- Нет, - покачал головой Караманлис, укладывая сверкающие инструменты в черный чемоданчик. - Но я могу высказать предположение. Ни для кого не тайна, что в последнее время она была всерьез озабочена твоими отношениями с Александром.
Киракис склонил голову.
- Да, - вздохнул он. - Это верно.
- Я рад, Константин, что ты сумел дать ей это обещание, - сказал доктор. - Это для неё необычайно важно.
Киракис медленно подошел к окну, за которым расстилалась бескрайняя бирюзовая гладь Эгейского моря и остановился в задумчивости.
- Ради неё я готов пообещать все, что угодно, - промолвил он. - Но вот смогу ли я выполнить это обещание?
- Выполни - и в её душе навсегда поселится покой, - промолвил Караманлис.
Киракис резко повернулся к нему.
- Но почему же это все-таки случилось? - спросил он. - Почему так внезапно? Она так хорошо выглядела. Даже Александр это отметил…
- Трудно сказать, - пожал плечами доктор. - Возможно, в глубине души Мелина сама чувствовала, что уже одной ногой стоит в могиле. Тогда, призвав на помощь все силы, она и слетала в Нью-Йорк, чтобы в последний раз встретить Рождество в кругу семьи. Я ведь категорически запретил ей любые поездки.
- И ты считаешь, что именно полет в Нью-Йорк вконец доконал ее? - глухо спросил Киракис.
- Да, вполне возможно.
- Я бы просил тебя не говорить это Александру, - тихо промолвил Киракис. - Он и без того винит себя за то, что причинил Мелине столько горя.
Караманлис понимающе закивал.
- Да, Мелина не хотела бы, чтобы он хоть сколько-то винил себя в ускорении её кончины, - сказал он. Затем, немного помолчав, добавил: - Но вообще, Константин, твой сын уже давно - совершенно взрослый. Пора бы тебе к этому привыкнуть.
Киракис вздохнул, прежде чем ответить.
- Порой мне кажется, что это произошло слишком быстро. Я и глазом не успел моргнуть, как мой сын вырос. - Он снова обратил свой взор к морю. - А Мелина слишком многое держала у себя внутри, - продолжил он, меняя тему. - И почему она никогда не делилась со мной тем, что её мучило? Почему не призналась, что плохо себя чувствует?
- Она не хотела волновать тебя, - ответил Караманлис. - Как не хотела, чтобы Александр знал, насколько тяжело ей далась поездка в Нью-Йорк. Она рассказала, как испугался он, увидев её там столь неожиданно. Он очень боялся, что столь долгий и утомительный перелет может ей всерьез повредить. Поэтому Мелина и опасалась, как бы он не начал себя винить за то, что в течение стольких лет сам не прилетал в Грецию, неизменно игнорируя все её приглашения. Вот она и решила, что будет лучше, если она никому об этом не расскажет.
- Мелина прекрасно понимала, что Александр по рукам и ногам повязан всевозможными деловыми обязательствами, - сказал Киракис. - Ведь она всю жизнь провела в кругу бизнесменов - отец, потом я, а теперь вот ещё и Александр. Но она твердо решила, что должна встретить Рождество вместе с ним. - Не в состоянии больше сдерживаться, он с силой ударил кулаком по стене. - Господи, Перикл, если бы ты только знал, как тяжело час за часом просиживать у постели любимого человека, с которым прожили всю жизнь, и наблюдать, как он медленно умирает? Боже, какая это боль! Ну почему мы такие беспомощные?
- Я знаю, - тихо сказал Караманлис. - Мне, в силу своей профессии, не один раз приходилось это испытывать.
Потемневший от горя Киракис покачал головой и направился к двери.
- Я должен известить Александра, - сказал он. - Нужно его подготовить. Нельзя, чтобы он вошел сюда и увидел… - Голос его предательски оборвался.
- В спальне ты его не найдешь, - сказал Караманлис ему вслед. - Час назад я видел его в твоем кабинете. Он заснул прямо в кресле.
Киракис тяжело вздохнул.
- Бедняга, он так боялся уснуть. Все ждал, вдруг Мелина позовет его… - В отчаянии махнув рукой, он не договорил и вышел в коридор.
Оставшись один, Караманлис присел за стол и начал выписывать свидетельство о смерти. В душе его скребли кошки. Пока он не знал, кто из двоих тяжелее воспримет смерть Мелины - отец или сын.
Александр проснулся в холодном поту. В первую минуту он не мог понять, где находится. Затем, оглядевшись по сторонам, осознал, что находится дома, в отцовском кабинете, и решил, что видел кошмарный сон, хотя и не понял, какой именно. Однако уже в следующее мгновение сознание обожгло: это вовсе не сон! Он и правда прилетел домой, потому что мама умирает! Александр выпрямился и включил настольную лампу. Тело и шея ныли от усталости и неудобной позы. Где отец? Видимо, пока ничего не случилось, иначе его бы разбудили…
В этот миг в кабинет вошел Киракис. Александр встал и направился ему навстречу.
- Как мама? - спросил он.
Киракис покачал головой.
- Все кончено, Александр, - глухо промолвил он.
У Александра перехватило дыхание. Словно не в состоянии поверить в услышанное, он потряс головой.
- Я… Она не мучилась? - спросил он наконец, потупившись.
- По словам Караманлиса - нет, - тихо ответил Киракис. - Он сказал, что она отошла умиротворенная.
- И то хорошо, - пробормотал Александр. - Я так боялся, что она будет страдать перед… - Он отвернулся, глядя в окно невидящим взором. - Я рад, что он хоть здесь сумел ей помочь. Хотя бы на это наша медицина способна… - голос его оборвался.
Киракис озабоченно посмотрел на сына. Он, разумеется, ожидал, что Александр будет очень расстроен. Возможно, даже всплакнет. Или напротив - впадет в буйство. Но на такое не рассчитывал - Александр казался растерянным, сбитым с толку, потерявшим всякую ориентировку. Словно - внезапно ослеп. Киракис протянул руку и потрепал сына за плечо.
- Ничего, Александр, - мягко произнес он. - Можешь плакать, если хочешь. В такие минуты не надо стыдиться слез.
Но Александр вдруг протестующе замотал головой.
- Нет, - сдавленным голосом ответил он. - Слезами горю не поможешь. И маму нам уже не вернуть. - Он стиснул край стола так, что костяшки пальцев побелели.
Киракис вздохнул.
- Да, маму мы не вернем, - промолвил он. - Но и сдерживаться не стоит. Нельзя загонять горе внутрь, Александр.
- Иначе я не могу, - выдавил Александр. Сняв со спинки ближайшего стула серый замшевый пиджак, он облачился в него. - Извини, папа, но сейчас я должен побыть один. Я, пожалуй, пойду прогуляюсь.
Киракис не стал останавливать сына, и лишь молча проводил его взглядом. Торопясь уйти из кабинета, Александр едва не наскочил на внезапно появившуюся на пороге Елену. Та, посторонившись, в свою очередь посмотрела ему вслед, не зная, стоит ли что-нибудь говорить, после чего перевела взгляд на Киракиса. Ее морщинистое лицо посерело от горя.
- Александр… Как он? - спросила она срывающимся голосом. - Он хочет побыть один, - сухо ответил Киракис.
- По-моему, не стоит оставлять его одного, - встревоженно сказала Елена. - На нем просто лица нет.
- Нет, Елена, так ему легче. Александр никогда не выражал своих чувств открыто. Он способен дать им волю лишь тогда, когда уверен, что за ним никто не наблюдает. - он немного помолчал. - Мой сын уже совсем взрослый - никому не стоит это забывать, даже мне. Раз он сам так хочет. Вмешиваться я не стану. Все-таки, вопреки тому, что он думает, я хорошо его понимаю. Не говоря уж о том, что сейчас я тоже хочу побыть один.
- Седлай Касабланку, Никос! - раздраженно бросил Александр, войдя в конюшню.
Молодой конюх преданно закивал.
- Да, сэр, мистер Киракис! Одну минуту! - И со всех ног кинулся выполнять поручение.
Оставшись один, Александр принялся, нервно поколачивая себя хлыстом по ноге, мерить шагами пол конюшни. Он никак не мог разобраться в своих чувствах. Не мог понять, что с ним творится. Как будто внутри у него была заложена бомба с часовым механизмом, готовая в любой миг взорваться. Он мысленно понукал себя, убеждая, что, стоит только дать волю слезам и - все будет в порядке. Но почему же тогда ему никак не удавалось заплакать? Почему вместо того, чтобы испытывать безграничную скорбь и чувство потери, он чувствовал лишь безотчетный гнев? Как будто мама, уйдя в мир иной, нарочно его бросила. Почему? - вновь и вновь спрашивал себя Александр.
- Никос! - взревел он, теряя остатки терпения. - Никос!
Конюх появился в конце прохода, ведя под уздцы изумительной красоты кобылу арабских кровей.
- Одну минуту, сэр! Сейчас я только седло на неё надену. И глазом не моргнете, как…
- Нет! - рявкнул Александр. - Я так поскачу!
Легко вспрыгнув на Касабланку, он подхватил поводья и, пришпоривая кобылу каблуками туфель, погнал её галопом так, словно за ним черти гнались.
Глава 8
Чудесным апрельским утром Мелину Киракис похоронили в саду виллы среди цветов и античных мраморных изваяний, столь любимых ею при жизни. Хотя Александр планировал сразу после похорон улететь в Нью-Йорк, отец уговорил его задержаться на несколько дней, уверяя, что после такого потрясения Александр ещё не готов к тому, чтобы сразу окунуться в работу. Киракис понимал, что его сын просто рвался как можно скорее покинуть остров, но был глубоко убежден, что делать этого ему не стоит.
И вот теперь, три дня спустя, Константин Киракис сидел за столом в своем кабинете и смотрел на портрет Мелины, который висел над камином. Мелина, его обожаемая Мелина - так она выглядела в день их свадьбы, в далеком 1926 году. Господи, до чего она была прекрасна в свои восемнадцать! Ни до, ни после Киракис так и не повстречал более красивой женщины. В привезенном из Парижа белоснежном подвенечном платье под горло, шитым изысканными кружевами, жемчугом и с длиннющим шлейфом - её отец настаивал на викторианском стиле - Мелина казалась настоящей богиней. Пышные белокурые волосы были уложены на затылке и увенчаны традиционной для греческой ортодоксальной церкви короной из белых цветов. В ушах Киракиса до сих пор звучали слова, которые Мелина нашептывала ему на ухо, пока они кружили с ней в танце во время приема.
- Коста, ты единственная моя любовь!
Единственная моя любовь!
Киракис мечтательно заулыбался. За пятьдесят с лишним лет, прожитых с Мелиной, она не изменила ему ни разу - он это знал наверняка. Мелина скорее умерла бы, чем позволила прикоснуться к себе другому мужчине.
Тогда Киракису казалось, что сильнее чем в день свадьбы любить свою жену просто невозможно, но уже очень скоро он понял, что всю жизнь заблуждался. Чем больше проходило времени, доставлявшего им не только радости, но и горе, тем более крепли их отношения с Мелиной. Да, случались меж ними и размолвки, порой даже серьезные, но всякий раз затем их любовь вспыхивала с новой силой. Зло потом всегда забывалось, а вот добро оставалось с ними навсегда, да и совместно пережитые тяготы и невзгоды, как оказывалось, только сближали их. Мелина, размышлял сейчас Киракис, заметно повзрослела. Претерпела превращение из вспыльчивой, избалованной, страстной, но сумасшедше верной девушки, всегда мечтавшей о сказочных принцах и рыцарях в сверкающих доспехах, в элегантную и знающую себе цену женщину, о внешности и царственной осанке которой ходили легенды.
"Да, matia mou, мы оба с тобой изменились, - думал он, глядя на портрет. - Кто, увидев меня сейчас, вспомнит про сопливого и драчливого мальчишку из Пирейских трущоб? Господи, ну как же мне теперь жить без тебя? Как мне жить дальше, любовь моя?"
В эту минуту в кабинет вошла Елена; в руках у неё был уставленный едой поднос.
- Я знаю, сэр, что утро у вас выдалось нелегкое, - промолвила она, ставя поднос на угол стола. - Вот и подумала: может, вы решите перекусить прямо здесь?
- Да, Елена, спасибо, - рассеянно ответил Киракис, слегка сбитый с толку столь внезапным возвращением к настоящей жизни. - Хотя, признаться, не так легко сосредоточиться на делах.
- Не удивительно, - пожала плечами Елена, наливая в чашку кофе. - Не обижайтесь, сэр, но, на мой взгляд, вам ещё рано возвращаться к делам. Вы ещё не восстановились.
Киракис опечаленно улыбнулся.
- Спасибо, Елена, но я уже испытываю потребность в работе. Она помогает мне отвлечься от мрачных мыслей. - Он на мгновение приумолк. - А где Александр? Если он будет пить кофе в столовой, то я лучше пойду туда.
- Александр отказался от полдника, - ответила Елена, хлопоча над подносом. - В последнее время он стал слишком часто отказываться от еды.
- Он сам сказал тебе, что не хочет есть? - осведомился обеспокоенный Киракис.
- Да, сэр, и в довольно резкой форме, - ответила Елена. - Это меня уже тревожит. Он страшно исхудал - непонятно, в чем душа держится. Да и спит очень мало. Я слышу, как он колобродит по ночам.
Киракис озабоченно нахмурился.
- Да, меня это тоже тревожит, - признался он. - А ты знаешь, где он сейчас?
- Он опять отправился на прогулку, - сказала Елена. - За последние дни ему несколько раз звонили из Нью-Йорка. Но он ни с кем разговаривать не стал. И даже перезвонить отказался, хотя некоторые звонки были очень срочные.
- Я поговорю с ним, - пообещал Киракис. - Скажешь мне, когда он вернется?
Елена кивнула.
- Да, сэр, конечно.
- Спасибо Елена.
Управляющая вышла и прикрыла за собой дверь. Глядя в окно на работавших в саду людей, Киракис задумчиво потягивал кофе. В последние дни Александр и в самом деле вызывал у него серьезное беспокойство. Со времени смерти Мелины его сын стал сам не свой. Причем он никак не проявлял своего горя. Не пролил ни слезинки. Словно вместе с Мелиной умерла какая-то часть его души. Киракиса поразила эта перемена. Он боялся, что где-то в глубине души Александр сам опасается, что может сорваться. Он мысленно представил себе то утро, когда они похоронили Мелину. Александр во время панихиды держался особняком и ни разу не раскрыл рта. Только смотрел куда-то вдаль невидящим взором. Когда несколько самых близких друзей, допущенных на похороны, попытались принести ему свои соболезнования, Александр отвернулся и не ответил. А потом куда-то пропал и вернулся на виллу лишь поздно ночью. Александр потом не только не извинился за свое неучтивое поведение, но даже не объяснил причины своего столь внезапного исчезновения.
И в последующие несколько дней поведение Александра не изменилось к лучшему. Ничто не указывало на то, что он хоть немного примирился с утратой. Напротив, с каждым днем он все более замыкался в себе. Допивая кофе, Киракис решил, что должен положить этому конец. Пора ему наконец поговорить с сыном начистоту.
День уже клонился к вечеру, когда Елена снова заглянула в кабинет.
- Сэр, вы велели мне сказать вам, когда вернется Александр… - напомнила она.
- Да, да, конечно, - нетерпеливо оборвал её Киракис. - Где он сейчас?
- Несколько минут назад поднялся к себе, - сказала Елена. - Думаю, что он в спальне. Он прошел мимо меня, даже не удостоив взглядом.
- Спасибо, Елена.
- Да, сэр. - Она закрыла дверь.
Киракис встал и остановился перед портретом Мелины.
- Возможно, ты была права, matia mou, - грустно сказал он. - Пора нам положить конец этой затянувшейся розни. Давай наконец смотреть в будущее, сынок!
Когда Киракис вошел в спальню Александра, тот укладывал вещи в дорожную сумку.
- Вообще-то это могли бы сделать и слуги, - спокойно напомнил Киракис. - Им за это платят.
Александр даже не поднял головы.
- Я вполне могу сделать это и сам, отец, - вполголоса ответил Александр. - И уж тем более предпочел бы, чтобы мне никто не мешал.
- Понимаю, - вздохнул Киракис. - И скоро ты уезжаешь?
- Сегодня вечером, - ответил его сын. - Я уже слишком долго здесь задержался. А в Нью-Йорке меня ждут неотложные дела. Я не могу бросить все лишь потому… - Он осекся, не договорив.
- Лишь потому, что умерла твоя мать? - закончил Киракис. - Неужели у тебя нет надежного заместителя, способного вести все дела в твое отсутствие?
- Есть, конечно, но… - Он вновь прервался на полуслове.
- Тогда к чему такая спешка? - спросил Киракис, присаживаясь на край кровати. - Мне кажется, тебе было бы лучше побыть здесь ещё немного.
Александр возвел на него глаза.
- Это приказ председателя Совета директоров? - спросил он с едва уловимой грустью.
Киракис отрицательно покачал головой.
- Нет, Александр, это просьба твоего отца. - В голосе его прозвучала глубоко затаившаяся печаль. Александр хотел было ответить, но Киракис жестом остановил его. - Я знаю, о чем ты думаешь. Ты взрослый, и я не должен вмешиваться в твои дела. Пойми, я вовсе ничего тебе не навязываю. Просто, сколько бы ни прошло лет, я все равно останусь твоим отцом. Даже, когда тебе стукнет восемьдесят. И моя любовь к тебе с годами не сотрется. Мы с тобой много натерпелись за последние несколько лет и, мне кажется, надо поставить точку на прошлом. Я хочу, сын мой, чтобы у нас с тобой восстановились прежние отношения.
Александр ответил не сразу.
- А что толку? - произнес он наконец. - Кто сейчас может позволить себе любить? По-моему, это непозволительная роскошь. Ты любишь человека, а он потом бросает тебя или умирает. А то и предает. Женщины бросают детей. Мужья обманывают жен. К чему все это? Лучше уж ни с кем не связываться и вести уединенный образ жизни. Ни от кого не зависеть и ни к кому не привязываться.
- Твоя мать вовсе не бросила тебя, Александр, - терпеливо возразил Киракис. - Она умерла. Это большая разница. Да и потом, не слишком ли пуста жизнь любого отшельника? Подумай сам: можно ли выжить, никого к себе не подпуская?
- По крайней мере, жизнь в таком случае существенно упростилась бы, - упрямо процедил Александр, продолжая укладывать вещи в сумку.
- Но и утратила всю свою прелесть, - добавил Киракис. - Сам я ведь начал с нуля - ты помнишь. Компанию "Афина Шиппинг Компани" я создавал по крохам - это был настоящий подвиг по тем временам. Однако я и по сей день глубоко убежден, что ни моего фанатизма, ни честолюбивых устремлений на решение этой задачи не хватило бы. Мною двигали не только стремление навсегда вырваться из нищеты, но и - Любовь! Любовь с большой буквы. Я был ещё мальчишкой, когда моя мать - самый любимый и значимый для меня человек - умерла в Пирее медленной и мучительной смертью лишь потому, что мы были бедны, как церковные крысы. А потом я познакомился с твоей матерью. Сомневаюсь, чтобы без её любви и поддержки мне удалось в те ранние годы удержать компанию на плаву. Как и ты, я сражен смертью Мелины и безмерно скорблю по ней. И я не уверен, что сумею выжить без нее. Однако прожитые с ней годы я бы не обменял ни на что. Благодаря Мелине и её беззаветной любви я стал сильным и добился всего, о чем мечтал. Каким-то непостижимым образом мне всегда удавалось посмотреть на себя её глазами. И я подходил к себе самому с её мерками. Да, и мы повидали в своей жизни немало горя, но в целом - мы были счастливы.
- Даже после смерти Дэмиана? - резко спросил Александр.