– Как ты себя чувствуешь? – уже в который раз спросил Дэн, стаскивая с себя футболку.
– Лучше, но ненамного. Одежду тоже нужно будет стирать.
Ксанка рассматривала его исполосованный шрамами живот внимательно, беззастенчиво, а он не чувствовал неловкости от ее взгляда, одно только неожиданное щекотное чувство где-то в районе солнечного сплетения.
– Отвернись, – попросил он, стаскивая джинсы.
Она послушно отвернулась, сунула руки в карманы.
Вода была прохладной, но Дэну все равно недоставало холода. Тело горело огнем, никак не могло остыть после Чудовой гари. Или он себя обманывает, и всему виной Ксанкин взгляд? Сколько ей лет? Есть хоть пятнадцать?
Когда Дэн выбрался на берег, Ксанка сидела по-турецки, что-то рисовала в своем блокноте. При его приближении она захлопнула блокнот, сунула обратно в рюкзак.
– Ты как? – спросила, не оборачиваясь.
– Терпимо. Идем в лагерь?
– Идем.
Какое-то время они шли молча, а потом Дэн решился на разговор:
– Что с тобой случилось там, на гари? Ты отключилась…
– Да, наверное. – Ксанка кивнула. – Сначала меня точно позвал кто-то. Знаешь, это такой зов, которому невозможно противиться. А потом… – Она зажмурилась. – Я снова видела его, этого человека.
– Лешака?
– Да. Он был такой… жуткий, тянул ко мне руки. Одна рука обожженная, как и половина лица, и… – Она снова замолчала.
– И что? – спросил Дэн осторожно.
– Дальше все, провал. А потом уже ты. – Она робко улыбнулась. – Хорошо, что ты был рядом, – добавила едва слышно.
– Тебе не стоит больше туда ходить. – Дэн взял в руку ее ладонь. – Скажи, я могу тебя кое о чем спросить?
Девушка кивнула.
– Откуда у тебя этот ключ? Там, на гари, когда ты отключилась, он опять светился.
– Не знаю. – Ксанка накрыла ключ ладонью, словно защищая. – Он всегда был со мной, сколько я себя помню.
– Подарок родителей?
– Не знаю. – Она казалась растерянной. – Они не дарили мне ничего такого… бесполезного. Только если я сама просила.
Не дарили ничего бесполезного… Дэн подумал о своих родителях, о том, что с самого первого дня чувствовал их любовь и поддержку. Неужели бывает по-другому?
Бывает! Он видел это своими собственными глазами. Ничего удивительного в том, что она такая… дикая.
– Блуждающий огонь, – нарушила молчание Ксанка. – Ты ведь видел его вблизи. На что он похож?
– На зеленый туман. Туча говорит, словно что-то поднимается из-под земли. Что-то большое и светящееся. И Туча тоже чувствовал этот запах… – Дэн поморщился. – Вчера на гари и тот раз, когда нашел блуждающий огонь.
Они не успели договорить. У распахнутой калитки в нетерпении пританцовывал Василий.
– Построение через пять минут! Где вас носит?
– Мы уже пришли. – Дэн посторонился, пропуская Ксанку вперед.
– А тебя мамка искала, ужинать звала.
Ксанка ничего не ответила, растворилась в густой парковой тени, словно ее и не было.
– Ты с ней, что ли, того?.. – Василий выпучил глаза. – Ты с ней на затон ходил купаться?
– Ходил. – Дэн собственным ключом запер калитку, провел пятерней по почти высохшим волосам. – Пойдем, сам же говорил, построение через пять минут!
Дневник графа Андрея Шаповалова. 1909 год
С того памятного зимнего вечера жизнь моя переменилась. Я и не подозревал, что в сердце моем есть место еще для кого-то, кроме Игната. Оказывается, есть! Я понял это не сразу. Мне понадобились бессонные ночи и дни, полные мучительных раздумий. Зоя несомненно благоволила ко мне, но кого она видела перед собой: друга детства, почти брата, или беззаветно влюбленного мужчину?
Я возмужал, раздался в плечах, месяцы общения с Лешаком разбудили во мне доселе дремавшие силы. Незаметно для самого себя я стал взрослым, таким же взрослым, как Игнат.
С Игнатом мы теперь виделись мало. Он учился в университете, жил в нашем городском доме, а в поместье появлялся только наездами. Городская жизнь изменила его до неузнаваемости, словно кто-то невидимый накинул узду на его буйный нрав. Галантный, щегольской, ироничный и насмешливый – светский лев. И лишь в деревне, отбросив условности, он ненадолго становился собой прежним, моим любимым братом. Так же, как и прежде, он надолго уходил из дома. Так же, как и прежде, я не знал, куда он уходит и что делает.
Я тоже уходил. По едва приметной тропке шел к дому Лешака, часы проводил за разговорами с ним, набираясь знаний и мудрости. Об этих моих визитах не знала ни единая живая душа. Игнату было неинтересно, а отцу стало бы больно, прознай он, что я поддерживаю отношения со своим спасителем.
Зоя появлялась у нас почти каждый день. Удивительная девушка! Красивая и умная, хрупкая и одновременно сильная. В ней было все то, чего так недоставало мне. Я рисовал ее тонкий профиль всякий раз, когда ко мне в руки попадало перо. Даже на страницах этого дневника живет ее портрет. Не слишком удачный, бесталанный, но с частичкой моей души.
Зоя призналась мне в своих чувствах первой. Сделала то, что должен был сделать я, мужчина. Она рассказывала о своей любви и смотрела мне в глаза, ее тонкие пальчики подрагивали в моей ладони. Удивительная. Не такая, как все. Любимая.
Я поцеловал ее сразу, как только с губ ее сорвалось последнее уже неважное слово. Наконец-то я поступил, как мужчина. В то время мне так казалось… Вот так я, наивный, видел проявление мужественности. Глупый мальчишка. В молодости все глупы и оттого счастливы.
Отцы наши известие о том, что мы с Зоей хотим пожениться, приняли благосклонно. Давние друзья и деловые партнеры, в этом союзе они видели и обоюдную финансовую выгоду, однако наша с Зоей юность удерживала их от поспешных решений. Венчание отложили на год, но мы не стали горевать. Что такое год, когда впереди целая жизнь?! Ослепленный любовью, я тогда и подумать не мог, что о Зое, моей Зое, может мечтать еще один человек.
Игнат приехал в поместье на летние каникулы. С его возвращением наш тандем превратился в трио. На первых порах меня даже радовала эта новообретенная братская привязанность. Непростительно долго я не желал замечать, как при появлении Игната с лица Зои сходит румянец, а взгляд делается задумчивым и самопогруженным, как она избегает оставаться с ним наедине.
Горькая правда открылась внезапно, сорвала с глаз пелену. Мы были в парке, как обычно, втроем, когда отец позвал меня по какому-то делу. Зоя хотела было пойти со мной, но Игнат поймал ее за руку, увлек веселой шуткой. Мой брат умел быть обходительным с женщинами.
Я возвращался в парк, когда навстречу мне выбежала Зоя. Глаза ее были влажными от слез, а лицо… Никогда раньше я не видел отчаяния на ее лице. В мои объятия она бросилась, словно ища спасения. От кого, господи?!
– Быстро ты, брат. – Игнат улыбался иронично и снисходительно, на щеке его алел след от пощечины…
Стреляться мы решили на рассвете у ведьминого затона. Место выбрал Игнат, а я не возражал. Я все думал, как могло случиться, что судьба столкнула нас вот так, словно смертельных врагов. А еще я знал, что никогда не смогу выстрелить в родного брата.
Туман полз от воды, оседал росой на стволах пистолетов.
– Так даже интереснее, в тумане! Что скажешь, Андрей? – В голосе Игната слышался знакомый кураж. Мой брат не боялся умереть, а вот боялся ли он пролить чужую кровь?
Я ничего не ответил. Меня бил озноб, и я не знал, что тому было причиной: туман или страх.
– Она ведь всего лишь баба, Андрей! – Голос Игната таял в сизом мареве. – Все это из-за бабы?!
– Я люблю ее, слышишь?!
Ответом мне стал смех и, кажется, щелчок взводимого курка.
Топот копыт я услышал одновременно с выстрелом. Левую руку обожгло точно огнем. Белая рубаха окрасилась алым. Игнат смог…
– Стоять! Не сметь!
На берег, взрезая туман мощной грудью, вылетел черный жеребец. Отец спрыгнул на землю. Я не видел его лица – только лишь тонущий в тумане силуэт.
– Вы что удумали?! Игнат! Андрей! Брат на брата!..
– Прости! – Игнат, опередив отца, упал передо мной на колени. – Прости меня, брат.
Говорить было тяжело то ли от боли, то ли от душивших меня слез.
– Я люблю ее, понимаешь? Больше жизни люблю.
– И больше меня? – Глаза Игната полыхали синим. Два сапфира на похожем на маску лице.
– Да. – Вот я и сказал правду. Брату врать нельзя.
– Волчата! – Отец дернул Игната за плечо, отшвырнул в сторону. – Брат на брата… Что удумали?..
– Ты прав. – Игнат говорил спокойно. – Только не волчата, а волки. Один из нас точно волк.
– Я не волк. – Я попытался сесть и застонал от боли.
– Ты и не можешь им быть. Волками становятся только избранные. Правда, отец?
– Вы братья, – сказал отец, и столько боли было в его голосе, что сердце мое сжалось. – В вас течет моя кровь. Вставай, Андрей. – Он помог мне подняться. – Я отвезу тебя домой, Зосим Павлович осмотрит твою рану. А ты, – он обернулся к Игнату, – ты уедешь. Сегодня же!
– Твоя воля для меня – закон. – Игнат отвесил шутовской поклон, коснулся моего плеча, сказал шепотом: – Еще увидимся, брат.
Игнат сдержал слово, данное отцу, к тому времени, когда мы вернулись домой, его уже не было. Он не появлялся в поместье больше полугода. Из города о нем долетали лишь обрывочные слухи. Слухам этим я внимал с жадным интересом. Я тосковал, на душе было неспокойно, и даже предстоящая свадьба не могла развеять мою печаль.
Игнат появился так же внезапно, как и исчез, вошел в отчий дом с привычной порывистостью и только лишь в гостиной замер в нерешительности. Зоя играла на фортепиано; она сидела спиной к двери, но, верно, что-то почувствовала, потому что руки ее, взметнувшиеся было вверх, упали на клавиатуру мертвыми птицами, а позвоночник натянулся струной.
– Ну, здравствуй, брат! – Игнат шагнул мне навстречу. – Зоя, счастлив видеть тебя!
Она не ответила, даже головы не повернула. Игнат горько усмехнулся, кивнул.
– А я ненадолго. Можно сказать, проездом. Уезжаю за границу. Буду учиться в Берлине инженерному делу. Вот зашел попрощаться и… – он запнулся, – попросить прощения. Зоя, ты меня слышишь?
– Слышу. – Тонкие пальчики пробежались по клавишам, под потолком повисло похожее на стон эхо. Зоя так и не обернулась.
– Вы женитесь, я знаю. – По ковру Игнат шел бесшумно, на мягких волчьих лапах. Шел к Зое, а я не мог даже пошевелиться. – У меня есть подарок для тебя. Скромная безделушка, ничего особенного. – Его пальцы коснулись напряженного Зоиного затылка, заскользили по шее.
Опомнившись, я шагнул к ним, но не успел. Белоснежную Зоину шею обвивала серебряная цепочка, на которой висел похожий на листок клевера ключик. Ведьмин знак…
Зоины пальцы коснулись цепочки, погладили ключик.
– Как красиво! – На губах ее играла мечтательная улыбка, а в глазах заклубился туман, такой густой, что за ним не было видно даже зрачков. Зоя – моя Зоя! – смотрела на Игната так, как раньше смотрела только на меня.
– Я знал, что он тебе понравится. – А Игнат смотрел только на меня. И столько всего было в его взгляде…
Не знаю, чем бы все закончилось, если бы в гостиную не вошел отец.
– Ты?
– Я.
– Надолго?
– Нет, только до свадьбы брата. Я ведь могу остаться до свадьбы?
Я не хотел, чтобы он оставался, не желал видеть пьяный ведьмовской туман в Зоиных глазах. Я уже был готов сказать нет, когда отец вдруг сказал:
– До свадьбы можешь остаться, но затем… – Он подошел к Игнату вплотную. – Помнишь наш уговор, сын?
– Такое не забыть. – Губы Игната скривились в горькой усмешке. – Сделаю, как ты велел, отец, – добавил он с многозначительностью. – Зоя, сыграй нам что-нибудь! – Он дотронулся до Зоиного обнаженного плеча, и она послушно кивнула, прежде чем коснуться клавиш, тронула треклятый ключ.
Руки мои дрожали от желания разорвать цепь, стряхнуть с Зои морок. Я не успел…
– Что это? – Голос отца сделался хриплым, едва слышным. Он тоже смотрел на ключ.
– Занятная безделица, правда? – Игнат отошел к окну, всмотрелся в сгущающиеся сумерки. – С историей. – Он обернулся и подмигнул отцу: – Я люблю истории.
Эти двое разговаривали так, словно знали что-то мне неведомое. Ни в голосах их, ни во взглядах не было тепла. Фортепиано рыдало. Зоя мечтательно улыбалась, ведьмовской туман выплеснулся из ее глаз, затопил комнату…
Дэн
Ночевать одному в комнате было непривычно. Дэн и сам не понял, когда он успел привязаться к этим троим. Ведь с самого первого дня решил, что они для него всего лишь случайные попутчики. Решил, а потом взял и привязался!
Что там говорил Лешак про гарь? Что она их пометила? Может, и пометила, связала крепко-накрепко, точно братьев. С Ксанкой она его тоже связала прочными дымными узами. Дэну казалось, он знает про нее все и одновременно ничего. Он даже лицо ее не мог вспомнить, как ни старался. Но стоило только снова ее увидеть, и кажется, что они никогда не расставались. Странно… Этим летом вся его жизнь, похоже, состоит из странностей, страшных, непонятных, увлекательных.
Дэн уснул ближе к полуночи, решив, что завтра непременно пригласит Ксанку на затон. Что еще делать в этом наполовину вымершем лагере?
Утро началось непривычно неспешно и несуетно. Да и кому суетиться, если Суворов с ребятами в больнице? В столовой тоже было непривычно тихо и малолюдно, даже избежавшие массового отравления волки в отсутствие противника вели себя нетипично смирно. Только за "вражеским" столиком царило оживление. Измайлов с дистрофиком о чем-то спорили вполголоса, а близнецы многозначительно поглядывали на Дэна. Наверняка вынашивали новый коварный план.
После завтрака Чуев по приказу Шаповалова устроил какие-то вялые соревнования, интереса к которым не проявили ни вепри, ни волки. А после обеда каждый наконец получил свободное время.
К домику Василия Дэн направился после полдника. Время от полдника до ужина было самым подходящим для самоволки. На подступах его обогнала "Скорая". Наверное, у кого-то в лагере приключилось запоздалое отравление. Оказалось, Дэн ошибся, "Скорая" замерла у домика Василия. Ксанка?.. Сердце сжалось и заныло от недоброго предчувствия. Они не виделись со вчерашнего вечера. За целый день могло случиться все, что угодно.
Дэн в нерешительности стоял перед домом, когда на крыльцо вслед за врачом вышел отец Василия. Вид у него был потерянный, он слушал доктора, кивал, мял в пальцах незажженную сигарету. Через минуту из дома выскочил Василий, взъерошенный, с красными от слез глазами. Не было видно только тети Лиды.
– Ей стало плохо, – послышался за спиной тихий голос, и Дэн вздрогнул от неожиданности. Ксанка стояла, прислонившись к дереву, скрестив на груди руки. – Еще утром жаловалась на сердце. У нее очень больное сердце. Знаешь?
– А сейчас она как? – На Ксанку было невозможно злиться, ее просто нужно воспринимать такой, какая она есть.
– Кардиограмму сняли, укол сделали. – Ксанка пожала плечами. – Мне кажется, получше, но я не врач. Врач ей в больницу предлагал ехать, но она отказалась.
Отец Васьки тем временем распрощался с доктором, и "Скорая" тронулась с места. Мужчина присел на ступеньку крыльца, зажатая в его зубах сигарета так и осталась незажженной.
– А ты зачем здесь? – спросила Ксанка вроде бы равнодушно.
– Я за тобой. Давай искупаемся.
– Ты и я? – Она разглядывала его с ленивым интересом.
– Да.
– А не боишься?
– Чего? – Он уже подумал, будто она упрекает его в трусости из-за того, что он не хочет отвести ее к блуждающему огню. Дэн даже почти обиделся.
– Я же вот такая! – Она похлопала себя по торчащим из прорех джинсов коленкам. – Я же чокнутая, а встречаться с чокнутыми опасно для репутации.
– Дура ты, а не чокнутая, – сказал Дэн беззлобно. – Разве нормальные парни обращают внимание на такую ерунду?
– А ты нормальный парень? – Она улыбнулась уголками губ.
– Хотелось бы думать. Так мы идем?
Ксанка колебалась всего мгновение, а потом кивнула.
– Мы идем!
Выходили уже привычным путем, через потайную калитку. Пока шли к реке, разговаривали о всяких пустяках, про гарь не вспоминали. Лишь проходя развилку, Ксанка вздрогнула, оглянулась по сторонам.
– Ты здесь его видела?
Дэну не нужно было называть имя, она поняла его без слов.
– Да. – Ксанка коснулась висящего на шее ключика.
– Не бойся.
– Я не боюсь!
Вот такая она – бесстрашная. Давно нужно было это понять.
Несмотря на аномально жаркое лето, вода в затоне была холодной, наверное, из-за бьющих со дна ключей. Ксанка зашла в реку первой; Дэн замешкался на берегу, а когда наконец подошел к воде, девушка уже плескалась на самой середине реки, там, где, по его прикидкам, глубина была метров шесть, там, где, если верить дневнику графа Шаповалова, на него напала ведьма-утопленница. А потом там же утонула школьная учительница, внучка Лешака… Дэн поплыл навстречу Ксанке. Не то чтобы спасать, просто подстраховать на всякий случай.
Ее не нужно было подстраховывать, она хорошо плавала, но все равно устала раньше его. Дэн еще плавал, когда Ксанка выбралась на берег и растянулась на траве. Выходить из воды не хотелось, да и время еще позволяло. Дэн набрал полные легкие воздуха, нырнул. А когда вынырнул, Ксанки на берегу не оказалось… Он видел ее одежду и рюкзак, но девушки нигде не было. Нет, он не испугался, но в душе шевельнулось недоброе чувство.
На берегу царила тишина, нарушаемая лишь стрекотом цикад. Из Ксанкиного рюкзака торчал угол блокнота для набросков. Дэн присел на корточки, вытащил блокнот.
С самой первой страницы на него смотрел Лешак. Мрачный, загадочный, уродливый до безобразия. Как она его рисовала, по свежей памяти или по детским воспоминаниям, Дэн не знал.
На второй странице был пес. Пес улыбался Дэну почти человеческой улыбкой.
На третьей – набросок ключа, того самого, что висел у Ксанки на шее. Ключ был похож на листок клевера; Дэн только сейчас это заметил.
А на четвертой странице Киреева ждал сюрприз. Его собственное лицо. Дэн разглядывал рисунок долго и сосредоточенно, в голове его роились тысячи мыслей. А потом мыслей вдруг не стало, их вытеснила яркая вспышка и боль в затылке.
…Сознание возвращалось неторопливо. Вместе с ним возвращалась боль в голове и отчего-то в плечах. В уши вползли голоса:
– Живой хоть? Ты, Виталик, ему череп не того?
– Живой. Что ему станется?
– А кровища тогда откуда? Виталик, ты что, совсем тупой?! За каким хреном было так лупить?
– А он какого хрена? Ты видел, как он нас с братаном?