Я возвращаюсь на работу. Баба Маня рада. Андрей встревожен. Насте трудно оформить развод с несуществующим мужем. Выезд откладывается. Я улыбаюсь Андрею. Он улыбается мне. Баба Маня шепчет, что у него руки стали совсем золотые. Иногда, вечерами, я звоню ему домой и молчу. Мне нравится его голос и моя тишина. Мы все время в этом несоответствии. Поэтому легко.
По утрам к дверям бывшей юшковской квартиры приходит Шер. Обнюхивает порог, проходит в комнату, гордо не узнает Гастрита и жестко смотрит мне в глаза.
- Ничем не могу помочь, - говорю я и предлагаю ему поесть.
Он укоризненно рычит и уходит. Наши отношения никак не улучшаются. Мне все равно.
Быстро наступает осень. У всех осень, а у меня еще лето. Я просто беременна. УЗИ с восторгом подтверждает это. Баба Маня рассекречивает меня легко и уверенно.
- Он знает? - она качает головой в сторону ординаторской. Туда-сюда. Баба Маня похожа на китайского болванчика. Она пытается отвадить меня от аборта.
- Кто? - спрашиваю я невинно.
- Не морочь голову, Катя. Что за шутки? Знает?
- Нет, - я говорю тихо и раздумчиво. Короткое слово "нет" я пою, как песню.
- Скажи, - требует она и больно сдавливает руку, - скажи, а хочешь, я скажу?
Что? Что я беременна от Андрея, от Марка и от негра? Что жизнь, ура, продолжается? Что выезд опять же откладывается, потому что нужно что-то делать с алиментами… Встревоженная Юшкова звонит мне вечером:
- Это правда?
- Да, - говорю я устало. Надоела мне она до чертей. Не знаю, правда, когда успела, но - надоела.
- Будем брать околоплодные воды и делать наш анализ ДНК. Ты же понимаешь, что все это - время, которого у нас нет! - она кричит и, наверное, плюется. Борется за счастье. - Или ты и на этом хочешь заработать?
Я тихо кладу трубку. Юшкова виновата сама. И территориальная целостность моих вод нарушена не будет. К Новому году мой живот становится заметен всем. К нему можно прикрепить крылья, и я буду похожа на мельницу. Нормальный Дон Кихот узнает меня сразу. Андрей следит за тем, чтобы меня не перегружали работой. Баба Маня сурово поджимает губы и вяжет кому-то синюю шапочку. Рукоделие делает наше отделение язвимым. Смерть частенько проскальзывает в палаты. Посмеивается над бабой Маней, улучает момент и…
В новогоднюю ночь приезжают Игорь Львович и Като. Жизнь делает реверансы или выкрутасы. Он, наконец, привозит мне деньги, уныло пересчитывает и садится в кресло. Я хозяйской рукой наливаю шампанское.
- С Новым годом, - улыбается Като.
- С новым счастьем, - говорит Игорь.
- У вас любовь? - спрашиваю я. Мне можно. Будущим матерям-интернационалисткам еще не то можно. - А как же Юшкова?
Игорь хмурится, Като хохочет:
- Мы тоже решили завести девочку.
- И как? - наглею я.
- Пока, как обычно, - ни холодно, ни жарко. Кофе-гляссе.
- Разберемся, - хмуро говорит Игорь, покачивая на ноге розовую Настану тапку.
Гастрит затаился за дверью. Считает, что с ним играют. Собачья жизнь - это вечная ошибка. Как у меня.
- Но звать-то ее будут Настя? - Нужно продолжать разговор. Не хочу в праздник сидеть одна. - Или Катя?
- Софа, - совершенно серьезно заявляет Игорь Львович.
Я с ужасом смотрю на Като.
- Не волнуйся, - улыбается она, - жить с убийцами, гомосексуалистами и заказчиками - это самый шик. Стиль. Я приеду к тебе в роддом. Хочешь? Я лично - хочу. Нужно же знать, что у меня в жизни не получилось. Когда?
- В мае. В начале, - отвечаю я.
Игорь смотрит на Като устало. Она вообще на него не смотрит. Поэтому не могут наглядеться.
- Это она так ложится на амбразуру? - догадываюсь я и нудно смотрю на Игоря.
- Пока еще никуда не ложится, - он резко выговаривает слова.
А я, по старой сестринской привычке, беру его за руку и считаю пульс.
- Частит хоть? - спрашивает Като.
- Еще как, - соглашается он.
Като включает стереосистему и быстро находит Гэри Мура. "Ничего не будет также без тебя". Они танцуют. А я понимаю, что амбразуры больше нет. Като не Шер. Ей никогда не возглавить дворняжек. Она просто устала и собирается так жить дальше. Потом они с Игорем ка-а-ак устанут, как умрут… Зато останется Софа. Невеста для моего синешапочного.
Без водки и сигарет время идет медленно. Но идет. Поэтому то, что лежит в предродовой палате и благим матом орет, - это я. Пот стекает по лбу. Я убираю его левой рукой. Потому что в правую мне воткнули иглу. Через нее медленно капает окситацин. Он нормализует мне родовую деятельность. В смысле стимулирует. В коридоре рыщет баба Маня. Ее грузные шаги сотрясают стены. Схватки становятся вызывающе навязчивыми. Я кричу и хрипну. Мне больно. Скоро наступит период, когда фраза "Мы ценим ваши жалкие потуги" будет вполне уместной.
Еще немного - и я удивлю клинику до невозможности. Из меня выплюнется черный-пречерный сын. Все ахнут и зашепчутся. А может, и не удивлю. Я вообще не умею удивлять.
Мне не стыдно, но больно и страшно.
Осталось совсем немного… Суок рожает наследника. У нее на руке аптекарская резинка.
Возвращайся, Марк, посмеемся.
Возвращайся.