Каким образом в обществе, где шумно осуждались и даже преследовались сексуальные отклонения, где вводились законы, ограничивающие пропаганду этого зла, где церковь объединилась с государством в борьбе за нравственные традиции, гомосексуалы могли почти открыто предаваться пороку и проникать повсюду, включая церковь и верховную власть? Марьяна мучительно размышляла над этим вопросом. Лицемерные речи, одобрительные голосования, наличие жен и детей не мешало властной элите открыто практиковать разврат.
Она читала в интернете про сомнительные молодежные союзы с нацистским душком, про закрытые полувоенные интернаты, опекаемые видным политиком, другом Измайлова и тестем Максима. Там проходили тайные оргии педофилов, и Владимир Львович сам участвовал в них вместе с другими видными персонами этого круга. Все попытки расследовать эти истории натыкались на жесткий отпор. Бывший советник политика был осужден за растление, но не отсидел и половины срока.
"Конечно, - размышляла она, - общество, в котором возможны подобные вещи, заражено глубоким нравственным тлением. И церковь с ее архаичными предписаниями ничего не может исправить. Церковь сама поддерживает порочный круг, осуждая простых обывателей и закрывая глаза на преступления властей предержащих. К тому же порочные связи всегда были основой круговой поруки людей при власти. Действенным средством шантажа".
Но мысли эти никак не уменьшали боль ее личной драмы. Марьяна истекала ненавистью к Измайлову, его любовнику, судьбе, которая растоптала все ее надежды.
В гостиничном номере она рыдала, избивая кулаками подушку. После звонила Левону, тот, как обычно, пытался шутить. Наговорив ему обидных вещей, она бросила трубку. Она привыкла быть к нему жестокой, а его снисходительность вызывала только большее раздражение.
В Петербург она возвращалась совершенно разбитой. Ждала, что Левон встретит ее на вокзале, как всегда, с букетом орхидей, но он не приехал, телефон не отвечал. В его квартире на кухонном столе она нашла записку. Он писал, что уезжает на две недели к матери, извинялся за причиненные ей огорчения и предлагал признать, что у них ничего не получилось. Марьяна уложила вещи и напоследок набрала на телефоне длинное сообщение, в котором беспощадно перечислила все его недостатки и все причины, по которым она его бросает.
Через несколько дней она узнала от общих знакомых, что мать Левона умерла, но не стала звонить ему с соболезнованиями. После всего, что произошло, это казалось ей лицемерием.
Она осталась наедине со своей огромной болью, и только Света поддерживала ее, убеждала не падать духом:
- Левон не твой человек. Хорошо, с Измайловым возникли сложности, но это не конец света. Есть и другие мужчины, нужно переключиться на них.
Марьяна наговорила резких слов и ей. Уехав в Озерное, почти неделю она лежала на диване лицом к стене, пила таблетки, отказывалась от еды. Она хотела умереть, чтобы Георгий наконец почувствовал себя виноватым перед ней. Но все же, окончательно измучив себя, однажды утром она встала и решила встретиться с подругой.
- Я звонила своему учителю в Канаду, - сказала Света. - Он говорит, здесь у нас, в области, появилась очень сильная шаманка, которая провидит будущее и помогает в любовных делах.
- Два раза, - сказала Марьяна. - Два раза я делала любовный приворот. Ходила к одной колдунье, отдала большие деньги. Ничего не помогло. Все это глупости и шарлатанство.
- Я тоже не верю современным колдунам, - согласилась Светлана. - Они тупо делают бизнес на чужом несчастье. Но эта шаманка использует древние практики. Нельзя отрицать их воздействия на тонкий мир. Давай попробуем? Хуже не будет.
"И в самом деле, не будет", - согласилась Марьяна, глядя в зеркало на свое измученное, враз постаревшее лицо. Терять ей было уже нечего, и она разрешила подруге назначить день и время встречи.
Шаманка жила в отдаленной деревне, в кирпичном доме с железной крышей, с уборной во дворе - такие строили зажиточные цыгане. На ворота изнутри бросались с лаем две кавказские овчарки. Муж или сын шаманки, хмурый татарин в ватнике, посадил собак на цепь и проводил Марьяну с подругой на веранду, пропахшую вареной капустой, лежалой одеждой и немытым человеческим телом.
Низенькая кривоногая ведьма с высокими скулами и сухой, как пергамент, кожей не потрудилась даже переодеть засаленный цветастый халат. Она принимала посетителей в большой комнате, заставленной всяким хламом. Ковры на стенах, плюшевые кресла и вся мещанская обстановка гостиной мешали поверить в то, что хозяйка может быть проводником высшей истины. Но Марьяна все же дала усадить себя за стол, покрытый затертой клеенкой, и позволила шаманке взять себя за руку.
- Бабы дуры, сами себе портят, - шаманка сверлила Марьяну недобрым взглядом сквозь узкие щелочки век. - Одна говорит, привяжи ко мне мужика. Я прогнала, она пошла к старухе. Старуха сделала. Теперь мужик сидит, как мертвый, смотрит на нее. Высох весь, с работы ушел, денег не стало. Другую муж бросил. Она пошла и сделала, чтоб он все время имел ее в мыслях. Он к ней теперь каждый день ходит. Кроет дурными словами, бьет. Не может забыть. Сделать все можно. А кто знает, чем оно обернется?
Ведьма бормотала себе под нос, Марьяна едва разбирала слова.
- Еще обереги ставят. От этого в семье родятся одни девочки. Чтобы мальчик родился, надо чтоб мужчина покой потерял.
Шаманка опустила голову, бормотание ее слышалось теперь безъязыким птичьим клекотом. Внезапно вздрогнув всем телом, она силой сжала руки Марьяны:
- Ты сделала! Кровь, черная вода! Расскажи, куда ходила, какой был заговор.
Марьяна в растерянности оглянулась на Свету. Шаманка вскинула сухую руку, прогнала подругу:
- Уйди! Уйди, не про тебя речь!
Света выскочила из комнаты, а Марьяна, запинаясь, стала рассказывать, как полтора года назад своими руками приготовила и подмешала в кофе мужу приворотное зелье, рецепт которого дала ей колдунья, похожая на сытого упыря. Она вспомнила, как незаметно высыпала стекло на банный коврик, чтобы добыть несколько капель его крови. Как читала над кофейной чашкой молитву, произнося слова в обратном порядке.
Шаманка смотрела осуждающе, цокала языком. Марьяна оправдывалась тем, что зелье не подействовало. В тот день у вокзала на Георгия напали, поранили ножом, ударили по голове. Нож прошел по ребру, муж всего пару дней полежал в больнице. И больше не вернулся к ней.
- Дурное зелье! Скажи спасибо, что ногти у тебя не выпали. И умереть могла, черное обратно бьет.
Шаманка привстала, провела руками над головой Марьяны:
- Колдовство не ушло. Тут, над тобой висит. Упадет - умрешь.
Во рту шаманки поблескивали золотые коронки. Марьяна испугалась, дыхание сдавило, сердце колотилось в горле. Физически она ощутила тяжесть, давящую на затылок, отдающую болью в позвоночнике.
- Сбросить надо колдовство, с тебя на другого. На того, кого ненавидишь. Тогда освободишься, начнешь жить заново.
Марьяна была согласна на все.
Светлана посовещалась с ведьмой, назначили стоимость обряда. Сумма оказалась не слишком значительной, но прежде чем отдать деньги, Марьяна потребовала объяснить, в чем будет состоять ритуал исцеления.
- Я вызову духов, - пояснила шаманка. - Они заберут колдовство и отнесут к твоим врагам. Им будет плохо. А тебе хорошо.
Муж шаманки принес чай, тарелку дешевых пряников. Марьяна побрезговала пить из выщербленной, плохо вымытой чашки. Света выпила. На улице стемнело, снег сделался сиреневым, местами черным. Во дворе, где лаяли собаки, тот же татарин развел костер, поставил прямо на снег табурет для Марьяны.
Происходящее напоминало дурной театр. Шаманка надела безрукавку из лисьего меха, головной убор, сплетенный из обрезков шерсти, птичьих перьев и волос, то ли конских, то ли человеческих. Она сунула в руки Марьяны большую иглу и тряпичную куклу без лица.
- Смотри в огонь. Думай о своих врагах. Женщину коли иглой в глаза, в живот и груди. Мужчину коли в глаза и в срамное место. Повторяй: "Жах елгын, жах елгын".
- Что это значит? - спросила Марьяна.
- Тебе не надо знать.
Когда шаманка начала свой танец, Марьяна почувствовала, как чужая воля подняла ее руку и вонзила иглу в голову куклы. В отблесках огня она видела лицо бывшего мужа, холодное и неприязненное. И другое, ненавистное ей лицо, похожее на мраморного идола. Губы идола кривились надменной усмешкой. Шаманка прыгала вокруг костра, звенела бубном, то вскрикивала, то бормотала невнятные молитвы на чужом языке. Под это бормотанье Марьяна погружалась в гипнотическую дрему. И колола иголкой куклу - в пах, в живот, в пустое лицо.
- Волк, - закричала шаманка. - Волк!
Марьяну вновь охватил бездонный ужас, табурет зашатался под ней, она упала на колени. Наконец, бубен умолк.
- Духи сделали. Кто-то из вашей семьи умрет, - прохрипела шаманка и распласталась на снегу возле костра.
Татарин подошел к Марьяне, грубо взял куклу у нее из рук:
- Платите и уходите.
Светлана торопливо отдала ему приготовленные деньги. Они вышли за ворота. Света села за руль.
Собаки, сидевшие тихо во время ритуала, снова начали лаять и рваться с цепи. Марьяне казалось, она слышит их лай, даже когда машина далеко отъехала от села.
Огненный тигр
- Как нравится тебе, юноша, мой Сократ? Разве лицо его не прекрасно?
- Необыкновенно прекрасно, - отвечал я.
- А захоти он снять с себя одежды, ты и не заметил бы его лица - настолько весь облик его совершенен.
Платон
Ночью из окна такси Георгий Максимович успел увидеть многоэтажки вдоль трассы да темные припортовые улочки района Султан-Ахмет. Но утром в гостиничном номере поднял штору и застыл перед открывшейся ему картиной. Жестянки ржавых сухогрузов покачивались на молочно-голубой воде залива. Стамбул покрывал холмы, словно вытертый до основы измятый шелковый ковер, пронизанный штопальными иглами минаретов. Медленный рассвет раскалял купола, ветер трепал белье на балконах и сдувал туман с Босфора, словно остужал имбирный чай.
Георгий сразу пожалел, что этот город, потертый и расхлябанный, как расшитые бисером туфли, по какой-то причине оставался на обочине его путешествий. Казалось, бывшая столица мира обесценила былую славу, превратилась в дешевый рынок ширпотреба. Но прошлого не избыть ни человеку, ни городу. Тень огромного, хоть и обветшалого величия окутывала купола и минареты, клубилась над Галатским мостом. На секунду изнутри грудной клетки Георгий ощутил, что путь его не случайно прочерчен через Стамбул.
Володя в последний момент включил его консультантом в межправительственную делегацию переговорщиков - продвигали инфраструктурные проекты вокруг газового путепровода. Что и когда из намеченного состоится, пока было неясно, но "застолбить участки" хотелось всем. Глобальные экономические векторы сдвигались к югу, вопрос был лишь в том, как быстро будет развиваться процесс.
Личное состояние Георгия за полтора московских года приблизилось к той планке, которую он в молодости наметил как вершину. Теперь эта сумма уже не казалась столь значимой и в координатах мировой инфляции, и по его собственным меркам. Но с изменением масштаба цифр он стал иначе смотреть на многие вещи. Он согласовал с Володей новую структуру холдинга, обеспечивающую легальный ход финансовых потоков. Марков, Эрнест, Казимир держали рубеж обороны. Максим учился принимать решения сам. Вдобавок Георгий наконец придумал, как вытряхнуть в свой карман пару миллионов с номерных счетов Майкла Коваля.
Когда-то деньги означали для него власть над обстоятельствами, теперь служили залогом будущей свободы. Важно было знать, что он сможет, бросив все, уехать в любую точку мира, залечь на дно. При желании заняться каким-нибудь приятным и не особо хлопотным бизнесом, например перепродажей антиквариата. Или просто начать путешествовать, меняя страны и города. Деньги хранились в надежных акциях, на номерных счетах, в паевых фондах, и даже потеряв половину, он мог сохранить привычный уровень дохода. На случай своей внезапной смерти он позаботился о будущем близких ему людей.
Но пока шла война. Последние недели в Москве Георгий чувствовал себя как лобстер на тарелке неумелого едока. Его защитный панцирь пытались разломать и раздробить любым способом. Выемки документов, допросы, прямые угрозы, шантаж и подкуп преданных ему людей, прослушка телефонов, взлом компьютеров - Глеб Румянцев вел обстрел по всем позициям. Георгий бил в ответ. Устроил пресс-конференцию, слил журналистам порцию компромата. Дал понять, что может рассказать гораздо больше - с прицелом на Володю и прочих тяжеловесов. Война сделалась обыденностью, привычным пунктом в ежедневнике.
Конфликт на Украине тоже увяз во лжи и взаимных обвинениях. Это ощущалось в разговорах, журнальных статьях, в голосе новостных обозревателей. После первого ожога боль стала притупляться, на смену негодованию пришла усталость, за ней равнодушие. Запах смерти так быстро сделался привычным, словно всегда сопровождал житейскую суету.
Благовоспитанные турки проявляли необычайное упрямство в переговорах, но принимали делегацию широко, радушно. Ответственные лица хлопотали, обсуждали условия контрактов, получали секретные инструкции из Москвы, Берлина, Тель-Авива. Георгий же просто ждал исхода, заразившись восточной неспешностью, с любопытством антрополога наблюдая, как достопочтенные проходимцы всех мастей со всех концов света пытаются деловито облапошить друг друга, рассуждая о дружбе, взаимовыручке, законах рынка и прочих высоких материях. Для него эти несколько дней в Стамбуле выдались нежданной передышкой.
Официальные лица держались особняком, и большую часть свободного времени Георгий проводил с Василевским, который приехал курировать финансовые интересы силового ведомства. Ужинали, курили кальян, парились в бане. Владлен зазвал Георгия в тайский массажный салон, оказавшийся весьма фешенебельным борделем. Они даже заказали в кабинет красивого молоденького транссексуала по прозвищу Азиатский Сапфир, в котором не было уже ничего мужского, кроме пипки величиной с мизинец. Хозяйка утверждала, что парню двадцать два и он уже десятый год в бизнесе, хотя тот едва доставал Георгию до подмышки. Взгляд у Сапфира был цепкий, тяжелый, скучающий. Из любопытства Георгий посмотрел, как тот раздевается, изгибаясь всем своим гладеньким безволосым тельцем, но не стал принимать участия в дальнейших приключениях, вернулся в ресторан, а затем в свой номер.
За завтраком Василевский жадно пил воду и озвучивал конспирологические теории, которые причудливо переплетались в его голове. Заглянув на задний двор большой политики, Георгий охотно готов был поверить и в масонский заговор элит, и в тайное мировое правительство евреев-финансистов, которые веками сражаются с другим кланом влиятельных евреев, и даже в то, что планетой управляют инопланетяне-рептилоиды. Поэтому он не возражал действительному государственному советнику Российской Федерации третьего класса и авантюристу по-своему не менее яркому, чем покойный агент четырех разведок Майкл Коваль.
- Айя-София - это же был самый затратный мировой суперпроект на то время. И долгострой с прогрессивно растущим бюджетом, - просвещал его Владлен, поливая медом овсяную кашу. - Однако строили, ибо понимали, что политическое влияние важнее всего. Когда ты правитель мира, у тебя безграничный кредит. Можешь взимать с провинций дань, или вместо денег нарезать зеленой бумаги, или… Да что пожелаешь! Надо помнить уроки Византии, это наши корни.
- Что-то в девяностые, когда мы с Сашкой на моей даче отстреливались от рэкетиров, про традиции и корни никто не вспоминал. Или это и есть наши традиции - утюг на живот и паяльник в задницу?
- А ты не смейся! - Василевский морщил крепкий выпуклый лоб. - Вот девяностые и показали, что значит расшатать устои. Заговор элит - опаснейшая шутка. Как и сегодня, между прочим. Мы, прогрессивные консерваторы, бьемся за развитие независимого финансового центра. И твой Володя, кстати, четко уловил движение. А либералам не нужна сильная страна, они боятся народа, как бес молитвы. Главная проблема в том, что, несмотря на парады и хоругви, "чикагские мальчики" по-прежнему рулят финансами, лижут подошвы МВФ. Кстати, не знал, что у тебя есть дача.
- Есть, еще от родителей, за Зеленогорском. Кстати, тут вся риторика нашего времени, - заметил Георгий. - Патриотизм - дело хорошее, но человек-то слаб. Кто будет строить фельдшерский пункт в деревне Окуловка, когда можно устроить себе, любимому дачку на заливе? Или виллу на Лазурном Берегу?
- Я буду! - Василевский выпучил глаза. - Нет, лучше! Я не дам строить виллу тому, кто должен строить больницу. А еще лучше, чтоб дом на Вятке считался круче виллы на Лазурке. Помяни мое слово, западники скоро будут драться за российские инвестпортфели. Остальной мир поделен, а наша земля непаханая. У нас под ногами золото лежит.
Георгий отхлебнул чая, глядя по сторонам:
- Можно и не пахать. Есть еще вариант все отнять и поделить заново. Самый эффективный метод ведения бизнеса.
- Это ты про Володю? - Василевский блеснул глазами. - Говорят, ты про него много чего знаешь? Старые дела, скелеты на чердаке?
Георгий поднял брови, изображая недоумение:
- О чем ты говоришь? Володя - друг простых людей и гордость нации.
Василевский натужно рассмеялся.
За соседним столом завтракали живущие в том же отеле официальные делегаты; кажется, прислушивались к их разговору. Нахальные турецкие чайки подлетали к окнам и стучали клювами в стекло, требуя свою долю прибыли.
Чайки нравились Георгию. Как и Стамбул, вышедший встречать новый мировой порядок в заплатанном халате. Позевывая, хозяин словно пояснял своим ученым гостям, что он весьма интересуется инновациями и прогрессом, но пока еще никто не разубедил его в том, что мир стоит на трех черепахах, имя которым - гордыня, алчность и похоть.
Игорь прилетел пятичасовым рейсом. Договорились, что после завершения переговоров они вдвоем останутся в Стамбуле еще на пару дней. Георгий собирался переехать в другую гостиницу, подальше от Владлена и делегатов, поближе к минаретам и фонтанам. Но выяснилось, что найти адекватную замену не так просто, лучшие номера забронированы, к тому же Игорь успел посмотреть на сайте отеля фотографии бассейна и турецких бань.
Прежде равнодушный к одежде, в последний год парень начал следить за модой. Ему шли все эти тесные пиджаки, узкие брюки, повязанные итальянским узлом шарфы. Но голый он был так хорош, что Георгий после короткого бурного секса не хотел отпускать его, снова целовал, гладил, рассматривал изгибы мышц и сухожилий, снова возбуждался, ощущая под своей ладонью горячее биение его мужской плоти. Полоса обид и подозрений прошла, близость их опять сделалась безумной и разнузданной. Поводя лопатками, парень жаловался:
- Дядечка, вы меня уже совсем, - он добавлял непристойное слово.
- Ничего, я доплачу, - говорил Георгий, опрокидывая его на спину.