– Оттого и не в себе, что любит. Поверь мне. – Она выудила из колоды бубновую даму и положила в стороне от червовой. – А еще у тебя есть Ирина. Тебе с ней хорошо сегодня было?
Я опешил и почувствовал, как заалели щеки:
– Что? Что ты имеешь в виду?
– Наверное, лучше, чем со мной. Ну и славно.
– Нет! Так нельзя сравнивать, – пытался возразить, отводя глаза. Нужных слов не находилось. Откуда она все знает?
– Ты хранишь ее запах. Ты знаешь, что запах передается с потом? Когда жаркие тела плотно касаются друг друга.
Я окаменел. И вспомнил, что Ирина, ко всему прочему, одевала мою футболку. Что это – женский инстинкт? Или сознательная метка своего жизненного пространства? Глаза не поднимались на Женю, я смотрел только на карты в ее руках. На столе между двумя дамами появилась третья – пиковая. Женя сдвинула ее выше и постучала ноготком:
– Пусть это буду я. Ты не возражаешь?
Я подавленно молчал.
– И хорошо. Итак, у нас осталась трефовая дама. У тебя есть кто-нибудь еще из женщин?
– Женя, какие женщины?
– Та, которая нравится тебе, или та, которой нравишься ты. К сожалению, редко бывает, чтобы эти два чувства были взаимными. Есть? – Она пристально взглянула на меня.
А я вдруг вспомнил следователя Воронину. Ее фигуру, когда она в первый раз выходила из этой комнаты. И какой-то туманный ощупывающий взгляд, которым она прошлась сегодня по моему обнаженному телу.
– Вижу, что есть, – холодно произнесла Женя и выложила на стол последнюю даму. Четыре карты образовали своеобразный крест с пустым местом в середине. – А ты у нас будешь валетом. Вот этим. – Червовый валет лег в центр креста между дамами. – Четыре дамы вокруг одного валета. Ты, Тиша, окружен женщинами. В какую сторону ни пойдешь, везде тебя ждет страсть. А где страсть, там всегда боль.
Мы молча смотрели на крест из пяти карт. Что такое боль из-за женщины, я уже хорошо понимал. Потом ее рука смахнула карты в общую колоду:
– Я не за этим пришла.
Да, конечно! Ведь она появилась здесь не для того, чтобы играть в карты.
– Вас видели, Тиша.
Я медленно поднял лицо. Женя поймала мой взгляд:
– Вас заметила соседка с нижнего этажа, когда вы спускались вместе с Андреем.
– В ту ночь? – растерянно спросил я и сразу понял всю бессмысленность вопроса.
– Да. Она старая женщина, живет одна и любит посплетничать.
– Что она видела?
Этот вопрос был ненамного умнее, но Женя отвечала спокойно:
– Она видела, как двое незнакомых парней тащат пьяного Андрея Воробьева. Его она знала раньше.
– Она подумала, что он пьяный? – ухватился я за спасительную соломинку.
– Тогда, да. Но потом она узнала, что в эту ночь он умер. И… – пауза затянулась, Женя словно подбирала нужные слова. – И сегодня она пришла ко мне.
Женя опять надолго замолчала.
– Ну что? Что она сказала? – торопил я.
– Она догадалась, что в тот момент он был уже мертв.
В глазах помутнело. Хорошо, что я сидел на стуле, руки вцепились в стол, я переждал головокружение. Этот свидетель гораздо опаснее, чем таксисты. А если сопоставить оба показания, то вот она – общая картина преступления и утаивания улик.
– А ты?
– Тиша, я так испугалась, что сразу дала ей денег.
– За молчание?
– Ну конечно. Она обещала, что никому ничего не скажет.
– Ты веришь слову сплетницы.
– Она одинока, и ей очень нужны деньги.
– Тогда она придет еще!
– Лишь бы молчала.
– Да, ситуация – хуже не придумаешь. Мы вляпались капитально. Она запомнила парней, то есть нас?
– Я не стала спрашивать. Я попыталась представить все шуткой. Глупо, конечно…
– Да, это уже не шуточки. И следователь к нам приходила.
– Саша рассказал.
– У следствия есть улика. Заколка от галстука Воробьева, найденная в машине Глебовой. Но Воробьев вроде бы вместе с Калининым накануне забирал машину, и теоретически мог тогда обронить заколку.
– В тот вечер заколка на нем была.
– Да знаю! Я же говорю, теоретически. Пока прикидываюсь глупеньким, моя хата с краю – ничего не знаю. Но надолго ли это возможно? Выход один. Надо искать убийцу. Настоящего! Того, кто впрыснул чертов яд в коньяк.
– Может, рассказать все Юре?
– А если это он все организовал?
– Нет. Он не мог! Даже если… если только предположить, что это он, Юра никогда не стал бы подставлять меня.
– Ну почему же. Вариант первый. Он узнал, что у тебя с Воробьевым тайная связь и пожелал избавиться от обоих. Ревность, знаешь ли, штука взрывоопасная. Даже если ты не выпьешь коньяк, то труп окажется в твоей квартире. Поди оправдайся потом, что не ты его отравила. Большой срок светит. Вариант второй. Он ничего не знал о вашей связи, но у него были другие серьезные основания устранить Воробьева. Например, как свидетеля тайных незаконных махинаций. Калинин просто не мог предположить, что Воробьев пойдет распивать коньяк к тебе.
– Тихон, если ты будешь так думать о Юрии Борисовиче, то я на тебя обижусь.
– И что это изменит в наших отношениях? – с циничной усмешкой произнес я.
Женя резко встала и шагнула к выходу.
– Подожди! – Я перехватил ее, сжав в ладонях хрупкие плечи.
– Пусти меня!
– Женя, подожди. Ну зачем тебе этот старик?
– Я не буду говорить на эту тему. Отпусти!
Она дернулась, но я не отпускал, напротив, с силой прижал к себе. Женя перестала сопротивляться, но ледяным тоном произнесла:
– Убери руки. Мне надо идти.
Дверь неожиданно распахнулась. На пороге стоял строгий, аккуратно стриженный молодой человек в изрядно мятых легких брюках. В его облике было что-то знакомое.
– Евгения, я за тобой, – заявил он, хмуро рассматривая наши прижатые тела.
Я узнал в парне водителя Калинина. Мои руки опустились. Женя удивленно обернулась на вошедшего:
– Вадим, как ты меня нашел? Вместо ответа прозвучало:
– Тебя ждет Юрий Борисович.
– Как ты узнал, что я здесь?
– Мы приехали к тебе домой, не застали. Юрий Борисович долго ждал, потом велел тебя найти.
– А как ты узнал? Я же здесь первый раз.
– Смотался в таксопарк, поговорил с таксистами. У меня там много знакомых. Нашел водилу, который подвозил тебя. Ты девушка заметная. – Вадим криво улыбнулся. – Следующий раз, если захочешь скрыться, пользуйся общественным транспортом. Хотя нет. На тебя и там обратят внимание.
Он самодовольно рассмеялся. Евгения смерила его надменным взглядом и скомандовала:
– Поехали.
Вадим тут же смолок и галантно пропустил девушку вперед. Широкая спина в несвежей рубашке заслонила стройную фигуру. За ушедшими качнулась входная дверь, но не закрылась. Я тупо глядел в пустой проем. Опять старый Папик увел от меня любимую девушку. Нынешний вечер она проведет с ним. А может, и ночь! Сердце разрывалось от невыносимой боли. Этому надо положить конец! Завтра я сделаю так, чтобы он до конца своих дней оставил ее в покое.
Или я уничтожу его!
ГЛАВА 20
В широком коридоре при входе в административное здание за столиком хмуро скучал старший сержант милиции. Я попытался хладнокровно пройти мимо. Не тут-то было.
– Постойте, вы к кому? – строгим голосом окрикнул милиционер.
– К Калинину. Юрию Борисовичу, – невозмутимо кивнул я, приближаясь к широкой лестнице, устланной ковром.
Но милиционер был начеку. Он резво выскочил из-за стола и перехватил меня на первой ступеньке:
– Сегодня не приемный день. – Его рука цепко сжимала мой локоть.
– Да? А когда же приемный?
– Каждый второй четверг. Но надо предварительно записаться.
Милиционер уже понял, что перед ним малозначительный субъект, и бесцеремонно выпихивал меня из холла.
– У меня важное дело, – упрямо сопротивлялся я. – Могу я позвонить Калинину?
– У всех важное. Все через канцелярию. Да иди ты! Чего уперся?
– Но… но как позвонить?
– В бюро пропусков есть телефон. Иди, иди. Не мешай работать.
Поняв, что сопротивление бессмысленно, я отступил. Пальцы сжимали зеленую папку – мое главное оружие в предстоящей схватке с высоким начальником. А ведь накануне я чуть было ее не лишился.
Утром в общежитии, собравшись на прием к Калинину, я вспомнил, что документы в папке подменены на наш отчет по практике. Вчера это спасло нас от ненужных объяснений со следователем. Но сегодня в них сосредоточились мои самые смелые надежды.
– Саш, почему документы оказались у Ольги? – спросил я у Евтушенко, выводившего в тетради очередные формулы.
– Я заменил их, когда ты спускался разговаривать по телефону, – скороговоркой ответил друг, как о чем-то само собой разумеющемся.
– Зачем?
– А что, разве плохо получилось? – Сашка наконец оторвался от вычислений. – Чутье какое-то сработало. Ты приносишь портфель, который полностью изобличает нас в деле Воробьева. С какой целью тебе его подсунули?
– Чтобы выбросить.
– Но ведь ты же не выбросил! Я прекрасно знаю про твое всегдашнее настырное любопытство. И Русинова тоже это знает, она училась с тобой несколько лет. Почему она не выбросила сама, а попросила тебя, ты не подумал? Она знала, что ты не сразу от них избавишься и обязательно сунешь туда нос.
– А она тем временем сообщит следствию, и меня возьмут тепленького?
– Этого нельзя было исключать.
– Ну почему ты так плохо о ней думаешь?
– А у тебя в глубине души нет сомнений? Ответь, только честно.
Я промолчал. Ворошить неприятные мысли мне не хотелось. Чем больше я копался в обстоятельствах преступления, тем меньше находилось аргументов в пользу невиновности Жени. Я просто ей верил, закрывая глаза на упрямые факты. Верил – и все! Но правильный логичный Сашка над подобным аргументом только посмеялся бы.
– Вот видишь, – продолжил Евтушенко, – ты сам понимаешь, что я прав. Ведь следователи пришли ранним утром! С чего бы это?
– Женя тут ни при чем. Воронина заходила еще днем и предупреждала о возможности обыска.
– Что же ты мне ничего не сказал?
– Не хотел тебя нервировать. Пусть все идет своим чередом. В случае неприятностей я все беру на себя.
– Тоже мне герой выискался! Надо делать так, чтобы не было никаких неприятностей!
– А теперь ты еще и Карпову впутал в это дело.
– Она не в курсе. Я подменил бумаги незаметно.
– Верни их.
– Ты не хочешь отменить свой план?
– Нет.
– Ох, уж эта любовь! Ну объясни мне, чем влюбленный отличается от душевнобольного?
Ну, сказанул друг! Ну, сравнил! Сейчас я тебе отвечу! Только слова поубедительнее подберу. Душевнобольной. Душа болит. Черт! А ведь это про меня. Таких мук и терзаний, которые разрывали меня изнутри в последние дни, я еще не знал в своей жизни. Тело было здоровым, но душа… Душа болела. Именно эта невыносимая боль привела меня сегодня в приемную Калинина.
По телефону удалось соединиться только с секретаршей. Она и слышать не хотела ни о какой встрече.
– Вы поймите, Юрий Борисович только что вернулся с похорон нашего сотрудника. Какие могут быть посетители? Кто вы такой? Вы что, из ЦК? – В голосе секретарши сквозили нотки холодной брезгливости.
Вот-вот в трубке в очередной раз готовы были раздаться гудки отбоя. Нужно было срочно найти убедительный аргумент.
– Подождите! Я вас прошу передать товарищу Калинину, что у меня есть важная информация об убийстве Андрея Воробьева. Я перезвоню через три минуты.
– Убийстве? Какая…
Я сразу же опустил трубку. Вести дискуссию с секретаршей в мои планы не входило. Теперь ей не останется ничего другого, как доложить начальнику о моем звонке.
Я посмотрел в окно. Безупречно чистая "Волга" Калинина стояла на лучшем месте в тени деревьев. Интересно, он ходит к ней, или по требованию хозяина машину подгоняют к самому порогу? Я вспомнил самоуверенного водителя Вадима. Чем-то он мне не понравился при первой встрече. Наверное, легкой заносчивостью и тем, что увел от меня Женю. Но с начальником он наверняка совсем другой и услужливо подкатывает к ступенькам, как это сделал в университете. Десять метров, и этикет соблюден.
И тут я увидел Женю. Я узнал ее по характерной походке – мягкой, пластичной, но в то же время дерзкой. Она шла к машине в элегантном черном брючном костюме. Волосы прикрывал невесомый темный платок, половина лица была закрыта большими солнцезащитными очками. А сзади шел Вадим. Его взгляд мне не понравился. Он пожирал глазами девушку. Так у нас дома кот смотрел на свежую рыбу, пока ее чистили, в ожидании законного кусочка.
Женя села на переднее сиденье. Пальцы столкнули косынку на шею и привычным жестом расправили волосы. Вадим аккуратно прикрыл дверцу, а перед этим, как мне показалось, что-то шепнул девушке. Затем быстро обежал капот и юркнул на водительское место. На его лице я заметил неприятную масленую улыбку.
Нет! Женя больше не будет ездить в этой машине! Сегодня я отниму ее у Папика и всей его прислуги!
Я решительно набрал номер секретарши. На этот раз женский голос звучал вежливее. У меня спросили фамилию, сказали, что я могу получить пропуск, и сообщили, на каком этаже находится нужный кабинет.
Идя по коридору я смотрел лишь на бронзовые таблички рядом с однотипными дверьми и не заметил, как задел плечом спешащую женщину.
– Простите, – извинился я, но увидел только удаляющуюся спину.
Женщина быстро уходила, не придав инциденту значения. Что-то в ее фигуре мне показалось знакомым.
Нужная дверь оказалась приоткрыта. Ярко накрашенная секретарша лет тридцати, с пышной копной обесцвеченных волос, скептически оглядела меня, доложила по селектору начальнику и кивнула на массивную дверь красного дерева.
Тяжелая дверь открывалась без малейшего скрипа. За первой сразу располагалась другая, которая впускала в кабинет, обитый деревянными панелями. Я шагнул внутрь. В полутемном кабинете с кондиционированным воздухом во главе солидного стола, имевшего форму буквы Т, сидела понурая фигура. Я даже не сразу узнал в ней уверенного бодрого Калинина. Его взгляд упирался в пустой стол. Левой рукой он периодически включал и выключал настольную лампу. Пучок света серебрил седой висок и тускло отражался от высоких залысин.
Я прошел вдоль длинного стола и сел на ближайший к хозяину кабинета стул. Лампа в очередной раз отключилась, Калинин сцепил пальцы, его глаза исподлобья посмотрели на меня. Несколько секунд он хмуро изучал посетителя, потом спросил:
– Что ты хотел сказать про Воробьева?
Я достал три листка из зеленой папки с последними записями об автомобилях, квартирах и дачных участках и толкнул их вдоль полированной поверхности стола.
– Тут кое-что про ваши делишки, Юрий Борисович.
В кабинете царил полумрак, тяжелые складки штор почти не пропускали дневной свет. Но Калинин не стал включать лампу. Он держал листки в вытянутой руке, видимо из-за дальнозоркости. Прищуренные глаза быстро пробежали бумаги, правая бровь поползла вверх. Листки шлепнулись на стол, сверху их придавила ладонь с короткими волосатыми пальцами.
– Ты кто? – Калинин на глазах взбодрился и глядел на меня с нескрываемым интересом.
– Я студент. В вашем городе на практике.
– Откуда у тебя эти бумаги?
– Не важно. У меня имеется досье за несколько последних лет.
– Кто тебя прислал, студент?
– Я пришел сам. По собственной инициативе.
– Не верю! – Калинин грохнул кулаком по столу.
Его выкрик донес до меня сильный запах спиртного. Я обратил внимание, что на отдельном низком столике у окна стояла открытая бутылка коньяка, рюмки и блюдце с нарезанным лимоном. Я знал, что разговор предстоит тяжелый, и заранее подготовил себя к сдерживанию эмоций.
– Мне незачем вас обманывать, – спокойно ответил я.
– Ты давно в нашем городе?
– Около двух недель.
– Тогда откуда у тебя эти бумаги?
– Говорю честно, достались случайно. Но в их сути я прекрасно разобрался. Здесь, Юрий Борисович, основа для уголовного дела томов на пятнадцать с таким же сроком в итоге.
– Ну и… Зачем ты ко мне с ними приперся? Почему сразу в прокуратуру не сдал?
– У меня, Юрий Борисович, к вам предложение, от которого вы не сможете отказаться.
– Ах, ты! Шантажист, значит, – Калинин немного повеселел. – Ну и молодежь пошла! А еще комсомолец наверняка.
– Как же без этого. У старших товарищей учимся, Юрий Борисович.
– От сволочь, – с улыбкой произнес Калинин. В его тоне чувствовалось не оскорбление, а уважение к собеседнику. Он щелкнул выключателем лампы, водрузил на нос очки. Пальцы шевельнулись привычным начальственным жестом: – Давай сюда.
Я протянул всю папку. Калинин листал бумаги, время от времени причмокивая:
– Да, работа солидная… Грамотно составлено… Ишь, ты! И про это знают! Я уже сам давно забыл.
Перебрав все бумаги, он отложил папку в сторону, снял очки.
– Откуда у тебя это, парень?
– Я же сказал – не важно.
– Нет, студент. Важно! Очень важно! – Калинин смотрел на меня очень серьезно. Хмель и веселость бесследно исчезли. – Прежде чем торговаться, я должен знать, остались ли копии?
– Копий нет.
– Чем докажешь?
– Человек, который собирал эту информацию, недавно умер.
Лицо Калинина побагровело:
– Значит, Андрюша… Я так и думал. Больше некому. Ах, засранец.
Зазвонил один из телефонных аппаратов, кучно сгрудившихся на краю стола. Мелькнул равнодушный взгляд, на звук потянулась рука, но на полпути остановилась, пальцы небрежно согнулись, кулак уперся в склоненный лоб. Когда телефон смолк, Калинин поднял задумчивый взгляд:
– Ты вот что мне скажи, студент. А Воробьева кто порешил?
– Я не знаю. Но, как видно из этих документов, больше всех в его смерти были заинтересованы вы.
– Что?! Да для меня Андрей как родственник был. Я из него большого человека хотел сделать! Приручал… И вот… такой абсурд приключился. Ты… точно ничего не знаешь?
– Нет. Я с ним даже никогда не встречался, – "с живым", чуть не вырвалось у меня. – А документы мне достались случайно.
– Так. Случайно. Туманная история. Ну, и сколько ты хочешь? За эти бумажки.
– Я к вам пришел не за деньгами.
– Не за деньгами? – Калинин смотрел на меня с интересом. Его черные подвижные брови вновь приподнялись в немом вопросе.
– Деньги меня не нужны.
– Машина, квартира?
– Нет. Материальные ценности меня тоже не интересуют.
– Тогда что же интересует современную молодежь?
– Сущая безделица.
– Ты меня интригуешь. Какая же?
– Я передаю вам бумаги, а вы разрываете все связи с одной девушкой… С Евгенией Русиновой.
Калинин вздрогнул. Брови мгновенно нахмурились. Колючий взгляд острой иглой бил мне в переносицу. Он долго и тяжело подбирал слова:
– Ты… хочешь сказать, чтобы я… навсегда забыл Женю… Евгению Русинову?
– Да! – выпалил я. – Точнее, вспоминать можете. Но встречаться с ней и разговаривать не должны! Даже по телефону. Вы бросаете ее и все!
– А за это… – продолжал тяжелое осмысление полновластный хозяин города, – ты даешь мне… эти жалкие бумажки.