"Какую это?" Внутренний Голос изобразил недоумение.
"Ты забыл любовь! - Она говорила горячо, стараясь донести до собеседника самую суть. - Я мечтала прежде всего о любви, а не о муже! Прежде о любви, а не о благополучии и даже детях!"
Внутренний Голос улыбнулся и погладил Дину по волосам - да, с некоторых пор она физически ощущала любое проявление его чувств.
"Совершенно верно, моя девочка, - сказал он, - в этом-то и есть разница между мечтой и выбором. Мечта - это цель, а выбор - путь. Твой путь - любовь. Это самый надежный, самый благословенный путь".
"Но он так часто бывает тернистым… Почему?"
"И на этот вопрос ты знаешь ответ".
* * *
У брата Коли тоже была своя история любви.
Отработав после института по распределению в Узбекистане - дома он не захотел оставаться ни в какую - и дослужившись там до зама главного инженера строительного управления, прошел по конкурсу на ответственную стройку в Афганистане, правда рангом ниже, прорабом. Сбылась его мечта поработать за границей - не важно за какой. Письма от него приходили регулярно, не слишком редко, не слишком часто - как из пионерского лагеря, где раз в неделю устраивался "день письма", только себе день письма Коля устраивал значительно реже. По всему было понятно, что жизнь у него там интересная и насыщенная. Чем - никто не догадывался, предполагали, что работой и новыми впечатлениями. По крайней мере, в письмах было только об этом.
Когда началась война, от Коли перестали приходить и эти не слишком частые письма. Отец даже хотел, пользуясь своими высокими связями, лететь в Кабул и искать сына. К счастью, не успел - от Коли пришла весть. И пришла окольными путями: письмо принесли не в родительский дом, а Дине.
Оказалось, что Коля в первый же год работы влюбился не без взаимности в афганскую девушку. Ее семья ничего не имела против замечательного советского парня и даже на инаковерие его смотрела сквозь пальцы. Зато сам он проникся сначала любопытством, а потом глубоким уважением к вере своей любимой, стал изучать язык и основы мусульманства. Колю не раз журили за слишком тесные интернациональные отношения с местным населением и грозились выслать на Родину. Но к тому времени, когда Коля уже готов был бросить все: и карьеру, и возможность в обозримом будущем вернуться домой - ради того, чтобы жениться на любимой, началась война. Война, которой Коля не понял, несмотря на пропагандистские объяснения ее причин и необходимости.
Семья его возлюбленной была вынуждена спасаться бегством, и он, не задумываясь, отправился с ними. Обо всех мытарствах Коля не сообщал, написал только, что в конце концов им всем удалось попасть в США, где он останется до лучших времен, а родителям, скорей всего, придет сообщение о том, что он пропал без вести, - как он это устроил, он тоже не написал.
Вот так, подумала Дина, донжуанствовал направо и налево, а полюбил - и прощай все и вся: дом, благополучие…
Родителей Коли они с Костей кое-как урезонили и успокоили, хотя дядя Саша и пытался заклеймить сына предателем Родины. Потом он ворчал уже не зло: "Нас на бабу променял!.." А тетя Ира повторяла только: "Слава богу, живой!"
* * *
"Слава богу, живой!" - думала Дина, меряя шагами длинный коридор.
"Боже, благодарю тебя!.." Она знала, что всегда, даже в самый тяжелый момент, найдется за что поблагодарить Бога, судьбу, обстоятельства…
Еще Дина знала, что смерти нет, - но как же ей оставаться тут одной, без любимого?!..
Нет! Они собирались пожить здесь долго, повидать много и уйти в другую жизнь, "будучи насыщенными днями"! Так же легко и светло, как ушла любимая бабушка Кости, как ушел его отец…
Возвращение блудного сына
Дина с Костей ссорились не на шутку. Гоша был в школе - при нем они себе этого не позволяли. Хотя ссоры их никогда не переходили на личности, а были связаны с вещами внешними, оба считали, что не должны способствовать закреплению у ребенка установки на то, что серьезные вопросы решаются исключительно на повышенных тонах. Себе же они прощали такую слабость, объясняя ее природным темпераментом обоих.
Сейчас шпаги были скрещены над авантюрным, по мнению Дины, предприятием, которое затеял Миша. Он решил создать кооператив на базе ресторана, где проработал директором уже почти двадцать лет. Правда, в этом как раз авантюрного ничего и не было: Миша, специалист своего дела с таким огромным опытом, мог не сомневаться в собственном успехе, тем более что наступившие перемены в политике и экономике благоприятствовали деловым людям. На радикальный шаг он подзуживал Костю: а именно призывал бросить свое преподавательское поприще с бюджетным нищенским содержанием и пойти к нему в компаньоны.
Дина считала, что зарплаты Костиной с гонорарами за научные публикации им вполне хватает. Сама она тоже получала хорошо: теперь, когда настали новые времена, ее назначили заведующей лабораторией, не требуя выполнения нелепого условия с исправлением анкетных данных. Кроме того, их семейный бюджет был прикрыт надежным тылом…
* * *
Много лет тому назад, перевозя в отремонтированную дачу старую мебель из квартиры, они обнаружили много интересных вещей в ящиках шкафов, столов и комодов. И в частности, огромный кофр, обтянутый трудноопределимого цвета сафьяном, предназначенный для переноски шляп, битком набитый облигациями послевоенных лет.
Дина вспомнила, как в детстве они с подружками играли в магазин, используя в качестве денег разномастные и разноразмерные бумажки с замысловатыми завитушками и орнаментами по краям, картинками в духе трудового героизма и цифрами с множеством нулей. Слово "облигация" в ту пору было синонимично слову "бумажка", и, если взрослые употребляли это слово в разговоре, оно всегда звучало уничижительно. "Опять бумажками зарплату выдали", - слышала Дина часто. Мама объяснила ей как-то, что облигациями нынче выдают часть зарплаты и что когда-нибудь, возможно, вернут по этим бумажкам настоящие деньги в обозначенных на них суммах. Многие не хранили их, не веря в то, что через много лет можно будет получить обещанное. Но Динина мама хранила. И Костины бабушка с дедушкой, как оказалось, тоже.
Когда Дина с Костей скрупулезно пересчитали все до последней малюсенькой бумажки достоинством в десять рублей, они присвистнули от изумления. В коробке лежало целое состояние: почти триста пятьдесят тысяч старыми деньгами. В переводе на новые получалось тридцать пять, и это была не менее фантастическая сумма, если даже не более - ведь неизвестно, что там со старыми деньгами, а на новые можно было бы купить шесть автомобилей "жигули"!
Кроме этого клада, выкопанного из недр бабушкиной мебели, у Кости была сберкнижка, которую открыла все та же бабушка и на которую она складывала деньги, регулярно присылаемые сыном на содержание ее внука. На счете скопилась тоже весьма приличная сумма, которую Дина с Костей иногда потряхивали, покупая у Мишиных родителей под покровом страшной тайны то франки, то марки, то фунты стерлингов, которые тратили потом в "Березках" или "Альбатросах" на всякие приятные мелочи жизни, предназначавшиеся исключительно для несоветских граждан.
А в прошлом году началась активная выплата займов по облигациям тех лет, что скопились в бабушкиной сокровищнице, и Дина с Костей погасили уже приличную часть этих "бумажек".
Вот Костя и собирался потратить свой капитал в совместном с другом предприятии. Собственно, против этого Дина не возражала. Особенно после того, как Мишины родители, прекрасно знавшие ситуацию в стране не только изнутри, но и снаружи, в непринужденном разговоре описали все возможные перспективы ее дальнейшей истории и порекомендовали не хранить деньги ни на сберкнижках, ни в чулках, а перевоплощать их во что-нибудь более надежное. Мероприятие своего сына они поддерживали и морально, и материально и Костино участие в нем тоже одобряли.
Но Костя рвался не только делать денежные вложения, он собирался бросить преподавание и научную работу и податься в бизнесмены.
* * *
- Почему ты во мне сомневаешься? - Он начинал уже закипать, стоя над раковиной и орудуя картофельным ножом.
- Потому что ты никогда этим не занимался. - Дина нервно курила в форточку. - Ты так же далек от экономики, как Мишка от науки. А в своем деле не одну собаку съел.
- Если повар нам не врет!.. Вот он и поможет мне на первых порах!
- Но отвечать потом тебе, а не Мишке! Потом-то будет каждый за себя!
- Дина! Я всегда был тихим и покорным, но сейчас, если ты не согласишься, я буду шуметь! Ты не даешь мне реализовать свой потенциал!
- Давай! Реализовывай! Только без меня.
- А! Так ты меня бросаешь?! Ну-ну! Тебя же ничего не держит! Ты же не жена мне!
- Не жена! И брошу.
- Нет уж, дудки! Это я тебя бросаю! Прямо сейчас! - Он швырнул нож на стол, сорвал с себя передник и повернулся к Дине.
Дина нервно загасила недокуренную сигарету и резко двинулась к Косте. Она подошла, взяла нож, быстрым движением расстегнула пуговицу джинсов и стянула их с Кости.
- И что ты с этим делать будешь? - все еще кипя, спросил он Дину.
- Засушу и на стенку повешу, - глядя ему в глаза, ответила она.
И Костя уловил в ее взгляде те самые искры, которые так любил, которые сводили его с ума.
- Стоп-стоп-стоп! - сказал он, прижимая ее к себе обеими руками. - Тогда уж лучше в более достойном виде отрезать. Вот-вот… сейчас… еще немножко… - Костя возбужденно целовал Динину шею, плечо, ухо. Он знал, что сейчас она выдохнет со стоном, запрокинет голову…
В прихожей раздался звонок.
- Гошка… ключи забыл, - выдохнула Дина и оправила волосы и одежду.
- Не мог чуть позже… паршивец, - заворчал Костя и вышел из кухни, застегивая на ходу штаны.
Он вернулся очень скоро с телеграммой в руках.
- Отец умер.
- Боже мой!.. - только и сказала Дина.
- Долго пожил… крепкий был мужик. Девяносто два года… и бабуля моя из долгожителей, в девяносто пять… ушла.
Дина подошла к Косте и обняла его:
- И ты долго жить будешь. Правда?
- Будь спокойна, молодой вдовушкой тебе не стать!
- Ты ж меня бросать собрался. - Она посмотрела на него почти серьезно.
- Ой, правда… - оживился Костя. - А я и забыл… как-то у нас это даже очень неплохо уже получаться начинало…
Дина вывернулась из крепких ладоней, сжавших ее бедра.
- Поедешь? - спросила она.
- Надо бы, - садясь за стол, сказал он. - Все уже быльем поросло… почти сорок лет прошло. Мать - беспомощная старуха, что ее теперь судить?.. Все тогда сделали то, что хотели. И я в том числе.
* * *
И они полетели на похороны втроем.
Костя надеялся, что смерть главы семейства примирит, наконец, всех. И хоть сам он уже давно не держал ни на кого ни обиды, ни тем более зла, Серафима по-прежнему желчно огрызалась в письмах, отвечая отказом на просьбы и уговоры Кости. Какая заноза могла засесть в сердце женщины, сполна получившей свое, что и по прошествии стольких лет упоминание о давно потерявшей актуальность и смысл формальности приводило ее в такое бешенство?..
Гоше предложили выбор: летишь или остаешься? Гоша сказал: полечу. Он так ни разу не увидел ни деда, ни бабки.
Первый вопрос о них он задал года в четыре. Костя сказал тогда:
- Твоих бабушку и дедушку заколдовала Снежная королева, и у них вместо сердца теперь кусочки льда, и живут они очень-очень далеко, в ее царстве. Это очень печально, но ничего не поделаешь.
Потом, уже учась в школе, Гоша, смышленый и понятливый с детства, попросил как-то отца:
- Расскажи, что там за Снежная королева такая, которая твоих родителей заколдовала?
И Костя рассказал, что родился нелюбимым, рос нелюбимым, между родителями тоже не было ни любви, ни мира. Поэтому, как только представилась возможность, он покинул свой дом и уехал сюда, к бабушке. Еще он рассказал про добрую фею - няню Аннушку, которая любила его и которую он тоже до сих пор любит.
Но теперь, будучи взрослым парнем, Гоша, конечно, знал всю историю отца без купюр.
Его отпросили из института на три дня, и все вместе они полетели в царство Снежной королевы, туда, где почти не бывает зимы, но где так и не сумели оттаять сердца заколдованных ею персонажей.
Костя по телефону забронировал два номера в гостинице вместо одного - на всякий случай, чтобы не повторилась история, произошедшая сначала очень давно, а потом повторявшаяся не раз.
* * *
Как-то, году в семьдесят шестом или седьмом, Костя повез семью в дом отдыха. Две одноместные комнаты располагались рядом, через стенку. В одной они укладывали спать маленького Гошу, а в другой ночевали сами. Как-то среди ночи в их номер постучали - требовательно и невежливо. Когда Костя открыл дверь, в нее буквально ввалились трое: ночная дежурная, директор дома отдыха и милиционер. Кто-то не мешкая включил свет, и все трое воззрились на постель, где лежала Дина, прикрывая наготу простыней: женщины с торжеством, мужчина со смущением.
- В чем дело? - возмутился Костя.
- А в том, - тоном оскорбленной морали заговорила директриса, - что мы не допустим нарушения социалистических норм общежития в наших стенах! Мне докладывали, но я не верила! Такие солидные люди!..
- Стоп! - Костя начинал выходить из берегов. - Я, кажется, понимаю, к чему вы клоните, только я могу предъявить доказательства нашей невиновности перед вашей моралью…
- Это не наша мораль! Это и ваша мораль! Или вы не считаете себя советским гражданином? Попрошу не оскорблять при исполнении… - И в том же духе.
Директриса знала свои законные права и не могла отказать себе в удовольствии поработать на публику, демонстрируя власть. Она говорила громко, в расчете на то, что весь коридор второго этажа припал сейчас к дверям и слушает эту обличительную речь в назидание себе. Речь ее сплошь состояла из низкопробных агитационных газетных штампов, а голос был похож на скрип несмазанной телеги и безжалостно кромсал дивную южную ночь, превращая ее в ошметки дурного сна.
Милиционер, совсем молоденький парнишка, опустил глаза и даже покраснел от неловкости. Он переминался с ноги на ногу и готов был провалиться сквозь землю.
Дежурная являла собой классический образчик блюстительницы морали: темно-синее платье с кружевным воротничком, седые букли, уложенные венчиком, очки, поджатые узкие губки, вздернутый кверху подбородок и руки, сложенные кулачок к кулачку на пышной груди.
Директриса тоже была вполне в канонах образа: строгий костюм, тугой пучок на затылке, очки на совершенно крысином носу, каковым удобно шарить по темным углам в поисках чего-нибудь, чем можно поживиться.
Может быть, всех директоров подобных заведений подбирают по голосу, думала Дина, глядя на безукоризненно выстроенную мизансцену, и специально учат их набору подобных реплик?.. Дина не успела ни смутиться, ни рассердиться, она лежала и с любопытством наблюдала за развитием этой пьесы абсурда.
- Не кричите, вы разбудите нашего ребенка! - сказал Костя.
- Не знаю, чей это ребенок, только посторонним не положено находиться в номерах после одиннадцати часов! Я не потерплю разврата в стенах советского учреждения! Я доложу обоим на производство! - тараторил скрипучий пулемет.
- Все? - спросил Костя, едва сдерживая себя, чтобы не выбросить всех троих за дверь, а еще лучше - с балкона.
- Посторонним покинуть помещение!
- Посторонних здесь нет! Это моя жена и мать моего ребенка!
- У вашей жены совсем другое имя, а у этой дамочки вообще нет мужа!
- Вон! - Костя указал пальцем на распахнутую дверь комнаты.
- Что?.. - задохнулась директриса.
- Вон, - тихо произнес Костя. - Не мешайте людям спать.
- Мы должны составить акт!
- Составляйте, только не здесь и не сейчас!
- Вы должны подписать!
- Подпишу. Когда мне это будет удобно. Здесь дом отдыха или тюрьма, в конце концов?
- Занесите в протокол! - Директриса дырявила пальцем грудь несчастного милиционерчика. - А вы, дамочка, покидайте, покидайте помещение! - Перстом другой руки она целилась в Дину, как злая училка указкой.
- Послушайте, вы! - рассвирепел Костя, и Дина понимала, что еще совсем немного, и его будет уже не остановить. - Это вы покиньте помещение! Я за него заплатил! Я у вас не в гостях! И за отдых я заплатил, между прочим! И за спокойный сон в том числе!
- Вам профсоюз, между прочим, доплачивал за ваш отдых! Я не думаю, что его члены обрадуются, когда узнают, что вы тут бордель устраиваете за их счет!
Дина поднялась с постели, прикрывшись простыней, подошла к Косте, поцеловала его и сказала:
- Отпусти ты их, им же завтра работать. - Она посмотрела на надзирательницу. - С которого по который час, вы сказали, пребывание в чужом номере не считается аморальным? С шести до двадцати трех? - Дина снова повернулась к Косте: - Я приду к тебе в шесть, - и вышла.
Потом подобная ситуация повторилась в гостинице, где Костя и Дина жили, приехав на научную конференцию в составе одной делегации. По тому же сценарию разыгранная трагикомедия повторялась еще не раз.
При всем ее уважении к человеку, исполняющему свои должностные обязанности, Дина думала, что должны же быть у этого человека ум, чтобы понять, и душа, чтобы посочувствовать им с Костей… Но, похоже, блюстители морали гостиниц и прочих пансионов были слеплены из особого, чуждого всему человеческому теста и выдрессированы на славу - что тебе достославный Бобик…