руки, сверкал алмазной булавкой в галстуке. Максим не сразу понял, что молодой мужчина рядом с отцом - это Игорь. Видимо, чтобы казаться солиднее, парень надел тяжеловатые очки в английском стиле, но все равно выглядел слишком заметным среди блеклых деловитых помощников. Высокий, стройный, в узком костюме, он шел чуть позади отца, шаг в шаг повторяя его движения. Оруженосец при полковнике.
Максим не говорил об этом и никак не показывал, но его отношение к личной жизни отца изменилось за последние месяцы. Причиной был не столько Игорь и все с ним связанное, сколько отвлеченные вопросы, которые Максим начал задавать сам себе. Почему биологическая связь детей и родителей, братьев и сестер считается священной без дополнительных условий, а близость, не скрепленная кровными узами, требует одобрения общества? И отчего нередко случайный, часто бездетный союз мужчины и женщины, который так же легко заключить, как и расторгнуть, по-прежнему овеян неким священным ореолом даже без необязательных религиозных обрядов? Почему право на гражданское партнерство с юридическими последствиями имеет только пара мужчина-женщина? И почему гомосексуализм уже тысячелетия остается все тем же пугалом традиционалистов? Ведь все прочие принципы морали совершенствовались вместе с развитием общества.
Отец с Игорем задержались возле компании долговязого биатлониста, процессия тестя проследовала в ложу. Марьяна переменилась в лице, она словно откусила лимон и еле сдерживалась, чтобы не выплюнуть кислую мякоть.
- Ну, как тебе московский бомонд? - поинтересовался у Максима Юрий Минаевич.
- Честно? Похоже на новую экранизацию "Крестного отца".
- Второе место, - Владлен цыкнул зубом. - По американским опросам "Крестный отец" вечно на втором месте. На первом раньше держался "Гражданин Кейн", а теперь "Тутси".
- Фильм про то, как лицемерная американская сучка испортила жизнь хорошему парню, никогда не получит у них первое место.
Подошла Кристина, взяла Максима под руку. Он понял причину ее тревоги. Дурочке казалось, что он со старшими мужчинами обсуждает высоченных, тощих, размалеванных шалав с едва прикрытыми грудями и задницами. Эта компания чьих-то жен или дочек остановилась неподалеку.
- Завидую твоему отцу, - крякнул Владлен. - В нашем возрасте люди остывают, а он только-только разгорелся.
- Как разгорелся? - поморгала глазами Кристина.
- Тебе, кнопка, знать не обязательно, - приобнял ее Владлен, потрепал по животу. - Когда счастливое событие?
- Не надо считать меня глупой, я все понимаю, - обиделась жена. - Я знаю, что Георгий Максимович живет со своим молодым человеком. Я просто раньше никогда его не видела. Но я считаю, что каждый имеет право на счастье.
- Мне тут внук объяснил, что такое страсть, - засмеялся Юрий Минаевич. - Это когда любят то, что ниже головы.
- А выше головы - это уже брачный венец! - хохотнул Василевский.
Их шутки заставляли Максима в очередной раз ощутить свою чужеродность этому типу крепких зубастых мужчин схожего темперамента. Ему одинаково неприятно было наблюдать и за сворой блюдолизов вокруг тестя, и за чванством чиновных нуворишей, нефтяных гельминтов, как называл их отец. Дети и внуки торгашей и шлюх сами женились на шлюхах, а лакействующие при власти журналисты отмывали от грязи их простыни и капиталы. Максим ощущал к ним нечто вроде сословной брезгливости.
В этом чувстве не было бахвальства, ради которого покупаются дутые титулы и фальшивые предки. В семье хранился альбом с пожухлыми фотокарточками, но имена нарядных дам и бравых офицеров канули в прошлое - прабабка по отцовской линии всю жизнь из страха скрывала свое дворянское происхождение. Аристократия ушла на дно истории вместе со шляпами и веерами, золотыми пуговицами мундиров, с оборотами речи и образом мыслей. Его, Максима, корни уходили в землю не так далеко. Он был наследником промышленной и военной элиты советских времен с ее служебными "Волгами", трехкомнатными дворцами и дачами на шести сотках. С ее чувством собственного достоинства и уважением к труду.
- А не надо рифмовать патриотизм с идиотизмом! - уже спорил с кем-то Василевский. Ему отвечали:
- Так нету другой рифмы!
Слушая Владлена, Максим мысленно соглашался с тем, что демократия в американском изводе - понятие исключительно лицемерное. Политическая власть не должна зависеть от денег спонсоров и беспринципности продажных журналистов. Власть должна опираться на право рода и крови, на ответственность за свою семью, свой полк, свой завод и свою страну. Не было хуже времен в истории, чем те, когда власть падала из рук сенаторов и всадников и катилась под ноги черни.
Он увидел отца рядом с Марьяной, тот коротко и хмуро отвечал на ее реплики; судя по всему, разговор был неприятен обоим. Игорь стоял у витрины с театральными костюмами, делая вид, что разглядывает шитье. Максим решил, что будет правильно подойти и поздороваться, подвел к нему Кристину:
- Вы, кажется, не знакомы? Это Игорь. Это моя жена.
У парня был колючий и настороженный взгляд, но когда Кристина протянула руку и улыбнулась, в его глазах мелькнуло что-то вроде благодарности. Отец подошел пружинящей походкой, вчетвером они направились к ложам. В оркестровой яме разыгрывались музыканты. Максим вспомнил, что собирался подумать о причинах вечного притяжения театра и власти. Эротика и сила, хрупкость и могущество. Он смотрел на тестя, который вошел в царскую ложу, опустился в кресло и тут же утомленно и брезгливо прикрыл глаза.
Власть имела свойство перекраивать внутреннюю суть человека так же, как балет ломает тело. Власть, как и актерство, - не профессия, которую можно переменить, не личный выбор, скорее предназначение. Маска, навсегда приросшая к лицу.
Максим заглянул в программку гала-концерта и узнал, что кроме адажио, фуэте, отрывков и арий будет исполнен хор Прокофьева "Вставайте, люди русские". Кристина встала с места. Она улыбалась, но по ее лицу Максим понял, что ей снова нехорошо. Под звуки увертюры они вышли из зала, за ними в фойе выскочила и жена Юрия Минаевича.
Из туалета Кристина вернулась бледная, с мокрым и жалким личиком - ее снова тошнило.
- Нет-нет, я поеду, а ты оставайся, - лепетала она. - Я же вижу, тебе интересно. Тебе это нужно по работе. Я поеду домой с тетей Галей, она мне поможет.
Галина толкала Максима к дверям:
- Иди, иди! Я все равно эту оперу не воспринимаю, только мучаюсь сижу. Мы на вашем водителе, а тебя муж отвезет.
Так получилось, что из театра Максим поехал с Юрием Минаевичем. Они повернули к Боровицкому холму, и Максим смотрел в окно на заснеженные стены красного кирпича. От них веяло тоской и жутью, кровавым бунтом, казнями, пытками и юродством. Кремленаград, сердце страны. Застенки дворцов, купола монастырских храмов. Тут же и кладбище, и гранитный зиккурат.
Земля здесь была пропитана кровью гуще, крепче и веселее, чем в трехсотлетнем призраке-Петербурге. Над имперской столицей кружили призраки немецких царей, здесь же, в Московии, скалился из-под смоляной бороды опричник, полутатарин-полуславянин. Дикое степное душегубство с присвистом мело поземку по кривым московским переулкам. Спасская башня одета была в леса. Ходили слухи, что там готовят подземные ходы и укрепления для снайперов.
Когда Максим уже выходил из машины, Юрий Минаевич задержал его, снял с плеча пушинку:
- Пока не забыл, хотел тебя предупредить. Подружески, по-отечески. В Питере дело расследуют. О пропавших проститутках. Вроде есть компания, золотая молодежь. Парни вроде тебя. Цепляют плечевых на трассе и везут куда-нибудь в глухое место. А трупы топят или бросают на рельсы. Я знаю, ты-то сам в такое дерьмо не вляпаешься. Но так, на всякий случай… в общем, подумай. Насчет своих друзей. У тебя совсем другие перспективы. Ты как, уже вступил в партию?
- В какую? - спросил Максим.
Юрий Минаевич широко улыбнулся:
- Мне нравится, что ты парень с юмором. Бизнес у тебя идет, но я бы пораскинул и насчет политики. Если что, обеспечим поддержку.
- Спасибо, - проговорил Максим.
- И начет Владлена, да и всех прочих. Не теряй бдительности. Тут враз откусят голову. Москва.
Бубен верхнего мира
Иной раз в наших местах задаются такие характеры, что, как бы много лет ни прошло со встречи с ними, о некоторых из них никогда не вспомнишь без душевного трепета.
Николай Лесков
Злая кислота обиды разъедала ее изнутри, и Марьяна погружалась в депрессию. Медитации, тибетская гимнастика, сеансы психотерапии и позитивной визуализации, вчера еще так увлекавшие ее, сегодня представлялись бессмысленной тратой времени. Ей так и не удалось обрести покой и душевное равновесие, усилия полюбить себя разбились о жестокую реальность. Надежда на возвращение дружбы Измайлова, не говоря уже о чем-то большем, рухнула в одну минуту после их короткого разговора в театре.
Марьяна готовилась к этой встрече два с лишним месяца. Вместе с подругой Светой они предусмотрели каждую мелочь. Составить новый гардероб помогали стилисты, тоже порекомендованные Светланой. Впервые в жизни Марьяна радикально покрасила волосы, превратившись в блондинку. Стоило труда привыкнуть к новому облику и прическе, но в конце концов она стала нравиться себе.
Днем она провела несколько часов у косметолога, ее костюм, укладка, туфли, макияж - все выглядело безупречно. Но когда она подошла к Георгию и произнесла шутливое приветствие с отрепетированной улыбкой, в ту же секунду стало ясно, что все ее усилия бессмысленны. Стратегия, навязанная ей Светланой, была изначально обречена на провал.
Красивая или безобразная, счастливая или обреченная страдать всю жизнь, она вызывала у Георгия только досаду и скуку. Он не хотел слышать от нее ни ободряющих комплиментов, ни дружеских шуток, ни задевающих самолюбие колкостей. Когда ценой огромного усилия она заставила себя выговорить фразу, до этого казавшуюся уместной, остроумной, даже блестящей, он холодно окинул ее взглядом и отвернулся. Из одного упрямства, готовая провалиться сквозь землю от стыда, она снова подошла к нему возле фуршетного стола и прямо предложила встретиться на неделе, пока она будет в Москве. Он сказал:
- Все вопросы можешь задать юристам. Я не вижу смысла нам с тобой встречаться и что бы то ни было обсуждать.
Там же, в фойе с наборным паркетом и бархатными шторами, она явственно осознала, что Георгий болен безнадежно. Извращенная страсть поглотила его целиком, окончательно разрушив тот шаткий мостик, по которому он еще мог вернуться к норме. Света была уверена, что он не решится привести с собой любовника, но подруга ошибалась. Высокомерный, бесстыжий, красивый и молодой манекенщик был рядом с Измайловым. На нем был хороший костюм, туфли и очки, которые любому лицу придавали видимость интеллекта. Но весь этот маскарад не мог скрыть его подлинной сущности.