Ника пожала плечами.
- Ничем не могу помочь. - Ника была в темно-синем платье из атласной ткани. В свете ночника платье переливалось, как павлиний хвост в лучах заходящего солнца. Она снимала колготки и зацепила их ногтем. Послышалось смачное ругательство.
- Хорошо провела время? - Меня разбирало элементарное любопытство.
- Нормально, - буркнула Ника.
- Откуда это платье?
- От верблюда.
- Богатый поклонник?
- Угу.
- И кто?
- Хватит! Отлепись!
- Ты что, не в настроении?
- В настроении. Но ты как репей. Чего цепляешься?
- Я не цепляюсь. Мне просто… интересно! Ника хмуро уставилась на меня. Я подумала, что моя сестренка даже очень ничего, если только стереть с ее лица эту злобную гримасу.
- Отстань со своим интересом! - заорала она.
- Тише! Родителей разбудишь!
- Расскажу… потом. Я хочу спать.
- Ладно, дрыхни, - милостиво сказала я. - Разрешаю.
Ну и обстановочка у нас в семье! Дом разбуженных медведей. К кому ни обратишься, все рычат или огрызаются. Ника совсем с цепи сорвалась. Конечно, завихрений в башке у нее всегда хватало. Но раньше она хоть иногда могла по-человечески разговаривать. А теперь… Может, поцапалась со своим хахалем, вот и срывается на меня, думала я, ворочаясь с боку на бок. В конце концов сон навалился на меня, и я уснула.
Глава 4
Майор Губарев пришел домой и с раздражением плюхнулся на старый развалившийся диван. Убийство Ольги Буруновой, секретарши президента "Алрота", казалось ему из тех дел, когда беготни будет много, а толку мало. Интересно, кому могла понадобиться секретарша? Может быть, метили в шефа, а попали в нее? Но такая версия имела бы право на существование, если бы, например, они ехали в одной машине. Или шли рядом. А так… Может быть, Ольга обладала какой-то ценной информацией и поэтому ее решили убрать?
Диван под майором жалобно скрипнул. Он поднял голову вверх и посмотрел на стенку. Над диваном висел рекламный постер актера, игравшего Леголаса в фильме "Властелин колец", которого он упрямо называл Легоплясом. И повесила его сюда дочка Дашка. Когда однажды побывала здесь и обвела его берлогу критическим взглядом.
- И ты здесь живешь? - спросила она, наморщив нос.
- Живу.
- Ой, - только и вздохнула она. - Хороша комнатенка.
А что делать? - философски сказал майор. Они с женой вот уже несколько лет жили отдельно друг от друга. И эта комната не являлась его собственной. Просто один друг предоставил ее Губареву во временное пользование, проявив мужскую и человеческую солидарность. И за это Губарев был ему безмерно благодарен. Иначе ночевать бы ему на улице или на вокзале, потому что своих метров у него не было. Прописан он был у родителей, но те ютились в малогабаритной трешке с его сестрой, у которой, в свою очередь, был никчемный муж, любящий поддать, и двое отпрысков.
- Помириться вам надо! Вот что! - выпалила Дашка.
Майор промолчал.
- Нет, пап, ну что вы в самом деле? Подулись друг на друга - и хватит.
Попала в точку, подумал про себя Губарев. Вопрос только в том, кто признает себя неправым и первым протянет руку… А это не так просто, как кажется со стороны. Тут говорят и гордость, и амбиции, и обиды, и много чего другого, что обычно бывает намешано в семейном котле за долгие годы супружества.
- Ты мала еще, чтобы судить родителей.
- Мала! Ха! Мне, между прочим, скоро шестнадцать стукнет. - Дашка встала напротив него, уперев руки в боки. Взъерошенная, сердитая. До боли похожая на него. Маленькой она напоминала Наташку. Но с годами в ней стало больше проявляться отцовского. Характер, решительность, взгляд темных глаз…
- Ладно, не кипятись. Не забегай вперед!
- Я не кипячусь. Между прочим, пока ты раскачиваешься, мама может выйти за другого.
- Это ты о чем?
- А о том! - ехидно сказала Дашка. - У нее на работе новый воздыхатель появился. Звонит чуть ли не каждый день, в театр приглашает.
- Ну и что!
- Ну и то! Сам понимаешь, не маленький!
- Разберемся! - вступать в полемику с дочерью Губареву не хотелось. - Ты лучше расскажи, как у тебя учеба складывается!
- Это неинтересно, - сразу стушевалась Дашка.
- Понятно! Двоек нахватала?
- Когда это у меня двойки были, - возмутилась дочь. - Ты о чем?
- Тогда троек!
- Всего одна. По геометрии. Не дается она мне.
- У меня с ней тоже нелады в школе были, - признался майор.
- Вот видишь! - обрадовалась Дашка. - Это у меня наследственное.
- Это лень твоя и неусидчивость. Наследственность тут ни при чем.
- Очень даже при чем. Сам говоришь, что я похожа на тебя. Вот и геометрия у меня из-за тебя не ладится.
- Не надо, не надо на меня все сваливать…
Но Дашка по-женски дипломатично перевела тему разговора.
- Чай можно у тебя попить?
- Конечно, можно. Пойдем на кухню.
Увидев Дашку, соседка по коммуналке, Марья Васильевна, окинула ее ехидным взглядом с головы до ног. Потом перевела взгляд на майора и осуждающе покачала головой.
- Это моя дочь, - пояснил Губарев.
Но во взгляде соседки явно читалось: "ты мне не заливай" и "кому сказки рассказываешь". Губарев почувствовал себя Гумбертом Гумбертом, соблазняющим малолетнюю Лолиту. Дашка мгновенно все усекла.
- Это она про нас? Ну, пап, я бы в кавалеры помоложе кого-нибудь выбрала, - сказала она громко, в расчете на Марью Васильевну. Но та уже скрылась в своей комнате.
- Она у тебя всегда такая?
- Почти.
- Как зовут твою мымру?
- Не знаю.
- Как так?
- А так. Вначале она представилась Марьей Васильевной, а с некоторых пор поправляет меня и называет себя Марьей Степановной. Склероз. Рассеянный. - И Губарев выразительно постучал пальцем по виску.
- Да, тебе не позавидуешь!
- А ты думала, что у меня жизнь - сахар? Но Дашка ничего не ответила.
- Чай в комнате попьем. Я конфеты принесла. А то твой Белый Клобук выползет из своей норы и весь аппетит испортит.
- Какой клобук?
- Помнишь в книге про Маугли главу, когда он попал в заброшенный город. Там сокровища раджей стерегла старая кобра. Которая уже вся высохла и все время шипела. Вот и у тебя соседка такая же.
- Я ее не выбирал.
- Соседей, как и родителей, не выбирают, совершенно точно, - весело сказала Дашка.
- Что ты имеешь в виду?
- Ничего, просто так ляпнула.
- Думай, что говоришь, а то я и обидеться могу.
- Не-а, - затрясла головой Дашка. - Ты у нас не обидчивый.
- А какой?
- Мягкий и плюшевый. Как медвежонок.
Губарев поднял вверх руки и, шутливо раскачиваясь, стал подступать к ней, изображая вставшего на дыбы медведя.
- Я страшный и свирепый медведь, выползший из берлоги. Если ты меня сейчас не напоишь чаем с конфетами, я тебя съем. - И кинулся к Дашке, хватая ее в объятья.
- Ой, пап, пусти, задушишь, - захохотала она. - Напою, напою. С ложечки и конфетку в рот суну.
Когда чай был выпит, а полкоробки конфет съедено на одном дыхании, дочь пересела к нему на диван и задумчиво сказала:
- Надо как-то облагородить твою халупу.
- Облагораживай!
- Постой! Я сейчас соображу. У меня журнал "Все звезды" есть.
- И что из этого?
- Сейчас увидишь!
Дашка достала из своей ярко-красной сумки журнал и, перелистав его, ткнула куда-то пальцем.
- Вот, смотри. Как раз подойдет!
- Куда подойдет?
- На стенку. Вместо картины. Постер. Губарев промолчал.
- Кнопки есть? - поинтересовалась дочь.
- Где-то были.
- Ищи.
Один рекламный портрет Дашка приколола над диваном, другой - над столом. Отойдя, она удовлетворенно прищелкнула пальцами.
- Теперь то, что надо!
- Ничего, - пробормотал Губарев. - Сойдет. На одной стене висел длинноволосый патлатый юнец в средневековом одеянии и с колчаном стрел за плечами. На другой - мрачный худощавый мужчина во всем черном. Взгляд карих глаз буквально пронзал Губарева. Тот, кто в черном, был смутно знаком и напоминал какого-то криминального авторитета.
- Ор-лан-до Блум. Киа-ну Ривз, - по слогам прочитал Губарев. - Кто такие? Можно познакомиться?
- Ну ты, пап, совсем темным стал. Это же знаменитые киногерои!
- Я работаю, как вол. Мне своих героев хватает. Преступников и бандитов.
- Просвещаться все равно надо. Это, - показала дочь на патлатого юнца, - Леголас. Эльф из знаменитого фильма "Властелин колец". Играет его Орландо Блум. А это - Киану Ривз. Из "Матрицы".
- А… вспомнил. Отрывки из "Матрицы" я смотрел.
- Где же? - с легкой ехидцей спросила Дашка. - Можно поинтересоваться: в каком доме?
- У приятеля.
- Понятно, - с усмешкой протянула дочь.
Он действительно смотрел этот фильм на дне рождения у коллеги, который включил видак и поставил "Матрицу". Но за столом царил дух мужской компании, рассказывались служебные и житейские истории, где больше было лихо закрученного вранья, чем правды, поэтому полностью погрузиться в фильм никак не удавалось. Мелькали какие-то картинки, одна фантастичней другой. Губарев таращил на экран глаза, ему было интересно" но только он вникал в содержание, как кто-нибудь громким возгласом или взрывом смеха отвлекал его. Так он и "посмотрел" фильм. Урывками и отрывками.
- А у тебя есть кассета с "Матрицей"?
- Есть.
- Как-нибудь приду и посмотрю.
- Милости просим.
Губарев посмотрел на плакаты. Сначала - на один. Потом - на другой.
- Ладно, пусть висят. Симпатичные.
- И комната сразу другой вид приобрела.
- Умничка ты моя. Дай я тебя поцелую.
- Телячьи нежности?
- Телячьи, телячьи…
Губарев притянул дочку к себе. От нее пахло карамелью.
- Леденцы сосешь? Как маленькая?
- Это духи. Между прочим, очень модные.
Он отстранил ее и окинул взглядом с головы до ног.
Ему было приятно смотреть на дочь. Он испытывал от этого чисто физическое удовольствие. Она была среднего роста. Раньше Дашка производила впечатление полноватой, но с годами построинела. Выправилась. Волосы были его - темные. Глаза - тоже. Губы - Наташкины. И аккуратный носик - в жену. Совместное произведение, обычно шутила его жена. Так и должно быть, серьезно отвечал Губарев. В создании ребенка участвуют двое. Почему же он должен повторять только одного родителя? Это несправедливо. А так все видно! Где один старался, а где другой. А ты что, очень старался, смеялась Наташа. Трудился в поте лица, отвечал Губарев, поэтому Даша и получилась у нас такая славная. Славная, но непослушная, возражала Наташка. Вот если бы ты больше внимания уделял своему ребенку…
Это была заезженная пластинка, и майор сразу невольно хмурился. Эти слова были неприятны, колючи, остры. Когда он слышал их, то понимал, почему расходятся семейные пары со стажем. Вот именно из-за таких несправедливых обвинений и хлестких выражений. Когда в лицо близкому человеку выплескивается все самое низкое, неприятное и обидное. Если бы люди сдерживали себя и выбирали выражения, то разводов было бы намного меньше. Это точно…
От воспоминаний о Дашкином визите и рассуждений на тему разводов майора отвлек скрежещущий звук за стеной. Марья Васильевна-Степановна что-то делала в своей комнате.
Пора ужинать, решил Губарев. Пока эта ведьма в своей пещере находится, можно выйти на кухню и пожарить картошки. Он мигом вскочил с дивана и бодренькой походкой направился в кухню. Готовить ужин.
В начале рабочего дня к майору в кабинет заглянул его напарник Витя Павлов.
- С утречком! - поздоровался он с майором. - Добреньким!
- Как же! - проворчал Губарев. - Когда оно у нас было добрым?
- Бывает!
- А ты чего цветешь?
- Да так.
- С Софией встречался?
- Ага!
- И как?
Витя закатил глаза и тяжело вздохнул.
- Понятно! Твое обожание и обожествление любимой женщины продолжаются.
- Если бы вы ее видели…
- Ты же приносил фотографии.
- Они не передают ее очарования.
- Похоже на то, - буркнул майор, но так тихо, чтобы Витька не услышал и не обиделся. А то он мгновенно лез в бутылку и насупливался, как десятилетний мальчишка…
- Пора, Вить, повзрослеть, - увещевал его майор. - Только незрелые люди обижаются по любому пустяку. Это мне знакомый психолог говорил. Поверь мне, она профи в своем деле. Всю жизнь с психами дело имеет. Так вот, она утверждает, что по-настоящему взрослые люди уже ни на что не реагируют. Ты можешь на них ругаться, плеваться, махать руками. А они только посмотрят на тебя снисходительно и улыбнутся. Вот это истинно зрелые люди.
В ответ Витька возражал:
- Посмотрел бы я на того мужика, который способен улыбаться, когда его десятиэтажным матом кроют. Любой нормальный мужик развернется и в морду даст.
- Не то ты, Вить, говоришь, - вздыхал майор. - Не разобрался ты еще со своими комплексами.
- А вы разобрались? - спрашивал Витька. - Уже спокойны, как мертвец в белых тапочках? Или еще не дошли до такой степени просветления?
- Стараюсь, - отвечал майор.
- Ну-ну, старайтесь дальше… А я посмотрю на вас, понаблюдаю…
Витя был приезжим и жил в милицейской общаге, но вскоре ему обещали однокомнатную. Везет, вздыхал Губарев. А я вот живу в комнатенке. Да еще не в своей… А вы жену себе найдите с квартирой, сразу находился Витька. Ты мне найди такую, иронично говорил Губарев. А я там уже посмотрю. Что и как. По обстановке.
Но в целом они старались относиться друг к другу бережно, без лишних подколов. И так жизнь была жутко нервной, всклокоченной. То дело такое, не знаешь с какого конца и подступиться, то начальство орет и по стенке размазывает. Словом, жизнь была не скучной. А тут еще Витька влюбился. Да кажется, всерьез. Раньше он крутил пофигистские романы с девицами по службе. Коллегами. Легко расставался, легко сходился. Связи были недолгими и необременительными. А тут… Все началось с того, что он стал непривычно задумчивым, стал витать где-то в облаках. Майору это сразу не понравилось. И он спросил напрямик: что происходит? К его удивлению, Витька неожиданно залился краской и что-то промямлил насчет влюбленности. Неужели, насмешливо спросил майор. "Пришла пора, она влюбилась…" Кто хоть предмет твоих воздыханий? Объект, надеюсь, достойный. Достойный, заверил его Витька. Музыкантша. Работает в оркестре. Музыкантша? В оркестре? Губарев вытаращил на своего напарника глаза. У него просто отвисла челюсть. Где же ты ее подцепил? Не подцепил, а познакомился, поправил майора Витька. Губарев все понял. Когда начинаются такие поправки, значит, чувство нешуточное. Познакомились на улице, ответил Витька. Собачка потерялась, и она разыскивала ее. Спрашивала прохожих: не видели ли они Дотти. Ну я… и предложил свою помощь в поисках. Понятно, крякнул майор. Как зовут ее? Софьей, сказал Витька. У нее греческие корни. Майор поперхнулся, но тут же взял себя в руки. А то Витька мог его не так понять.
Так он узнал о новой Витиной пассии. Но ничего существенного Витька ему не рассказывал. Судя по всему, их отношения пока находились, как выражался один старый губаревский знакомый, под крылом старика Платона. Но Витька все равно был счастлив и сиял после свиданий, как золотистый шар на новогодней елке. Теперь он частенько ходил на концерты, где мог лицезреть свою возлюбленную, и постепенно превращался в заядлого меломана. Скоро музыковедом станешь, шутил Губарев. Найдешь себе новое место работы. До этого еще далеко, в тон ему отвечал Витька. Зато я хоть немного в музыке стал фурычить. Ну вот видишь, становишься истинным эстетом, подтрунивал над ним Губарев.
Пару раз Витька притаскивал фотографии своей Софии. На Губарева она не произвела никакого впечатления. Все в ней было слишком крупным, массивным. Крупные глаза, рот, руки… Черные волосы, распущенные по плечам. Она действительно напоминала настоящую гречанку. И вместо юбки с блузкой ей больше подошел бы хитон и жезл в руках. Как у Афины Паллады…
Губарев посмотрел на Витьку, но тот глядел в пол. Наконец перевел взгляд на майора.
- А что там с этим делом об убийстве секретарши?
- Ну слава богу, добрались до нашей текучки. Что? А ничего.
- Никаких зацепок?
Представь себе, никаких. Свидетелей наезда фактически нет. Одна бабулька, которая видела, как машина наехала на Ольгу. Но ни номера, ни марки она, естественно, не запомнила. Так что с этой стороны все глухо. Копать нечего. Почему Ольга пошла в этот темный переулок - загадка. В такое время? Одиннадцать часов. Может быть, она с кем-то встречалась? И шла после свидания? Перерыл все ее вещи из рабочего стола. Складывается такое впечатление, что ее мир вертелся только вокруг работы. Ничего личного. Синий чулок.
- Ну, может, так оно и было?
- Согласись: это выглядит довольно странным.
- Ничуть. Есть такая категория женщин, которые зациклены на карьере. И больше им ничего не нужно. Может быть, Бурунова была из этой породы?
Губарев пожал плечами:
- Не знаю.
- С ее начальником беседовали?
- Да. Он утверждает, что врагов у нее никаких быть не могло. Во всяком случае, он ничего об этом не знает. Бурунова была аккуратной, исполнительной. Словом, настоящая секретарша.
- НВ задавали? - Так на их условном языке назывались "неприличные вопросы".
- Задавал.
- И что?
- Сказал, что об этом не могло быть и речи.
- То есть сугубо деловые отношения?
- Получается, что так. Я об этом же спрашивал новую секретаршу, которая работала раньше с Буруновой, правда, очень непродолжительное время. Та тоже исключила всякий интим.
- Обычно боссы подбирают себе секретарш по принципу: два в одном флаконе. И для работы и для секса.
- Согласен. Но так бывает не всегда.
- А что говорит мать? Губарев вздохнул.
- Она у нее парализованная лежит. Почти три года уже. Представляешь, в каком женщина находится состоянии. Теперь совсем одна осталась.
- Кто же за ней ухаживает?
- Пока соседка.
- И что мать сообщила вам?
Ничего, что могло бы как-то вывести на след убийцы. Говорит, что иногда Ольга приходила домой поздно. Но это было очень редко. Насчет своей дои Викентьева говорит, что близких отношений не было. Но Бурунова могла и не информировать мать по этому вопросу. Зачем ей было беспокоить больную женщину. Но один факт меня очень насторожил, Вить. Очень.
- Какой?
- А такой. Сообрази. Молодая девушка. Двадцати шести лет. И никаких друзей и подруг. Совсем никаких. Как будто бы она из другого города приехала. Мать сказала, что она очень уставала на работе. Но все равно. У любой девушки есть свой круг общения. Знакомые, приятели. Школьные подруги, наконец. А тут получается, что человек сознательно лишил себя всяких контактов.
- И чем вы это объясняете? Замкнутостью характера?
- Мне кажется, здесь может быть другое. Она чего-то боялась.
- Но чего?
- Может быть, себя…
- Не понял.
- Она обладала какой-то информацией и боялась проговориться. До смерти.