Богомол
К оружию следует прибегать в последнюю очередь, когда другие средства окажутся недостаточны.
Никколо Макиавелли
Марьяна ни минуты не винила себя в том, что произошло с Георгием. Она помнила шаманку, костер, иглу и куклу без лица, которая представлялась ей то Измайловым, то его любовником, которого она теперь ненавидела привычно, уже без всяких самооправданий. Однако в действенность заклинаний она отказывалась верить. Мысль о собственной смерти пугала ее, и связь магического ритуала с реальными событиями она отвергла сразу, как уже было с колдуньей и каплями крови в кофейной чашке.
Причиной покушения стал, конечно, передел московской корпорации, гигантской многоступенчатой пирамиды, построенной для высасывания прибыли из госбюджета. Георгий отодвинул от кормушки некоторых приближенных высокопоставленной семьи. В свое время так же поступили компаньоны с ней и с компанией ее отца, и Марьяна хорошо понимала, почему Измайлова решили устранить.
Она снова вела мысленные диалоги с покойным отцом, и в последнее время они становились все горячее, а голос, звучащий в ее голове, все отчетливее и громче. Отец подтверждал, что в случившемся нет и не может быть ее вины. Она была верна мужу, готова была делить с ним радость и горе, жила его заботами, терпела измены и обиды. Освободившись из тюрьмы, Георгий заставил ее поверить, что готов начать все заново. Ей казалось, он хочет того же, что и она, - забыть прошлое, все простить друг другу и попытаться построить отношения на основе прежней дружбы. Но уже через две недели он бросил ее и помчался на Сицилию, думая только о заднице своего любовника, как наркоман, который срывается после лечения.
Марьяна больше не хотела прощать живого, но еще могла простить умирающего. Сразу после звонка Максима, отложив все дела, она заказала билет в Стамбул. Она знала, что встретит в госпитале компаньонов Измайлова, которые всегда относились к ней с неприязнью, а с ними - развратную дрянь, погубившую всю ее жизнь. Но теперь она была готова вступить в открытую схватку. Даже бывшая жена у постели раненого имела больше прав, чем все любовники вместе взятые.
Первым, кого Марьяна увидела в коридоре турецкой клиники, был самый преданный из друзей Георгия, насмешливый и злой Александр Марков. Как и ожидалось, он был нетрезв и не выказал радости при встрече.
- Чего ты здесь забыла?
- То же самое могу спросить у тебя.
Пока ждали врача, Марков отпускал на ее счет свои обычные издевательские шуточки:
- Выглядишь как будто тебя осы покусали. Что у вас, баб, за мода такая, превращать свою рожу в жопу младенца? Не боишься - теперь Бог не узнает, как в том анекдоте?
Марьяна отворачивалась, отмахивалась рукой от перегара. Она не понимала, как он может вести себя так безобразно, когда состояние Измайлова, по его же словам, оставалось критическим. Но Марков всегда отличался самым циническим взглядом на вещи.
Наконец их пригласили в кабинет. Там уже находился друг Георгия Владлен Василевский, крупный, еще не старый и привлекательный мужчина, похожий на известного актера. Возле окна маячила долговязая фигура любовника мужа. Удлиненными пропорциями тела, высокой шеей, угловатыми движениями он весь напоминал гигантского богомола. Обернувшись, он встретился с Марьяной взглядом и быстро отвел глаза, травянисто-зеленые, как у насекомого.
Пожилой усталый хирург с короткой щеткой усов сел за стол, сцепив худощавые руки. В клинике работал русский врач, он переводил слова турка. Георгий получил тяжелые осколочные ранения в области груди, требовалась повторная операция, возможно, не одна. В легких образовались инфильтраты и очаги воспаления. Состояние могло ухудшиться в любой момент.
Марьяна чувствовала головокружение - ей было трудно говорить и слушать про болезни, всегда переносила их на себя. Любовник мужа равнодушно смотрел в окно или изучал свои замшевые кроссовки. Марьяна обратила внимание на то, как неуместно модно он пострижен, как бросается в глаза логотип дорогой итальянской марки на его замшевой куртке. Он словно явился в больничный кабинет после ночи в гей-клубе. Утомленный вид и синева вокруг глаз подтверждали ее догадку.
Когда врач сказал, что родственники могут увидеть раненого, Марьяна заявила свои права:
- Я жена. Я приехала для того, чтобы решать все необходимые вопросы. Прошу больше никого не пускать к мужу.
- Ты бывшая жена! - заорал Марков. - Нашлась тут, командовать она будет!
- Иди, проспись! - крикнула в ответ Марьяна. - Ты понимаешь, где ты находишься? Георгий умирает!
- Доминируй, властвуй, унижай! - смеялся ей в лицо пьяный Марков.
Богомол смотрел на нее бешеными глазами, раздувая ноздри:
- Почему вы здесь распоряжаетесь? Зачем вы вообще приехали?
Они обращались друг к другу впервые в жизни, но Марьяна поняла, с какой силой он ненавидит ее, и ужаснулась этой нечеловеческой злобе: "Господи, за что? Что я ему сделала?"
- Я приехала к своему мужу, - твердо отчеканила она. - А кто ты такой и зачем ты здесь, я не знаю и знать не хочу!
Тот сделал шаг вперед, но Владлен удержал его, что-то сказал негромко, но внушительно. Марьяна поблагодарила своего защитника взглядом. Пожилой хирург поднялся и махнул рукой, показывая, что могут идти все вместе.
В коридоре Марьяна старалась держаться как можно дальше от любовника мужа, кожей ощущая его тягостное присутствие. Она не стала заходить с ним в лифт, чтобы случайно не соприкоснуться, дождалась другой очереди. Все отчетливее она понимала, что для безопасности Георгия просто обязана убрать из больницы это неприятное всем существо.
В реанимационную палату их не допустили, подвели к стеклянному окну в стене. Георгий лежал на кровати без движения, только шевелилась приоткрытая нижняя челюсть, словно ему не хватало воздуха. Дыхательные трубки тянулись к аппарату с кислородом, верхняя часть груди и плечи были опутаны проводами, датчики соединялись с приборами. Его бледный лоб и синеватые щеки покрывала испарина, глаза запали, губы запеклись коричневой пленкой. На руках и лице было множество царапин и мелких ран от осколков.
- Держится, боец! - воскликнул Марков, тут же достал из кармана фляжку и отхлебнул, распространяя вокруг сивушный запах.
Юродствуя, он протянул фляжку Марьяне, затем Василевскому. Но выпить согласился только богомол. "Не удивлюсь, если он уже спит с Марковым или с кем-то еще", - она уже обдумывала, как будет рассказывать новости подруге Свете.
- Эгей! Мы тут! - размахивал руками Марков.
- Хватит паясничать, ты не в борделе! - осадила его Марьяна и перекрестилась быстрым движением.
Было очевидно, что Георгий не перенесет повторной операции. Еще в самолете Марьяна твердо решила сделать все от нее зависящее, чтобы спасти бывшего мужа. Она оплатит любое, самое дорогое лечение, будет требовать от врачей невозможного, закажет молебен в церкви, сама будет молиться, пока остается хотя бы крошечный шанс. Но теперь приходилось смириться с тем, что положение безнадежно. Ее душу насквозь пронизывала скорбь, она мысленно примеряла черное платье.
В эту минуту раненый открыл глаза. Марьяна приникла к окну, отталкивая Маркова. Георгий уставился в ее лицо, шевельнул губами, словно пытался в чем-то упрекнуть. Она ощутила приступ страха, ей почудилось, что Измайлов знает про колдовство и про шаманку. Но взгляд его начал тускнеть, веки тяжело опустились. Врач сказал, что пора уходить. Марьяна хрипло кашлянула, пытаясь удержать рыдание. Владлен приобнял ее, дружески погладил по плечу.
Она успела заметить, что у двери в палату сидит полицейский. В вестибюле клиники спросила Василевского:
- Ты в курсе, как идет расследование? Они, собственно, хоть что-то расследуют?
Марков догнал их.
- Слушай, а это не твоих рук дело? - он оскалился прокуренными желтыми зубами. - Или, может, твои друзья Сирожи? По "Альмагесту" так и не помирились.
- Какой бред! Это дело тянется почти пять лет.
- И что? Там оценка в сорок миллионов. Нашлепают поддельных доверенностей и рассуют по своим помойкам.
- А может, это ты и сделал? Ты везде соучредитель, а будешь первым лицом.
Марков повертел пальцем у виска. Василевский одобрительно усмехался. Марьяне самой понравилось, как спокойно она поставила на место партнера и собутыльника Измайлова. Неспешно она двинулась к выходу. Марков зашел вперед и встал перед ней, преграждая путь.
- Проще нет - голому в бане поссать да чужие бабки посчитать!
Владлен отстранил его, растопырив крепкую пятерню с обручальным кольцом:
- Ладно, Сашка! Что ты прицепился к женщине? Лучше давайте решать, что делать. Мне сказали, тут есть более лучшая частная клиника. Советуют перевозить Георгия сейчас и там уже делать вторую операцию.
Марьяна взглянула на Владлена, который всей своей позой выражал спокойствие и уверенность, и поняла, что может добиться всего, чего хотела. Перевезти Измайлова в другую клинику, обеспечить частную охрану. А полицейские пусть расследуют покушение. Марьяна будет посещать мужа каждый день, выслушивать отчеты врачей, передавать медсестре конверт с денежной купюрой.
- Я хочу пообедать, - сказала она. - А потом давай съездим в эту клинику. Я должна сама убедиться, поговорить с врачами.
Владлен ободряюще улыбнулся:
- Тут рядом заведение отличное. Чорпа, люля-кебаб. Я приглашаю.
Марьяна кивнула:
- И ты мне расскажешь, что здесь произошло, во всех подробностях.
Пьяный Марков увязался за ними, но Василевский убедил его сесть в такси и ехать в гостиницу. В ресторанном туалете, припудривая лицо у зеркала, Марьяна думала: "Тело нужно перевезти в Петербург. Отпеть в Спасо-Преображенском соборе".
В своем воображении она уже рисовала ряды черных машин у церкви, траурную процессию, венки. Глаза в зеркале блестели, ей было немного стыдно своих мыслей, но удержаться было трудно. Она представила, как стоит среди цветов и свечей у богатого лакированного гроба - в строгом платье черного крепа, в туфлях от Шанель, с вуалью на лице. Как принимает соболезнования, пожимая руки. Рядом с ней Максим, и Василевский, и, может быть, Левон, о расставании с которым она уже сожалела. Это было справедливо - остаться безутешной вдовой, а не брошенной женой. Дать другим пример терпения и всепрощения.
И, конечно, на похоронах не будет и духа этой распутной дряни. Марьяна этого не допустит. Пусть ищет новую постель и кошелек. Пускай отправляется плясать в гей-клуб.
Жатва
Мы подобны теперь Гомеровым воинам, рассеянным по лицу земному. Каждого из нас гонит какой-нибудь мстительный бог.
Константин Батюшков
Отца готовили к повторной операции, состояние врачи называли стабильно тяжелым. Вечером Максим собирался вылететь в Стамбул, но днем Кристину увезли на "скорой" в отделение Центральной клинической больницы.
- Сколько у меня времени? - спросил он девушку-диспетчера, звонившую из клиники.
- Доктор сказал, что успеете, - ответила та бодрым, улыбающимся голоском.
Кристина сама не захотела рожать за границей, хотя эта возможность не раз обсуждалась на семейном совете. Но Максим не мог надолго бросить работу, а он хотел присутствовать при родах. Он знал, что, если не почувствует себя хотя бы пассивным участником таинства, этот ребенок станет для него досадной помехой, комком орущей биоплазмы, какими представлялись все чужие младенцы.
Отец как-то признался, что почувствовал человеческий интерес к нему, Максиму, в три или четыре года, когда у них стал получаться осмысленный диалог. Но Максим почему-то был уверен, что, если не полюбит девочку сразу, не сможет полюбить уже никогда. А нелюбовь к ребенку аннигилирует смысл его семейной жизни, пока еще намеченный пунктиром.
Максим читал и слышал от врачей, что рождение ребенка - тяжелый физиологический процесс, но женщины несколько тысячелетий справлялись с этим самостоятельно, а современные медицинские технологии позволяли облегчить нагрузку. Все же он готовился поддерживать Кристину в случае необходимости. Она боялась боли, особенно долгих мучений, о которых рассказывали старшие подруги.
В приемной родового отделения пахло лекарствами и отглаженной одеждой, этот запах беспокоил, словно здесь накопилась тревога многих людей. Максима попросили надеть стерильный хирургический костюм: брюки, халат, шапочку и белые туфли без задников. В зеркале он выглядел как актер, наряженный для съемок в немецком порно-фильме. Его позвали. Он удивился, увидев Кристину, - та шла по коридору в сопровождении санитарки. На ней был халат поверх сорочки. Без косметики, со стянутыми в узел волосами, она казалась худенькой, некрасивой пятнадцатилетней девочкой.
- Мне нужно двигаться, - пояснила она, испуганно улыбаясь. - Ребеночек пока не хочет выходить.
Максим увидел на ее руке большой синяк, след от укола. Ему захотелось обнять ее, прижать к себе, но по коридору торопливо шла крупная женщина-врач в белом халате. Она строго посмотрела на Максима:
- Вы кто? Отец? Ждите здесь.
По ее лицу Максим понял - что-то идет не так.
Он вернулся в комнату, где оставил свою одежду. Сел на кушетку. В соседнем кабинете, словно в пыточной, лязгали железом о железо. Словно в подтверждение его догадки из-за стены послышался полный страдания крик. Он вскочил и несколько секунд стоял, не зная, что делать, - броситься на помощь жене, вызвать администратора, главного врача? Усилием воли он заставил себя успокоиться, снова сел.
Крик больше не повторялся, и он подумал с надеждой, что все уже кончилось. Он ждал, что сейчас ему вынесут младенца, завернутого в пеленки, но вышел врач в белоснежном халате поверх такой же, как у него, зеленой хирургической пижамы. Следом появилась та же крупная тетка с плохо прокрашенными волосами. Максим отметил озабоченность их лиц.
- Вы муж? Очень хорошо, - сказал врач. - У вашей жены отсутствие родовой деятельности. Шейка матки спазмирована, раскрытие не происходит. Вы знаете, что у плода подозревают патологию развития сердца?
- Нет, - сказал Максим.
Врач смотрел на него пару секунд:
- Ваш семейный доктор не рассказывал вам об этих рисках? Распространенная патология, ее дает резус-конфликт. У вас положительный резус-фактор, а у вашей жены отрицательный.
Максим не стал объяснять, что не видел смысла обсуждать с врачами беременность жены, а все недомогания считал обычными для ее состояния. Но то, что Кристина скрывала от него возможные опасности, сейчас казалось ему страшной глупостью с ее стороны.
- То есть мой ребенок - инвалид? - уточнил он сразу.
Тетка в белом халате достала сигарету, открыла окно, закурила.
- Мы объясняли вашей жене. Есть подозрение, что у ребенка отсутствует перегородка между желудочками сердца. Вы понимаете меня? Это значит, плод нежизнеспособен вне утробы.
- Я не понимаю. Вы говорите, ребенок может родиться инвалидом? И что? Я должен принять какое-то решение? Или он уже умер?
- Сердечные тоны прослушиваются, - проговорил врач.
- Вам вместе с женой нужно решать, - сказала тетка, выпуская струю дыма. - Рожать ребенка через кесарево сечение или ждать, пока у вашей жены упадет давление, а потом освободить ее от плода.
Максим с трудом понимал, чего от него хотят. Он видел, что и врач, и акушерка пытаются переложить на него свою ответственность. Наверняка потребуется подписать какие-то бумаги. А после? Он вспомнил страшный крик Кристины. Может, дело серьезнее, чем он предполагает? "Глупости, миллионы женщин рожают без всяких врачей и больниц", - вскинулся он про себя. Но в душе разрасталось недоброе предчувствие. На секунду он представил, что с ним произойдет, если умрет отец, погибнет их ребенок и они останутся вдвоем с Кристиной. Жизнь его будет ползти, как собака с искалеченными лапами, с перебитыми суставами и хребтом.
- Я могу видеть жену? - спросил он врача.
Маленькая фигурка лежала, скорчившись на боку, вся обложенная зелеными салфетками. К ее руке тянулась капельница. На ее бледном сосредоточенном личике читалась какая-то напряженная мысль. Увидев Максима, она приподняла голову:
- Скажи им, пусть делают операцию. Прошу вас, делайте операцию! Я не хочу, чтобы она умерла!
- Еще раз предупреждаю, - очень спокойно сказал врач. - При вашем высоком давлении это опасно. Я не могу взять на себя такой риск.
- Я все подпишу! - воскликнула Кристина, по ее лицу потекли слезы. - Максим, они хотят убить нашу дочку!
Максим подошел, склонился к ней, погладил ее голову, чувствуя исходящий ото лба горячечный жар. В эту минуту он почувствовал, что у него нет никого роднее этой глупой беззащитной дурочки, что ее жизнь и счастье - необходимое условие его существования.
- Прошу тебя, пусть не будет ребенка. Будет другой. Здоровый.
- Нет, нет, - она мотала головой. - Это наша дочка! Она жива! Я ее чувствую, вот, положи руку.
Она прижала ладонь Максима к своему животу. Акушерка поторопила Максима:
- Асфиксия плода четыре часа. Надо принимать решение.
Вместе с врачом они снова вышли в переговорную.
- Объясните, почему она не может родить? - потребовал Максим.
- У вашей жены отсутствие родовой деятельности, - начала раздражаться акушерка. - Она не может родить самостоятельно. Так бывает. Нужно делать кесарево, разрезать матку и вынимать ребенка. Под общим наркозом.
- Наркоз при высоком давлении крайне опасен, - добавил врач. - Есть риск для роженицы. И под вопросом жизнеспособность плода.
- Вы уверены, что ребенок умрет?
- Если вы прямо сейчас не примете решение, умрет в утробе.
- Мне нужно позвонить, - сказал Максим. - Ее отцу. Вы же знаете, кто ее отец?
Акушерка фыркнула, врач устало вздохнул:
- Да, мы знаем. Мы знаем всех наших пациентов. У всех есть отцы, и матери, и дети.
- Не нужно нам угрожать!
Максим набрал номер тестя, телефон не отвечал. Он позвонил помощнику. Выяснилось, что нет никакой возможности связаться с Владимиром Львовичем прямо сейчас, он на встрече в министерстве. Максим вышел в коридор, ему навстречу попалась беременная женщина с букетом белых лилий. Он открыл дверь в предродовое отделение.
- Ты правда так хочешь родить? - спросил он Кристину. - Ты уверена, что справишься?
Она слабо улыбнулась:
- Я люблю тебя. Я люблю нашу девочку.
- Я тоже тебя люблю, - сказал он, и это было правдой.
Тесть наконец позвонил. Через десять минут в родильное отделение явился главный врач клиники, пожилой армянин. Он пришел в сопровождении двух красивых молодых помощниц. Взял Максима за руку, подвел к окну:
- Слушай меня. С твоей женой все будет хорошо. Не волнуйся. Договорились?
От него приятно пахло одеколоном, стерильной свежестью. Но теперь все запахи перебивал болотистый, кладбищенский аромат белых лилий.
Оставшись один, меряя комнату шагами, Максим пытался вспомнить какую-нибудь молитву и чувствовал себя при этом нелепо, но никакой другой помощи его сознание не предлагало. В голове мешались обрывки фраз Андрея Котова, цитаты из Библии. Он стал молиться своими словами.