Часы в нижнемправом углу монитора показывают 18-10, и сотрудники медленно, новерно, собираются по домам. Мой мобильный истошно вопит и начинаетметаться по столу, высвечивая на экране незнакомый номер.
– Слушаю, –прикладываю телефон к уху.
– Мария? – надругом конце провода раздается приятный баритон.
– Да.
– Это Терехов. Вамудобно сейчас разговаривать?
– Вполне, – сухоотвечаю я.
И что ему нужно?Хочет сам мне сказать, чтобы мы катились куда подальше со своимпредложением о сотрудничестве?
– Знаете, – он нанесколько секунд замолкает, – быть может, мы встретимся сегодня иеще раз обсудим ваше предложение?
Он, что,издевается? Или это финальный аккорд того самого конца, которыйнависает над Рябиновым и мной с понедельника?
– В каком составе?– спрашиваю я и беру в руки карандаш.
– В составе насдвоих: Вы представляете проект, я принимаю решение – зачем ещекто-то?
Нервно сглатываю:не по протоколу. С чего бы ему со мной встречаться? На секундузадумываюсь: похоже, у меня нет выбора.
– Хорошо. В вашемофисе или в нашем?
– Предпочитаю нанейтральной территории, – он хихикнул, или мне показалось? – Рядомс вашим офисом есть ресторан "Латта", буду там через час. Устроитвремя?
– Хорошо.
– Отлично. Довстречи.
Он, правда,хихикнул или мне показалось? Ведь это просто деловой ужин – ничегоболее? Пусть среди бреда, который нес Рябинов на переговорах, небыло ни слова о работе, но у Алексея Константиновича былипрезентационные материалы со всеми нашими условиями. Быть может, онсмог объяснить президенту, что негоже отказываться от выгодногоконтракта только по той причине, что когда-то двадцать лет назаджена Терехова отказаться не смогла? Если, конечно, АлексейКонстантинович знал такие подробности… Быть может, сейчас я спасуделовую репутацию Рябинова, за что он будет благодарен до концасвоих дней и немедля повысит меня до директора департамента? Бытьможет…
– Я пойду домой, –многозначительно произносит Лидочка, всем своим видом давая понять,что если она и собирается домой, то явно не к себе.
Поворачиваюсь в еесторону и вижу на ее шее платок потрясающего синего цвета.
– Можешь идти кудаугодно, только мне нужен твой платок! – вскрикиваю я.
– Что? – ее глазаокругляются.
– Ты слышала.Давай его сюда!
Даже невозмутимаяАня отрывается от монитора и с интересом наблюдает за происходящим.После недолгих колебаний Лидочка все-таки снимает платок и вручаетего мне. Что-то пробормотав себе под нос, она хватает сумку иуходит.
– Вечером насвидание? – спрашивает Аня, внимательно осматривая меня с ног доголовы.
– Нет, деловойужин.
– Нет… – онавздыхает и отворачивается.
Хостесс провожаетменя к столику, за которым уже сидит Терехов: снова небритый и сприщуром, но преисполненный чувства собственного достоинства. Когдаон видит меня, то его глаза сужаются еще больше, и я чувствуюлегкое смущение: зачем только нацепила на себя этот дурацкийплаток?! Это же просто деловой ужин – на скольких таких я ужеперебывала! Хорошо, что хватило ума не заплетать волосы, а тоТерехов точно решил бы, что я пытаюсь его соблазнить. Деловой ужин,просто деловой ужин…
– Мария, – онподнимается, помогает мне сесть и возвращается на свое место. –Очень рад встрече.
– Взаимно, – яулыбаюсь как можно сдержаннее. – Надеюсь, не заставила вас долгождать.
– Нет.
– Чтопредпочитаете в качестве аперитива? – раздается голос появившегося,словно из-под земли, официанта.
– Воды. С газом. Исо льдом, – отвечаю я.
– Аналогично, –Терехов усмехается и, как только официант исчезает, обращается комне. – Вы не употребляете спиртное?
– Я за рулем.
Он замолкает иутыкается в меню. Я же вообще не хочу есть, напротив: меня мутит.Терехов совершенно не умеет себя вести! Наверняка он специальнопытается вывести меня на эмоции, но не дождется: буду самимспокойствием и невозмутимостью! Если бы этот платок не сдавливалшею, мешая дышать, все было бы замечательно! Терехов скрупулезнолистает меню и недовольно морщится. Если он был таким же двадцатьлет назад, вовсе неудивительно, что его жена решилась наадюльтер!
Наконец онвсе-таки находит в меню блюдо, отвечающее его изыскательному вкусу,и взглядом подзывает официанта. К моему удивлению, этим блюдомоказываются всего лишь равиоли, фаршированные белыми грибами. Яотказываюсь от еды.
– Блюдете фигуру?– интересуется Терехов.
– Вовсе нет:просто я не голодна, – отвечаю я и делаю глоток воды.
Посмотрев мне вглаза, он снова усмехается, ожидая какой-то реакции. Держусь следяным спокойствием, хотя дурацкий платок обжигает шею все сильнееи сильнее.
– Ну что ж, Мария.Если вы не возражаете, можем приступить к нашему вопросу, – и, недождавшись моего ответа (вдруг я бы возражала?), он продолжает. – Явнимательно ознакомился с вашим предложением, не признать новизнукоторого – было бы глупостью, и был приятно удивлен. До этого"Оушен" сотрудничал с несколькими страховщиками, но никто из нихничего подобного предложить не мог или не хотел.
– Но все-таки выотказались от наших услуг, – сквозь зубы произношу я.
– Только чтобыподержать в тонусе вашего руководителя! – он весело смеется. –По-моему, это вполне удалось.
– Более чем.
Ненавижу его! Унего точно какие-то комплексы, иначе, зачем вытворять подобное?
– Но я вовсе ненамереваюсь мучить вас, – он улыбается и чуть наклоняет головувбок. – Насколько мне известно, всем занимались именно вы.
– Именно.
– Ну что ж, можемпоздравить друг друга, – и он протягивает мне руку.
Жуть как нехочется прикасаться к нему, но здравый рассудок подсказывает, что всложившейся ситуации капризы неуместны. Какой же этот Терехов…неприятный! Выплеснуть бы содержимое бокала ему в лицо, чтобы смытьэту самодовольную ухмылку! "Нужно ответить на рукопожатие!" –прикрикивает здравый рассудок, и я, скрепя сердце, подчиняюсь.Терехов пару секунд медлит, потом чуть склоняет голову и касаетсягубами тыльной стороны моей ладони, после чего освобождает моюкисть.
Тщеславиезахлебывается от злости: Феофан Эрнестович решил поиграть? Он ни скем нас не перепутал? Решил, что ему все можно? Не знаю, с кем онтам привык общаться, но с нами такие шуточки не пройдут. И пусть онподавится своей сделкой – мы не позволим какому-то там пижону, будьон хоть властелином мира, вести себя подобным образом. Пусть этонепрофессионально, глупо, опрометчиво – неважно. Возможно, родителибыли правы – карьера – это не наше… Здравый рассудок рассыпается впроклятьях, а тщеславие потирает ручонки: сейчас мы поставим наместо этого негодяя!
– Феофан, мне,определенно, льстит ваша благосклонность, но я не привыкла ктактильным контактам с малознакомыми людьми, – произношу я, смотряему в глаза. – Надеюсь, вы с пониманием к этому отнесетесь. Еслипосле подобной дерзости с моей стороны вы примете решение подержатьв тонусе и меня – что ж, это ваше право.
Он даже приоткрылрот от изумления. Тщеславие ликует, самолюбие отбивает барабаннуюдробь, а здравый рассудок падает в обморок. Возможно, мои словапрозвучали слишком резко, но я и так сдержалась, чтобы не послатьего куда подальше.
– Приношуизвинения, Мария, – спустя какое-то время произносит Терехов. –Впредь этого не повторится. И я вовсе не считаю подобное замечаниедерзостью. Мне жаль, что… доставил вам неудобства.
На его лице нетобычной усмешки и надменного прищура. Значит ли это, что он говоритсерьезно? Или это снова дурацкая игра? Становится тяжело дышать: толи от волнения, то ли от духоты, то ли из-за мерзкого платка,обвившего шею, словно питон. Аккуратно, чтобы не подавиться, делаюглоток воды и, сдерживая дрожь в руках, ставлю бокал рядом с собой.Терехов внимательно смотрит на меня, очевидно, ожидая ответа.
– Благодарю, –нейтральным тоном произношу я.
– Не стоит, – онулыбается. – Что ж, если вас больше ничего не смущает в моей манереобщения, то мы можем вернуться к рабочим моментам. Или смущает? –левый уголок его губ поднимается вверх.
С трудом сдерживаясмешок, поджимаю губы и лишь отрицательно качаю головой в ответ.Уверена, Терехов видит меня насквозь, поэтому теперь он улыбается иглазами.
– Равиоли, –произносит появившийся официант, ставит большую тарелку перед моимсобеседником и обращается ко мне: – Не передумали?
Понимая, что этоединственный шанс отвлечься, прошу принести меню. Официантудаляется буквально на несколько секунд, после чего передает мне вруки папку из приятной на ощупь кожи. Хватаюсь за нее, как заспасательный круг, и углубляюсь в чтение, стараясь сосредоточитьсяна названии блюд и составляющих их ингредиентов.
– Мария, –произносит Терехов и, дождавшись, когда я посмотрю на него,продолжает: – Простите за дерзость, но у вас очень красивая улыбка,– и он снова улыбается.
Я не могусдержаться и еле заметно, но все-таки улыбаюсь в ответ. Конечно,Терехов – не такое чудовище, которым казался мне еще несколькоминут назад, но здравый рассудок подсказывает, что нужно держатьсяот него на расстоянии. Интересно, а какие планы относительно меня уФеофана Эрнестовича?
Пятница,08.02.2013.
Оказываюсь нарабочем месте только в 10 – 30 утра. На моем столе стоит огромнаякорзина с ярко-оранжевыми цветами, а в нее аккуратно вложен бежевыйконверт без логотипа формата С4, на котором написанокаллиграфическим почерком: "Варнас Марии". Лидочка и Аня повернулиголовы и в тишине следят за каждым моим движением. Извлекаю изконверта содержимое и невольно приоткрываю рот – прошитый договор с"Оушен". Пролистываю и вижу подпись Терехова. Хоть какая-то пользаот вчерашнего вечера! Впрочем, все было не так ужасно: послекомплимента относительно моей улыбки мы перешли к рабочим моментам,которые обсуждали до конца ужина. Через полтора часа я все-такинабралась храбрости и сообщила, что мне пора идти, иначе этавстреча никогда бы не закончилась. Я даже хотела закрыть счет, ноТерехов смерил меня уничижительным взглядом, поэтому ничего неоставалось, как попрощаться с ним и испариться.
– Что там? –спрашивает Аня.
– Ничего, простодоговор, – отвечаю я.
– От кого? Там вцветах еще записка, – Лидочка приподнимается, но заметив мойстрогий взгляд, сразу же садится на место. – Мы ничего нетрогали!
Распечатываюмаленький конвертик и обнаруживаю там визитку Терехова. Наоборотной стороне написано таким же каллиграфическим почерком: "Ждускан счета на свою почту". Меня одновременно охватывают и паника, ирадость. Здравый рассудок вопит, сдабривая вопль нецензурнойбранью, что все это не к добру, что стоит подвеситься на синемплатке, который я вчера нацепила на "деловой ужин", причем сделатьэто нужно как можно быстрее, пока Терехов не добрался до меня,напомнив про "должок". В такт тщеславию, напевающему "Ты – самаяумная, ты самая – красивая", самолюбие триумфально дудит в фанфары,пытаясь тем самым заглушить вопль здравого рассудка.
Прячу визитку вкарман брюк, беру договор в левую руку, правой рукой достаю изсумки мобильный телефон и направляюсь к Рябинову.
– Привет, – сажусьв кресло напротив него.
– Привет, Маш, –он продолжает стучать пальцами по клавиатуре. – Через два часасовещание у Петровича.
– Я поэтому ипришла, – с этими словами кладу договор ему на стол.
– Что это? – онотвлекается.
– Договор с"Оушен".
– Зачем он мне? –он грустно вздыхает и отворачивается.
– Подписан с ихстороны.
Рябиноввскакивает, потом снова садится, выпивает стоящий перед ним бокалводы, снова встает, хватает договор и принимается ходить покабинету, внимательно вчитываясь в документ. Снова бормочет себепод нос что-то нечленораздельное, то хихикая, то сокрушаясь. Акогда, наконец, убеждается, что это не шутка, садится в свое креслои внимательно смотрит на меня.
– Откуда это утебя? – спрашивает он со всей серьезностью, на которую толькоспособен.
– Сегодня утромприслал Терехов, – выговаривая каждое слово, отвечаю я. – Ему нуженскан счета прямо сейчас.
– Даже не хочузнать, что ты для этого сделала! Но ты спасла мою задницу.
– Неужели? – яулыбаюсь. – Давай не будем заставлять Терехова ждать, пока он непередумал. Сможешь подписать счет и договор у Петровича?
– Я сейчас сам всесделаю. Посиди пока тут, сейчас Настя принесет тебе кофе или чай,или еще что-нибудь.
И он убегает изкабинета, крепко прижимая к себе договор. Когда я остаюсь одна,здравый рассудок и тщеславие снова затевают свой спор с такойсилой, что у меня начинает болеть голова. Закрываю глаза и сразу жевижу перед собой Терехова: он щурит глаза и ухмыляется.
Вечером Рябиновсобрал наш департамент в близлежащем пабе. Сижу за столиком с Аней,пью зеленый чай и наблюдаю за коллегами: изрядно подвыпивший Шаровчто-то вещает новой сотруднице Алевтине – эффектной платиновойблондинке лет двадцати пяти; Лидочка вьется вокруг Рязанова, одаряяего томными взглядами и похотливыми улыбочками, а он пытаетсяабстрагироваться и обсуждает с Моськой выполнение плана за первыйквартал.
– Когда можнобудет уйти? – интересуется Аня. – Ненавижу корпоративы!
– Прямо сейчас, –отвечаю я.
– Ты необидишься?
– Нет. Я самаскоро уеду: хочу провести отпуск у родителей.
– Тоже мне отпуск!Ты в четверг уже будешь на работе.
– Этого хватит, –я улыбаюсь.
– Ладно, япоехала. До четверга.
Она встает,снимает свою куртку с вешалки и, по пути одеваясь, направляется квыходу. Но я недолго наслаждаюсь одиночеством: ко мне подсаживаетсяШаров.
– Признайся,крошка Мэри, как тебе удалось влезть в "Оушен"? – спрашивает он, ичерти в его глазах танцуют сальсу.
Кому-нибудьдругому я бы ответила, что сделка с "Оушен" – это показатель моегопрофессионализма и деловой хватки, но только не Шарову. Почему онвообще интересуется?
– Вообще-то, этозаслуга Вити, – изображаю улыбку.
– Да ладно? А ктоприслал цветы, тоже не расскажешь?
К чему он клонит?!Сохраняю внешнее спокойствие, хотя по спине пробегают мурашки:вверх, вниз и снова вверх.
– Ты слишкомлюбопытный, Георгий.
– А ты – зануда, –он морщит нос. – Лучше я вернусь к Алевтине.
– Удачи.
Как только Шаровуходит, его место сразу же занимает Рябинов, разгоряченный паройлитров, а, может, и больше, эля.
– Куда Безуховаделась? – спрашивает он.
– Ей срочнопришлось уехать: какие-то семейные проблемы.
– У нее? – онсмеется. – Она же не замужем!
– Я тоже, если тыне забыл.
– Я не успеваюследить за твоей личной жизнью! – его смех становится ещегромче.
Я достаю из пачкисигарету и закуриваю.
– Варнас, бросайкурить: тебе это не идет!
– По-моему, тыдолжен петь мне дифирамбы, а не отчитывать, – язвительно произношуя.
– Так о тебе жезабочусь!
– Ну-ну.
– Что хотелШаров?
– Узнатьподробности сделки с "Оушен". Я сообщила, что это твоя заслуга, –выпускаю струйку дыма. – Но я нахожу его интерес нездоровым.
Рябинов сразу жеделается серьезным. Видимо, он тоже не доверяет Шарову.
– Ты мне лучше вотчто скажи: Терехов прислал цветы?
Причем здесьТерехов? Разве это так важно? Мне не раз присылали цветы на работу– клиенты, поклонники, даже родители – на прошлый день рождения.Прежде никого не волновала личность отправителя, так что жеизменилось теперь?
– Безкомментариев.
– Значит, он. Я-тозаметил, как он на тебя пялился на той встрече. Будь осторожней, онтот еще козел!
Козел? Послевчерашнего ужина Феофан Эрнестович вызывает у меня другиеассоциации. Без сомнения, местами он крайне самодоволен, но в общеми целом производит положительное впечатление. Что-то в нем естьтакое…"Даже не думай!", – здравый рассудок топает ногами.
– Странно слышатьэто от тебя. По-моему, это ты развлекался с его женой.
– Ты за негозаступаешься? – Рябинов приподнимает брови.
– Давай закроемэту тему, – тушу сигарету в пепельнице и кладу в рот два мятныхледенца. – Я поеду: до Звенигорода – далеко, а уже девять.
– Позвони, какдоедешь. Хочу убедиться, что с тобой все в порядке.
Но я не позвонила:какой смысл? Наверняка Рябинов напился до потери сознания и вряд либы смог ответить на вызов. Да и после всего произошедшего за неделюхотелось, наконец, побыть одной и ни о чем не думать. Особенно оТерехове, который никак не выходит из головы.
Суббота,09.02.2013.
Лежу на большойкровати звездочкой и внимательно осматриваю потолочные балки, какбудто в причудливом узоре древесины зашифрованы ответы на всевопросы. Проходит десять минут, двадцать, тридцать, а я продолжаюнеподвижно лежать, уставившись в потолок. Перед глазами возникаютобразы из юношества, связанные с родительским домом: первая собака– сенбернар Билли; первый поцелуй в беседке, обвитой плющом (покавзрослые готовят шашлык); первый мопед… Тогда все было просто ипредельно понятно, и так нестерпимо хотелось повзрослеть! А сейчаспочему-то хочется вернуться назад… Не то чтобы я недовольна своейжизнью – как раз наоборот, но… Здравый рассудок демонстративнооткашливается в кулак: когда человек доволен, не бывает никаких"но", а тщеславие лишь фыркает в ответ: мы – не обычные, поэтому унас все не так, как у других! У нас свой путь, не как у всех,поэтому нам позволено иметь "но" даже при крайней удовлетворенностижизнью. Ведь у нас все отлично, не так ли? И эти маленькие "но" неиспортят общей картины… Чувствую головокружение, и потолочные балкиначинают медленно опускаться. Закрываю глаза. "У нас все отлично,все отлично, отлично…", – повторяю про себя, словно заклинание, нопочему-то не становится легче, поэтому я вскакиваю с кровати испешу в ванную.
Прохладный душпостепенно приводит в чувство: я даже ловлю себя на том, чтоулыбаюсь. В конце концов, я все-таки в отпуске – вдали от офиса,коллег, клиентов… И господина Терехова – вот уж от кого необходимодержаться подальше! "Да-да, не забывай об этом!", – здравыйрассудок грозит пальцем.
Закутавшись взеленый плюшевый халат, чищу зубы и смотрю на себя в зеркало:откуда взялся этот дурацкий румянец? Как будто мне сновашестнадцать и собираюсь сбежать из дома, когда родители заснут.Чушь какая-то! Полощу рот, умываюсь холодной водой и снова смотрю взеркало: румянец не исчезает. Наверное, это из-за свежего воздуха,успокаиваю себя я.