Он резко оттолкнул папку. Она, крутясь, проехала по длинному столу. Нервничает, подумал я, не понимает своей выгоды. Я старался объяснять спокойно, как доктор неразумному больному:
– Это не просто бумажки. – Моя рука вновь осторожно придвинула папку под нос Калинину. – Это ваша должность, ваша карьера, ваше благосостояние, ваша свобода, наконец! А взамен всего этого… Вы только подумайте! Взамен размеренной благополучной жизни вы расстаетесь с девушкой, которая годится вам в дочери. Да вы с вашими возможностями десять таких найдете!
Последнюю фразу я выкрикнул очень жизнерадостно и с ободряющей улыбкой уставился на бестолкового пациента.
– Десять… таких, как Женя. Десять, говоришь. – Калинин медленно помассировал виски. Потом в нем словно щелкнула невидимая пружина. Он упруго вскочил с крутящегося кресла и метнулся ко мне. Грузное тело плотно нависло надо мной, с надрывом прозвучали слова: – Да я целую жизнь прожил, а таких, как она, не встречал! Нет больше таких! Нет, понимаешь? Она – лучшая! Она, она… Постой… А ты? Почему ты цепляешься за нее? Почему ты – молодой, красивый – не можешь найти себе другую? Вон сколько их, длинноногих, по улицам бегает!
– Потому что я ее люблю! – выкрикнул я, оттолкнув стул. Мы стояли вплотную друг к другу и тяжело дышали, словно пробежали изрядный кросс.
– Я тоже ее люблю, – одними губами вымолвил Калинин. – А ты откуда взялся, студент? Уж не из-за тебя ли она плакала три года назад, так что жить не хотела?
– Нет, не из-за меня! – спешил оправдаться я. – Мы с Женей одноклассники. У нас еще со школы чувства… Я ее не видел несколько лет. А встретил и… Она мне нужна!
– И мне нужна! Я не виноват, что ты ушами столько лет хлопал.
Мы почти соприкоснулись лбами и с ненавистью смотрели друг на друга.
– Ну что, будем драться? – усмехнулся Калинин.
– Мне это ни к чему, – покачал я головой. – Для меня и так все очевидно.
Когда я шел сюда, то совершенно не планировал сказать то, что произнес минуту спустя. Я не говорил этого даже лучшему другу. Я не хотел испачкать грязными словами Женю. От того, что о ней кто-то будет думать плохо, мне становилось больно. Но сейчас я не сдержался. По боксерской терминологии, это был удар ниже пояса. Я никогда его не применял. Если проигрываешь, то надо проигрывать достойно. Но раньше я не знал, что такое любовь и на что человек способен ради нее.
Я отстранился и холодно произнес:
– Женя давно вас не любит. У вас разные темпераменты. В постели… В последнее время она спала с Андреем Воробьевым.
Кровь отхлынула от лица Калинина. Он побледнел и медленно опустился на стул. Горькое торжество острой изжогой пронзило меня. Было противно, хотелось скорее уйти, но Калинину было еще тяжелее. Я дал ему стакан с водой. Он машинально выпил.
Я подсунул ему папку с бумагами:
– Оставляю документы. А вы выполняете мое условие. Мы договорились?
Он сидел молча и был похож на истукана. Но было понятно, что он слышит меня.
– Молчание – знак согласия, – сделал я вывод. – Прощайте.
Секретарша провожала меня напряженным взглядом. Возможно, она чувствовала настроение начальника даже через двойную дверь. На мягком стуле дожидался приема одинокий посетитель в строгом костюме. Пахло свежесваренным кофе.
Я не спеша спускался по ступенькам, устланным ковровой дорожкой. С Папиком покончено, думал я. Не все коту Масленица. Отныне Женя Русинова свободна, она должна оценить мой поступок.
Но около выхода на улицу меня остановил уже знакомый милиционер:
– Подождите.
Я подумал, что, видимо, надо было подписать пропуск для выхода, и собрался оправдываться, но милиционер меня опередил:
– Вас просит срочно зайти Юрий Борисович.
– Я уже был у него, – не понял я.
– Он только что звонил и просил вас вернуться.
– Сам звонил?
– Да, сам. – Старший сержант внимательно осмотрел меня и уважительно добавил: – Он никогда этого раньше не делал.
Отчего-то вежливая манера сотрудника милиции показалась мне подозрительной.
– А если я не соглашусь?
Милиционер демонстративно преградил путь к выходу. Его лицо напряглось:
– Юрий Борисович приказал вернуть вас в любом случае!
ГЛАВА 21
В приемной продолжал нетерпеливо ерзать на стуле солидный лысый посетитель. Он посмотрел на меня с нескрываемым недоумением. Секретарша на этот раз встречала стоя и обратилась на вы:
– Юрий Борисович вас ждет.
Она любезно приоткрыла двери в кабинет и пропустила меня, кокетливо прижавшись к косяку. Концентрированный аромат духов шибанул в ноздри, когда я прошел рядом, стараясь не задеть выпяченную грудь. Нос надолго утратил всякую способность к обонянию. Так же щедро, как и духи, она использовала все другие виды косметики. Наверняка ей дарили кучу импортных пузырьков и тюбиков, которые она не успевала расходовать, хотя и очень старалась.
Юрий Борисович, расставив ноги, стоял в центре кабинета. Руки похлопывали зеленую папку. Вид у него был решительный.
– Заберите, – он протянул мне папку. – Я отказываюсь от сделки.
Он тоже перешел на вы, но мне это не понравилось.
– Почему? – не понял я.
– За все в жизни надо платить.
– Что вы имеете в виду?
Калинин понизил голос, морщины на лице разгладились:
– Я был счастлив несколько лет. Это очень много. Подумать только – три года счастья… А счастье не имеет цены. Сколько бы я ни заплатил теперь за это, все будет мало.
– Но… – я не до конца понял, куда он клонит, – вы оставите Женю?
– Нет. Если только она сама не прогонит меня. А перед вами я чист. Берите, берите!
Он настойчиво совал мне папку. Я машинально взял ее. Глаза тупо смотрели на зеленую обложку.
– И что мне с ней теперь делать?
– Что хотите.
– Но… вы понимаете, я могу передать ее в компетентные органы.
– Я все понимаю.
Я был совершенно растерян. Только что я торжествовал победу, а сейчас ее забирали обратно. Возвращаясь в кабинет, я был готов к агрессивному давлению, неприкрытым угрозам, предложению денег. Но противник просто игнорировал схватку. Он как Гулливер перешагнул через меня и пошел дальше.
Перед глазами возникла подрагивающая поверхность воды. Калинин дружелюбно протягивал мне стакан. Я бездумно поглотил жидкость несколькими большими глотками, глаза уткнулись в пустое дно.
Сегодня в этом кабинете общее настроение перетекало согласно закону сохранения энергии. У меня убыло до нуля, Калинину прибыло. А пятнадцать минут назад все происходило с точностью до наоборот.
– Это окончательное решение? – прошептали мои губы.
– Я не могу по-другому. Оставить Женю – это значит жестоко ее обмануть. Или грубо нахамить, чтобы она сама не захотела меня видеть. А обманывать или хамить я не смогу. Это я понял только что… и принял решение.
Я вышел из административного здания побитой собакой. Ноги еле плелись, цепляясь за все подряд и друг за друга. Я и предположить не мог, что все так обернется. Я был уверен, что чиновник такого ранга не сможет отказаться от своей должности и высокого положения ради увлечения молодой девчонкой. Но оказалось, что это не увлечение, а большая любовь.
Идя на встречу, я был готов ко всему. Что Калинин попытается использовать силу или обман для изъятия компромата, что он призовет на помощь милицию или предложит деньги, и на каждый такой вариант я подготовил нужный ответ. Но в глубине души я был убежден, что он с радостью согласится на предложенную мной сделку и все пройдет гладко. Ведь на одной чаше весов были отношения с простой девчонкой, а на другой – огромная власть, деньги и личная свобода.
В любом случае я не мог и представить, что буду возвращаться опять с теми же бумагами, а Калинин наотрез откажется их брать. Простым отказом он легко растоптал меня.
А вдруг это все спектакль, и он подменил бумаги, пока меня не было? Я развернул папку и жадно переворошил листы. Все было на месте. Душу сдавил зубастый капкан. Мне было бы значительно легче, если бы он меня обманул.
Мир рушился. Я не знал, что делать.
До вечера я провалялся в общаге. Даже с лучшим другом было стыдно делиться полученным ударом. Сашка в душу не лез и оставил меня одного.
Когда стемнело, невыносимо потянуло поговорить с Женей. Я не мог сопротивляться этому желанию. Из общежития звонить не хотелось, присутствие вахтера меня смущало. Я вышел на улицу и долго искал подходящий телефон-автомат. Этот – занят, тут – слишком шумно, убеждал я себя, а на самом деле боялся набрать заветный номер. Пальцы сжимали мокрую от пота двухкопеечную монету. Наконец, изрядно поплутав по улицам, я решился. Женя ответила быстро.
– Слушаю, – выдохнула она.
Я молчал. Мои губы почти соприкасались с трубкой. Где-то далеко за бесконечным сплетением проводов замерли ее губы. Но мне казалось, что они совсем рядом. Я слышал ее дыхание. Я ощущал мягкость алых губ и чувствовал их сладость.
– Это ты? … Тихон, не молчи… Я знаю, это ты… Тиша, сегодня ты мне сделал очень больно. Юра мне все рассказал. Зачем ты к нему ходил? А про Андрея зачем рассказал? Я же тебе доверяла, а теперь…
Я прикусил нижнюю губу и по-прежнему молчал.
– Я знаю, ты меня любишь. И я могла бы… Но… но так нельзя поступать, если действительно любишь.
Зубы сжимались, солоноватый вкус крови смешивался со слюной. Но я сдавливал челюсти еще сильнее. Я боялся заплакать. Я не хотел, чтобы Женя это услышала.
– Ты сделал больно и мне, и ему, и себе.
Она была права. Непонятная всеобъемлющая боль расплывалась в груди грязным туманом.
Я еще долго слушал короткие гудки, словно надеясь, что вот-вот сквозь них прорвется голос любимой девушки. Окаменевшая рука повесила трубку. Ноги брели по вечернему тротуару, редкие прохожие боязливо расступались, видимо, считая меня пьяным. Через полчаса я понял, что иду отнюдь не в общежитие.
Вскоре я звонил в квартиру Ирины Глебовой. Дверь открылась сразу.
– Ты? Но уже поздно. – На ее лице было радостное удивление. – Ну, чего ты стоишь?
– А можно?
– Да проходи ты. А почему в университет сегодня не приходил?
Я шагнул внутрь, говорить не хотелось.
– Ты не заболел? – Ира обеспокоенно всматривалась в меня.
Я повел взглядом, вслушиваясь в квартирные звуки.
– Мама до конца недели на работе. В санатории, за городом, – уловив мой невысказанный вопрос, уточнила она. – Хочешь поужинать?
В тесном коридорчике мы стояли очень близко друг к другу. Ира подняла голову. Ее лоб оказался на уровне моего носа, я прижался к нему губами, словно проверял температуру. На поясницу легли ее ладони. Прохладный лоб ускользнул вверх, ресницы девушки почти соприкасались, приоткрытые губы подрагивали. Я накрыл их своими…
Как только наши тела сплелись, Ирина перестала для меня существовать. Я обнимал милую Женю. Где-то внутри открылась потаенная дверца, и оттуда выплеснулся теплый поток нежности. Нежность переполняла меня, и я дарил ее любимой девушке Жене. Нежности было много, она полновластно управляла моими движениями. Я с удивлением делал то, чего раньше никогда не умел. Мои руки и губы плавно перемещались, находили все новые точки на теле девушки, передавая им сладкую нежность. Я видел вблизи самые потаенные места, которые раньше мог наблюдать только на картинках. Теперь я знал их мягкость, запах и вкус. Все благодарно открывалось передо мной. Тело девушки отзывалось легкой дрожью, а иногда сжималось и вздрагивало.
Постепенно поток нежности набирал градус. Мои движения становились резче, нежность вскипала и переходила в страсть. Кипящая масса требовала выхода, бурлящий поток рвался наружу. Тело содрогалось, концентрируя импульс в одной самой горячей точке. Словно гибкая преграда сдерживала поток горной реки на краю обрыва. Я без устали нагнетал давление. И вот настал тот момент, когда я не смог бы остановиться, даже если бы захотел. Я замер, как канатоходец, балансирующий на веревке, стремясь растянуть зыбкий миг перед сладким падением. А потом еще несколько толчков, похожих на нервный тик, – плотина прорвалась, канатоходец сорвался, водопад устремился в благодарное ущелье.
Раскинувшись, я лежал в разворошенной постели, неподвижный взор упирался в потолок, мысли не хотели отпускать ускользающий образ Жени. Мне было хорошо. Лишь спустя несколько минут я понял, что рядом другая женщина. И сразу сделалось стыдно, рука заметалась в поисках отброшенных трусов.
После мы сидели на кухне друг напротив друга. Я лениво клевал жареную картошку, Ирина, завернутая в халат, искоса наблюдала за мной. Похоже, формировалась традиция кормить меня после бурного секса. Я не знал, о чем говорить, и старался не поднимать глаза.
– Можешь остаться до утра, – предложила она.
Меня напугало ее предложение. Провести ночь с женщиной, проснуться рядом с ней и вместе позавтракать – это уже напоминает семейную жизнь и гораздо серьезнее, чем просто секс.
– Нет, мне надо в общагу. Сашка будет волноваться. Я его не предупредил, куда ухожу.
– В прошлый раз он почему-то легко догадался. Я покраснел:
– Честное слово, Ир. Я никому не болтал о наших отношениях. А он… он просто умеет мыслить логически.
– Ладно. Ты скоро уедешь, и все забудется.
– Ир, ну я… Ты пойми, ты для меня, – я усиленно подбирал слова, обманывать не хотелось. – Ир, ты самая лучшая.
Она чуть-чуть усмехнулась, но посмотрела на меня с благодарностью.
– Честное слово, Ир, – для убедительности добавил я.
– Чай пить будешь?
– Давай.
Когда она все приготовила и разлила чай по чашкам, я спросил:
– А Калинин… Ты сказала, что он твой отец. Это правда? – Да.
– Но у тебя же отчество другое.
– Мама так записала. Взяла отчество от деда. Как у себя.
– А почему?
Ирина неожиданно вышла, но вскоре вернулась. В ее руках была пачка сигарет. С третьей спички ей удалось закурить. Первые две сломались. Я никогда не видел ее с сигаретой.
– Мама работала медсестрой в привилегированном санатории. Там отдыхала номенклатура. Партийная, комсомольская… Ну и… им нужны были девочки… для развлечений. Их подбирали из обслуги. Мать, видимо, была одной из них. Я только недавно узнала.
В уголках ее глаз задрожали слезы. Она махнула ладошкой, словно разгоняла сигаретный дым. Я отвернулся, давая ей возможность незаметно вытереться.
– Калинин тогда еще комсомольским вожаком был. Мать забеременела. От аборта отказалась. Ее перевели на работу в другой санаторий. Она мне всю жизнь говорила, что отец был военным летчиком и погиб, как Чкалов. Я верила… пока была маленькой. Многим одиноким детям про летчиков и моряков рассказывают.
Ирина глубоко затянулась и закашлялась. Чувствовалось, что курить она совсем не умеет. Она затушила сигарету и продолжила:
– А недели две назад мама призналась, что нашла настоящего отца. Он стал большим начальником. Она ходила к нему, разговаривала. Наверное, пристыдила… Не знаю, о чем они говорили, но Калинин решил искупить свою вину и сразу подарил мне автомобиль. В качестве компенсации за все годы, что мы с мамой были одни, без поддержки. Вот такая история.
– Ты с ним разговаривала?
– Нет. Первый раз встретились, когда он мне ключи передавал. Я его ненавижу!
– За что? Он же не знал, что у него есть дочь.
– Он и такие, как он, исковеркали жизнь моей маме. Я только сейчас поняла, почему соседи на нас косились, когда мы выходили гулять. И никто из них не дружил с мамой! Он использовал ее как шлюху… и сразу же забыл. Она для него – пустое место. А мама в молодости была очень красивой. Потом на ней никто так и не женился. Кому она нужна с такой репутацией и чужим ребенком. Только козлы всякие домогаться пытались. Теперь я понимаю почему. И все из-за Калинина! Я даже хотела его убить.
– А сейчас?
– Что сейчас?
– Ну… убить.
– Иногда хочется его убить, а иногда использовать его влияние. Чтобы маме, например, жизнь улучшить. Да убила бы!.. Если бы это было легко. – Она сжала губы и потянулась за сигаретной пачкой. Зашуршал мятый целлофан. Пальцы задумчиво катали сигарету.
– Не надо! – прервал я ее раздумья и попытался отнять сигарету. Сигарета сломалась, к пальцам прилипли табачные крошки.
– Курить?
– Думать об убийстве. Я знаю, как отомстить Калинину.
– Ты ему будешь мстить? Ты мне поможешь? – Ее голубые глаза от удивления округлились.
– Не беспокойся. Я сделаю так, что мало ему не покажется. Его карьере конец!
Ирина сощурила глаза:
– Это ты из-за Женечки?
– Что? – дернулся я от неожиданности.
– В постели ты несколько раз прошептал ее имя.
– Тебе показалось, – потупился я, чувствуя, как заалели щеки.
Ирина мягко улыбнулась и подошла ко мне сзади. Ее ладонь монотонно гладила мои волосы, а говорила она медленно, как терпеливый учитель с непонятливым учеником:
– Она красивая – любовница Калинина. Когда он ее бросит, можешь подобрать. Не думаю, что он страдает постоянством. Поматросит – и бросит. Вот увидишь. А-а, ждать не хочешь… Понимаю. Ты решил ускорить процесс. Сделать наоборот, чтобы она бросила его. Правильно, если его выгонят с работы, кому он будет нужен, старый козел? Только ты думаешь, что после этого Женечка побежит к тебе? Она, привыкшая к мотовству и излишествам, променяет богатого городского чиновника на бедного студента? Ошибаешься. Она выберет не тебя, она продаст свои прелести…
– Замолчи! – крикнул я и отбросил ее руку. Ирина сжалась, я чувствовал это спиной.
– Не хочешь слушать правду, не надо!
Она вернулась на свое место и напряженно смотрела на меня. Она ждала моих слов и даже придвинулась, опасаясь не расслышать. Кухонный стол уже не разделял нас. Я сомкнул пальцы и отгородился сжатыми кулаками. Глаза уставились в чашку. Чай оставался недопитым.
– Я пойду.
За спиной упала табуретка, чай выплеснулся на серый пластик стола. Встал я очень неловко. Босые ноги шлепали по коридору.
– Носки не забудь! – крикнула в спину Ира. Разбросанные комочки носков нашлись не сразу. Это злило. Я сидел на мятой постели, надевал носки и злился на их терпкий запах. Почему она вспомнила про носки? Обратила внимание, что они несвежие? Я топал пешком в кроссовках через весь город – и вот результат. Футболку я напялил уже около выхода. Вышел, не попрощавшись. За спиной щелкнул замок, я почти скатился по лестнице.
Ночная прохлада приятно взбодрила. Лампочка у подъезда очерчивала тусклый круг. Мошкара создавала зернистую подвижную тень. Я набрал в грудь побольше свежего воздуха. Предстоял долгий путь пешком в общежитие. Городской транспорт уже не ходил, а такси было мне не по карману. Сейчас бы мотнуть на машине.
Я посмотрел вправо, где вплотную к деревьям была припаркована Ирина "Волга". Смутная тень качнулась от двери к дереву. Кто это? Собачник вывел погулять своего питомца в неурочный час?
Я подошел к машине. Темная фигура прижалась к стволу. Кто-то явно не хотел, чтобы я его заметил. И тут в салоне автомобиля из-под руля вынырнула голова незнакомца. Не успел я удивиться, как горбоносый водитель приоткрыл дверцу и шепнул прятавшемуся около дерева:
– Все в ажуре, садысь, уезжаем. – Голос был с сильным кавказским акцентом.
Так это угонщики!