Как ни странно, итог у всех четырех человек были схожим. Это подтвердило правильность выработанного критерия. Мы быстро подсчитали средний КЖК – 36 %. Потом, когда мы провели подобные расчеты в других городах, оказалось, что это очень приличный показатель.
С тех пор, особенно после каникул, в общаге можно было услышать подобные разговоры:
– Ну, был я в ***. Экскурсовод достопримечательности показывает, а я КЖК считаю. И что! Всего шестнадцать процентов! Нет, пацаны, туда ездить не стоит.
– А вот у меня в **** полтинник получился. Пятьдесят процентов!
– Это ты как считал?
– После дня рождения у приятеля на бульвар вывалили…
– Не-е, не пойдет! Данные некорректны! КЖК определяется только на трезвую голову.
В один из первых дней после приезда в Горький мы с Сашей Евтушенко уже провели подсчет местного КЖК. Тогда мы сидели по обеим сторонам лестницы, спускающейся от памятника Чкалову к берегу Волги. Праздно шатающаяся толпа дала результат 28 %. Вполне нормальный показатель, решили мы. Сейчас на пляже я предложил его перепроверить. Главной целью было отвлечь друга от невеселых мыслей, связанных с трупом и милицией.
Для лучшей выборки мы оставили на время наших спутниц и отправились бродить по пляжу. Со скучающим видом мы продвигались среди обнаженных тел, бросая изучающие взгляды на женские прелести.
– Ну что? – спросил я Сашку, когда мы плюхнулись на песок, обойдя почти весь пляж.
– Двадцать один из ста, – устало ответил он.
– У меня двадцать три. Итого, в среднем, двадцать два. Меньше, чем на Чкаловской лестнице.
– И заметь, молодежи здесь значительно больше.
– А результат меньше.
– Вот что с людьми делает одежда.
– Маскирует недостатки, преувеличивает достоинства.
– Да-а… А тут все на виду. Голое тело откровеннее.
– Карпова что, теперь на тебя переключилась? – поинтересовался я.
– А у тебя есть возражения?
– Нет, Сашок, никаких. Я, честно говоря, устал от ее внимания.
– Я знаю, тебе больше нравятся худышки. А она… Ты, кстати, ее в какую часть включил?
– Она же приезжая.
– А я включил. В тех самых, кого хочется. Это объективно. Я же не знаю, кто остальные. Может, здесь половина приезжих. – Он немного помолчал и пристально взглянул на меня: – А Ирину?
– Ирину? – Я не отвел взгляда. – А ты как думаешь?
– Тебя, Тихон, не поймешь. То среди ночи мчишься к малознакомой Жене, чтобы вывозить неизвестный труп, а потом рассказываешь, какая она красивая.
– Тише ты. – Я огляделся.
– То целыми днями пропадаешь с Ириной.
– Я сам себя не понимаю. – Я уткнулся лбом в колени. Ладони подхватывали песок и монотонно засыпали пальцы ног. – Женька… Это Женька. А Ирина…
– Это Ирина, – продолжил Сашка. – Гениальное объяснение.
– Да-а. – Я тяжело вздохнул. – О Жене я думаю постоянно. Она как заноза сидит во мне и напоминает хронической болью. Я не могу избавиться от мыслей о ней… Что ни делаю, обязательно она всплывает. И ты знаешь, сначала мечтать о ней приятно, а потом вдруг, как все припомню, – сразу ноющая боль. А Ирина… Что Ирина? Она же преподаватель.
– Это всего лишь ее должность. Но прежде всего она женщина. И как все женщины, она хочет любить и быть любимой.
– Звучит банально.
– Это аксиома. А все аксиомы банальны.
– Я учу ее водить машину. И все!
– Ну и хорошо, – неожиданно согласился Сашка. Отряхнул от песка ладони и встал на скрещенных ногах, не опираясь руками. – Пора идти к ним. А то неудобняк получается.
– Любопытно, о чем они болтают без нас?
– Если предположить зеркальное отображение, то о мужиках. О чем же еще! Подсчитывают коэффициент мужской красоты!
Мы дружно рассмеялись. Придумать систему измерения качества цифрами способна только прямолинейная мужская логика. Тепло – холодно, сильно – слабо, красиво – уродливо, для женщин достаточно и этих понятий. А среди мужчин рано или поздно обязательно найдется настырный, придумает единицу измерения и обязательно назовет своим именем. Вот и появляются в учебниках Цельсии, Фаренгейты, Ньютоны, Амперы, Вольты и прочие Бойли-Мариотты. Ну хоть бы одна женская фамилия в этом ряду затесалась!
Мы с Сашкой пока скромно названием КЖК ограничились. Может, со временем потомки переименуют нашу систему измерения в коэффициент Заколова-Евтушенко?
Ирина и Ольга молча загорали животами кверху. Хоть и лежали они рядом, но по отстраненным позам казалось, что между ними пробежала черная кошка.
– Не успели соскучиться? – Я как мог старался быть веселым.
– С вами тоже не больно весело, – открыла глаза Ольга. – Хоть анекдот рассказали бы. А то шляетесь где-то, а дамы скучают.
Ирина перевернулась на живот, накрыв голову платком.
– Исправимся! – бодро крикнул я. – Анекдот вам расскажет Александр. А я протру в машине. Мы там так натоптали. Саша, весели девушек.
Я тут же удалился, не давая возможности никому опомниться.
Мне не давала покоя мысль, что в салоне автомобиля могут найти ворсинки от костюма Воробьева. Насчет зажима для галстука еще можно что-то придумать, да и изъяли его без понятых. Но если к нему добавится еще одна улика, тут уже вряд ли отвертишься.
Подходящую бутылку для воды я нашел рядом с мусорным баком. Дерматиновая обивка автомобиля протиралась хорошо. Я искренне радовался, что салон не велюровый. Открыв обе задние дверцы, я дал возможность сиденью и коврикам просохнуть.
В машину засунулась любопытная морда большой собаки, похожей на овчарку. Она несколько раз потянула влажным носом и хотела было развернуться, но я ее остановил. В голову пришла неожиданная идея.
– Что, Шавка, есть, наверное, хочешь? – Я посмотрел в грустные глаза давно нечесаной псины. – А у нас есть бутерброд. Подожди, сейчас принесу.
Собака послушно села, в глазах появился интерес.
– Охраняй! Никого не пускай! – приказал я и побежал к ребятам.
– У тебя бутерброд с колбасой есть? – наскочил я на Ирину, обдав ее струей песка.
– Да потише ты! – Глебова недовольно отряхивалась. – Есть. Там в пакете. Берите, а то испортятся.
Я выхватил бутерброд с вареной колбасой и вернулся к машине. Собака ответственно выполняла порученное задание.
– Это тебе, Шавка.
Дворняга согласилась с новым именем, приноравливаясь цапнуть колбасу.
– Заползай сюда. – Я положил бутерброд на середину заднего сиденья автомобиля. – Да, да, можно. Я разрешаю.
Шавка осторожно ступила в салон, одним глазом кося на колбасу, другим – следя за мной. Уяснив, что подвоха нет, она быстро заглотила бутерброд.
– А теперь можешь полежать. Я серьезно. Давай, давай. – Я мягко свалил Шавку на диван. – Почешись, повертись.
Она поняла меня и заелозила спиной.
– Вот так, не стесняйся. Прелестная собачка.
Когда мы расстались с Шавкой, все сиденье в машине было усыпано собачьей шерстью. Вот теперь пусть эксперты поработают, если захотят.
Я вернулся, весьма довольный собой.
Ирина приподнялась на локтях, сдвинула очки на лоб.
– Ребята, я вспомнила, у меня еще куча дел, мне пора. – В ее глазах читалась нешуточная озабоченность. Когда-то я уже видел такой взгляд – решительный, со скрытой злостью. Ирина кивнула мне: – Ты оставайся. Я попробую сама доехать.
– Отсюда далеко. Ты не сможешь, – попытался возразить я. – Хочешь, помогу.
– Я потихоньку. Не волнуйся. – Она выдернула из моих рук ключи.
– Но… Может, еще искупаемся?
Глебова быстро подхватила в охапку вещи и ушла не оглядываясь. Босые пятки оставляли в сухом песке зыбкие ямки. Сзади в однотонном синем купальнике Ирина выглядела интереснее, чем спереди. Я провожал глазами ее хрупкую фигуру, пока она не скрылась в будочке раздевалки. Теперь мне были видны лишь ее ноги. По их движениям я легко угадывал все этапы переодевания. Поднялась одна ступня, затем другая – сейчас она совершенно голая. Потом внизу мелькнуло что-то белое, и движения повторились – теперь она в трусиках.
Сбоку что-то назойливо щекотало висок. Я повернул голову и натолкнулся на ехидный взгляд Карповой. Щеки мгновенно потеплели. Ольга глаз не отводила, сквозь ее улыбку проступали нотки тщеславной радости.
– Один, совсем один, – качая головой, картинно посочувствовала она и тут же отвернулась к Евтушенко: – Саша, намажь спину кремом. У меня в сумке тюбик.
Я хотел ответить чем-то дерзким, но неожиданно вспомнил, когда видел тот самый огонь отчаянной решимости в глазах Ирины, что и несколько минут назад. Это было в тот день, когда Калинин ласково чмокнул в коридоре университета Евгению Русинову. Ирина плакала в кабинете и ожесточенно твердила: "Я его убью, убью!"
Я тут же забыл про Карпову и обернулся к кабинке раздевалки. Щель внизу сквозила пустотой. Распахнутая дверца приглашала следующего. Сквозь разномастную какофонию звуков, дрожащих над пляжем, я услышал шум двигателя отъезжающей "Волги".
ГЛАВА 12
В общежитие я вернулся один. Евтушенко и Карпова остались на пляже. Я упал на кровать и закрыл глаза. И сразу же появилась Женя. Ее неясный образ осязаемо витал передо мной.
Нельзя сказать, что в этом ощущении было что-то необычное. В последние два дня жгучая заноза любви сидела во мне и постоянно напоминала о желанной девушке. В любой момент я мог вспомнить ее и начать мысленно с ней разговаривать. Во мне бродили и требовали выхода сотни слов, ласковых и простых, смешных и грустных, которые я хотел сказать ей. Я просыпался и, даже не открыв глаза, думал о ней. А может, она была со мной еще во сне? И где кончался сон и начинались мечты, я не знал. Она была со мной всегда. И не было никаких сил и возможности выковырнуть эту острую, но сладкую занозу.
В мечтах я видел ее глаза, улыбку, волосы, тело, я даже ощущал ее прикосновения, но не слышал ее слов. Почему-то она всегда молчала.
И сейчас, лежа с закрытыми глазами, говорил только я. Я подыскивал слова, чтобы извиниться за вчерашний дурацкий уход. Подумать только, я обиделся на нее за то, что она любила другого! Я, появившийся в ее жизни только два дня назад, требовал, чтобы она зачеркнула три предыдущих года. Я запрещал ей любить в прошлом!
Как это глупо.
А она даже не спросила меня о подобном чувстве в моей жизни.
Она святая!
Или она равнодушна ко мне?
Я терзал себя мучительными вопросами. Сознание металось между возможными ответами как ястреб: то поднимаясь в солнечную высь, то бросаясь в холодное ущелье. Я объяснял ей, оправдывался, спрашивал. А она всегда была разной. Могла снисходительно улыбнуться, а потом нахмуриться. Или ее образ покрывался вязким туманом, и я говорил сам с собой, с каждым словом увязая в болоте.
Без стука распахнулась дверь. Люминесцентный коридорный свет втиснулся в серую комнату. Наверное, Сашка пришел, очнулся я от бесконечных раздумий.
– Есть кто-нибудь? Почему темно? – Резкий женский голос вспорол тишину с наглостью консервного ножа, вскрывающего банку.
Кого нелегкая принесла? Мне свет ни к чему, я и так видел ту, о ком думал.
Два уверенных шага, щелчок выключателя.
Я оторвал взгляд от блеклого потолка. Голова повернулась влево, глаза сморщились от яркого света. Но только на три секунды. Вообще-то, лампочки в общежитиях маломощные. Я сел, панцирная кровать отозвалась недовольным звоном.
Передо мной стояла женщина лет тридцати. Серая юбка до колен, такой же жакет и белая блузка с замысловатым воротником. Туфли черные, тяжеловесные. Она сделала еще два шага и встала напротив меня. Теперь я мог разглядеть ее лицо. Первое, что бросилось в глаза, – колючий взгляд серых глаз и черные короткие прямые волосы, зачесанные за уши. Волосы отливали блеском словно мокрые.
– Заколов? Тихон Петрович? – Тонкие выщипанные брови вопросительно изогнулись.
– Да, – ответил я, слегка удивленный столь официальным обращением.
Ноги нащупали шлепанцы, я попытался встать.
– Сидите, сидите! – остановила женщина. В кратком жесте рукой чувствовалась привычка отдавать команды.
Она бегло осмотрела комнату. А я тем временем отчетливо разглядел носик с горбинкой, овальные ноздри, хищно открытые по бокам, и маленькие жемчужины в мочках ушей. Серые глаза вновь холодно уперлись в меня, в вытянутой руке раскрылось и тут же захлопнулось удостоверение.
– Следователь районной прокуратуры Татьяна Витальевна Воронина, – представилась гостья. – Веду дело Воробьева.
Такого начала я не ожидал. Сцепил руки, чтобы унять волнение. В груди неприятно засосало.
– Сидите! Вставать не нужно! – вновь оборвала мой порыв Воронина.
Я невольно подчинился. Она шагнула в одну сторону, затем в другую. Так и делала по три шага, то влево, то вправо, как заведенная. Механический маятник какой-то, а не женщина!
– Я к вам приехала, чтобы задать несколько вопросов по интересующему меня делу. Вы догадываетесь по какому?
Она на мгновение застыла и тут же продолжила движение. Мне оставалось только крутить головой, следя за ее перемещениями.
– Так вот, меня интересует следующее. Где вы находились позавчера ночью?
Я наконец пришел в себя и понял, что история с вывезенным трупом Андрея Воробьева серьезно осложнилась. Утром в автомобиле покопались милиционеры, а сейчас передо мной следователь прокуратуры. Что ей известно? Как себя вести? Я сижу, а следователь стоит. Она выше меня, и тем самым стремится подавить. Да еще постоянно маячит перед глазами, создавая ощущение монотонности и внушая смирение. Может, их так учат? Нет, мне это не нравится! Надо сломать навязанный ритм, изменить ситуацию.
– Простите, вы следователь Воробьева? – Я намеренно ошибся.
– Я Воронина Татьяна…
– Ах, да! – перебил я. – Воронина, которая ведет дело некоего Воробьева! Меня всегда удивляло, почему так много птичьих фамилий.
– Что?
– Я говорю, что на каждую птицу есть своя фамилия. – Я резко встал и зашагал, как и она, по два-три шага влево и вправо. Левая рука, согнутая в локте, легла на поясницу, а правая назидательно покачивала пальцем. – Вот смотрите. Скворцовы, Орловы, Воробьевы, Снегиревы, Воронины, наконец. Ну, кто там еще? Куликовы, Чайкины, Филины, Журавлевы. Да взять хотя бы домашних птиц, Гусевы, Уткины, Курочкины. А если разделять по полу, то, пожалуйста, еще и Петуховы, Селезневы. Ну вот припомните любую птицу – обязательно есть соответствующая фамилия. Причем распространенная. А некоторые даже и не переиначивают – Лебедь, Кулик, Орел, Беркут. Как говорится, что слышится, то и пишется. Ну почему так? Люди мечтают летать?
Результата я добился. Ошарашенная следователь застыла на месте и вдумчиво смотрела на меня. Она сосредоточенно переваривала информацию и как школьница искала ответ на поставленный вопрос.
Девчонки – они все такие. Задаст им учитель вопрос, они думают над ответом. Волнуются, ищут истину, надеются получить знания и стать умнее. А нет чтобы задуматься над самим вопросом. Почему он такой, а не другой? А может, я бред несу? Ведь я с таким же успехом мог спросить про Зайцевых, Медведевых, Волковых или про Карповых, Ершовых, Щукиных.
Короче, можете сами проверить. Спросите с умным видом любую девушку, почему в солнечной системе девять планет, а не десять или восемь. Она наверняка задумается. Ответ, конечно, не найдет, но будет настойчиво дергать за рукав и просить: объясни, объясни. А планет этих может быть и восемь. Я, честно говоря, не помню.
Пока Воронина думала, я успел собраться и почувствовал себя с ней на равных.
– Действительно, подобных фамилий много, – наконец произнесла она, – но лучше поговорим об этом позже, а сейчас…
– Да вы садитесь!
И она села за стол. Как по команде. Во как! Я тоже плюхнулся напротив нее. Вздохнул, подпер руками подбородок и улыбнулся:
– Так о чем вы хотели поговорить, Татьяна Витальевна?
– Вообще-то сегодня выходной, – она почти извинялась.
– Точно, выходной! Да и вечер уже. Что же вам дома не сидится?
– Но поступила информация…
– Да бог с ней, информацией, – нагло прервал я. – Потерпит до понедельника. Семья важнее.
Я опустил глаза на правую руку женщины. Обручального кольца не было. Воронина обхватила пальцы левой ладонью, сцепленные руки юркнули под стол.
– И все-таки мне важно знать, где вы провели позавчерашнюю ночь?
– Да здесь. Вот на этой кровати, – я ткнул пальцем за спину.
– Кто это может подтвердить?
– Мой сосед, Александр Евтушенко. Он спал там.
– А еще кто-нибудь видел вас в это время?
– Да в чем, собственно, дело?
– В тот вечер был убит гражданин Воробьев Андрей Иванович. Вы его знали?
– Нет, откуда! Я в этом городе две недели. Еще мало кого знаю.
– Есть основание полагать, что тело Воробьева было вывезено с места преступления на автомобиле "Волга", предположительно светлого цвета.
– Прямо детектив какой-то рассказываете.
– Сегодня при осмотре "Волги", принадлежащей гражданке Глебовой, была обнаружена важная улика, которая дает основания предполагать, что, возможно, преступники использовали ее машину.
Выходит, милиционеры доложили о заколке в прокуратуру! Это плохо. Но ничего более конкретного у следствия, похоже, нет. Это хорошо. Я старался держаться уверенно:
– Глебова, это наш руководитель практики из университета?
– Да. И как выяснилось, вы, Заколов, имели доступ к ее автомобилю. И могли воспользоваться им в ту ночь.
– Нет, нет. Это уже какая-то ерунда. Трупы, улики… Да, кстати! Вечером, когда я возвращался, меня видел наш вахтер. Можете спросить у него.
– Уже спросила, – следователь загадочно улыбнулась. – Он видел, как вы входили после одиннадцати вечера.
– Вот! Что и требовалось доказать. Ночью я находился здесь.
– Вахтер видел, как вы в общежитие вошли, но… – Воронина опять улыбнулась, на этот раз по-детски радостно, – но он не видел, как вы из общежития вышли.
– Спал долго, что поделаешь, – произнес я и почувствовал, как спина покрывается потом. Я уже понял, к чему она клонит.
– Вахтер находился в общежитии до девяти утра. Вас он не видел. Зато вас видели еще раньше в автомобиле "Волга" совсем на другом конце города. Как вы это объясните?
– Я же говорю. Франц Оттович крепко спал, когда я выходил рано утром.
– Вы же только что заявили, что спали долго.
– Это я про вахтера. Он спал, видимо, долго и крепко. Следователь спокойно выложила руки на стол и даже постучала ноготками. Инициатива опять была на ее стороне.