Дина с радостью оставалась бы рядом с Константином Константиновичем хоть до утра, только ровно в восемь посетителей просили удалиться, и Дина возвращалась домой, переполненная счастьем. Счастье видеть Константина Константиновича было теперь единственным и необходимым условием ее существования. Но каким бы ни было оно неизмеримо большим, до следующего вечера его едва хватало, и заканчивалось оно на пороге больничной палаты, ровно в тот момент, когда Дина открывала застекленную дверь с крахмальными белоснежными занавесками. Случись так, что она не встретила бы в этот миг взгляда Константина Константиновича, ее счастье, сама ее жизнь могли бы оказаться под угрозой…
* * *
Однажды, когда Дина, как обычно, читала Константину Константиновичу очередную книгу, в палату вошел Михаил Анатольевич.
Друзья поздоровались.
- Ну и житуху ты себе устроил! - заметил Михаил Анатольевич, глядя на Дину, сидящую рядом с Константином Константиновичем, на книгу в ее руках и на свертки с едой на тумбочке.
- Надо было вместо меня на стремянку лезть! - засмеялся Константин Константинович. - Но теперь уже не уговоришь поменяться! Теперь все верхолазные работы только мои!
- Да, за мной некому было бы вот так ухаживать. - Михаил Анатольевич с улыбкой посмотрел на Дину.
Дина улыбнулась в ответ, опустила глаза и сказала:
- Я выйду ненадолго. - Она почувствовала, что друзьям нужно поговорить наедине.
Оставив книгу, Дина вышла во двор и села на скамейку около входа в отделение.
"Почему так хорошо?" - думала она.
"Может быть, потому, что ты чувствуешь свою необходимость, полезность?" - ответил вопросом на вопрос давно запропавший куда-то Внутренний Голос.
Дина очень обрадовалась - ведь друг ее не появлялся с того самого момента, когда она пренебрегла его советом и зашла на главпочтамт, чтобы позвонить Константину Константиновичу. Он не появился даже в такое трудное для Дины время, как пребывание в полном неведении - где Константин Константинович и что с ним…
"Не знаю, - ответила Дина, - может быть… Только это, наверное, не очень достойно: испытывать радость… удовлетворение оттого, что кому-то плохо…"
"Ну-ка, ну-ка! Поподробнее!"
"Ну, если бы Константину Константиновичу не было сейчас тяжело, он бы не нуждался в моей помощи… Стало быть, в конечном счете я радуюсь оттого, что ему плохо?.."
"Ты правильно рассуждаешь… Очень полезно рассуждаешь, - сказал серьезно Динин собеседник. - Очень полезно для твоей души. - Он немного помолчал. - Нет, ты не извлекаешь выгоду для своих чувств, пользуясь его положением. Ты могла бы первым делом подумать о том, что тебе просто хорошо рядом с ним, и не вдаваться в подробности его положения… А ты все же сначала подумала о его страданиях. У тебя большое сердце, девочка".
"Правда?.. - Дина смутилась. Чтобы сменить тему, она спросила: - Скажи мне… почему ты тогда "не советовал" мне звонить Константину Константиновичу… Костеньке?"
"А ты не догадываешься?" - спросил Внутренний Голос.
"Нет", - простодушно призналась Дина.
"Очень просто: я хотел уберечь тебя от лишних переживаний".
"То есть ты знал, что Константин Константинович мне не ответит, потому что лежит в больнице?!.."
"Именно".
"Так ты все знаешь?.."
"А ты сомневалась?" - улыбнулся Внутренний Голос.
"Ммм… Я догадывалась, но не была уверена…"
"Тебе пора…"
Дина обернулась на вход в отделение, в сторону которого, как ей совершенно отчетливо показалось, кивнул Внутренний Голос, притом что кивнуть он ну никак не мог…
Из дверей вышел Михаил Анатольевич и подошел к Дине.
- Дина… Дина Александровна, пожалуйста, выслушайте меня… и не возражайте…
Дина выжидающе посмотрела на Михаила Анатольевича. Тот мялся и не знал, как начать разговор на щепетильную, по всей видимости, тему.
- Короче, - сказал он, наконец, решительным тоном, не допускающим возражений. - Вот вам… - Он достал из нагрудного кармана пиджака несколько сложенных пополам десяток и вложил их в Динину ладонь.
Дина засмеялась:
- Я уж и не знала, что подумать… А это… это очень кстати, Михаил Анатольевич… - кивнула она на деньги. - Честно… - Она посмотрела на него и добавила: - Мои уже начали заканчиваться… А в долг попросить не у кого.
- Вот и замечательно! - вздохнул с облегчением Михаил Анатольевич. - Я вам на днях еще выдам. И продуктов хороших привезу. Вы где живете?
Дина назвала адрес тети и ее телефон. Михаил Анатольевич записал все это в маленькую записную книжечку - очень необычную, Дина таких не видела прежде, - попрощался и направился к своей "Волге", стоявшей за воротами больницы.
Дина вернулась в палату.
- Все в порядке? - спросил Константин Константинович.
- Вы про деньги?
- И про них тоже. - Он смотрел на Дину выжидающе.
- В порядке. - Дина опустила глаза. - Это оказалось очень кстати. - Она посмотрела на Константина Константиновича. - Или мне следовало кривляться… отказываться?..
Он взял ее за руку. В глазах его снова появился огонек удивленного восхищения.
- Нет, конечно нет.
Новые грани чувств
Константин Константинович заметно посвежел, доктор сказал Дине, что процесс выздоровления идет хорошими темпами и скоро будет можно… нет, нужно вставать с постели и начинать ходить.
И теперь они с Диной все больше времени стали проводить на воздухе, во дворе больницы. Стояло теплое солнечное лето. Не было изнуряющей жары, деликатные дожди вовремя орошали природу, и зелень благодарно и радостно заполняла собой все вокруг.
Дина и Константин Константинович уходили обычно в глубину сада, в зеленую некошеную траву, подальше от стучащих костяшками домино активных больных и от не слишком активных больных, сидящих на лавочках с транзисторными приемниками у уха и слушающих кто футбольный репортаж, кто симфонический концерт, а кто последние известия. Константин Константинович сидел обычно в матерчатом полосатом шезлонге - вытянувшись, почти лежа, так было удобно его замурованной в гипс ноге, - рядом на невысокой скамеечке сидела Дина и читала ему книги. Когда очередная книга заканчивалась, Дина спрашивала:
- Что вам теперь почитать?
- Ваше любимое, - отвечал Константин Константинович.
- А вам не надоест? Это я могу читать Хемингуэя без конца.
- Нет, никогда! - отвечал он с такой искренней улыбкой, что не поверить было невозможно. И добавлял: - Благодаря вашему любимому писателю я все лучше узнаю и понимаю вас.
Дина улыбалась в ответ:
- Хотела бы я почитать вашего любимого писателя!
- О-ох… - вздыхал Константин Константинович, стыдливо потупив взор. - У меня такового просто нет. Я же, кроме обязательной школьной программы, ничего не читал… А сейчас все мое чтение состоит из специальной научной литературы, до романов руки не доходят…
- К тому же, - говорила Дина, - романов вам и без художественной литературы хватает…
Константин Константинович смеялся, брал Дину за руку и говорил тоном легкой укоризны:
- Нехорошо попрекать вставшего на праведный путь его неправедным прошлым, Дина Александровна… А?..
- Ой ли?.. - улыбалась Дина, глядя ему в глаза.
- Вы мне не верите?! - возмущался Константин Константинович картинно. - Чем?.. чем мне доказать вам мои благие намерения?..
- Время покажет, - отвечала Дина и брала в руки книгу.
- "В кафе вошла девушка и села за столик у окна. Она была очень хороша, ее свежее лицо сияло, словно только что отчеканенная монета, если монеты можно чеканить из мягкой, освеженной дождем кожи, а ее черные, как вороново крыло, волосы закрывали часть щеки". - Дина подняла взгляд на Константина Константиновича, который с не сходящей с его лица, улыбкой интереса, внимания и нежности смотрел на Дину. - Надо же так сказать: "ее свежее лицо сияло, словно только что отчеканенная монета"!.. Правда?..
- Правда… - произнес он очень-очень тихо красивыми губами, и его глаза заблестели.
Это был очень… очень трогательный момент… И неизвестно, чем бы все закончилось, не отвлеки Динино внимание происходящее неподалеку действо, которое заставило ее улыбнуться.
Она кивком показала Константину Константиновичу в сторону аллеи. Там, на тенистой ее стороне, на скамейке сидел больной в больничной пижаме и в тюбетейке, сооруженной из носового платка с торчащими в стороны четырьмя узелками. Его нога от самой ступни была покрыта гипсом - будто одета в длинный, выше колена, валенок. Больной дремал. Газета, которую он читал, пока его не сморило, прикрывала грудь и нижнюю часть лица и ритмично вздымалась от его дыхания.
К загипсованной ноге больного подошла небольшая лохматая собачонка, обитавшая в больничном дворе. Как и всех ничейных собак, ее звали Тузик.
Тузик очень внимательно, со всех сторон, обнюхал гипсовую ногу дремлющего в тени зеленых кущей травмированного гражданина, выбрал единственное подходящее, по его мнению, место - торчащий вверх носок этого гипсового валенка, - тщательно прицелился и задрал над ним заднюю ногу. Гипс оросился желтой струей. Удовлетворенный Тузик отошел в сторонку, сел на теплую пыль больничной аллеи и томно прикрыл глаза, подставив всклокоченную милую морду лучам солнца.
Дина, закрыв рот рукой, давилась смехом. Константин Константинович издавал утробный рык, стараясь не расхохотаться в голос.
Слегка успокоившись, оба решили продолжить прерванное занятие. Дина раскрыла было книгу и стала искать место, на котором остановилась, но тут Константин Константинович тронул ее за руку и показал все в ту же сторону.
Разомлевший Тузик, преисполненный благодатных чувств, подошел к гипсовому сооружению, снова со знанием дела обнюхал его со всех сторон и проделал повторное орошение - уже со стороны пятки.
Дина и Константин Константинович едва справлялись с приступами смеха. Шезлонг жалобно поскрипывал от содроганий крупного тела Константина Константиновича, а Дина вдруг спохватилась: она буквально уткнулась лицом в плечо своего преподавателя. Тот, вероятно, тоже заметил это. Они застыли, глядя друг на друга так близко, как никогда доселе, так близко, что дыхание смешалось и земля поплыла под обоими…
Только в следующий миг оба поняли, что это не земля сошла с орбиты, а не выдержало слишком хрупкое для подобных испытаний сооружение с нарисованным белой масляной краской на боковине инвентарным номером 808. Спинка шезлонга поползла назад, боковины с подлокотниками - в стороны, и ограниченное в движениях одноногостью тело Константина Константиновича стало заваливаться на бок. Чувствуя, что падает и ничего не может с этим поделать, Константин Константинович разразился уже несдерживаемым хохотом. К нему присоединилась Дина, на которую неотвратимо наползала угроза быть придавленной останками шезлонга и телом своего подопечного, барахтающегося в них… Тут загипсованная нога Константина Константиновича застряла на вставшей дыбом боковине, что причинило ему нестерпимую боль. Хохот его сменился ревом, сравнимым по силе разве что с ревом раненого динозавра… хотя кто их слышал, этих динозавров?.. Скамеечка, на которой сидела Дина, не выдержала и сложилась под ней всеми четырьмя ногами, как складывается детская игрушка - бычок, смоляной бочок - при нажатии на кнопку.
Константин Константинович изо всех сил старался не раздавить Дину, а Дина изо всех сил старалась удержать его, чтобы не дать вторично травмировать однажды уже изрядно пострадавшую ногу. Зафиксировав зыбкое равновесие, Дина и Константин Константинович обнаружили, что их лица снова оказались на очень близком расстоянии. Искаженное болью, но улыбающееся лицо Константина Константиновича и смеющееся, но испуганное Динино.
Получивший от собственной студентки урок преподаватель не стал на сей раз испрашивать ничьего разрешения, прижал к себе Дину и приник к ее губам долгим поцелуем.
Вероятно, этот поцелуй мог бы длиться гораздо дольше. Но как долго возможно терпеть боль человеку с поломанной в одном месте и вывихнутой в другом ногой, потревоженной в стадии заживления?.. Да еще находящемуся в столь зыбкой позиции, когда одно неосторожное движение может оказаться роковым как для его ноги, так и для его подруги?..
Хрупкое равновесие было утеряно по причине потери контроля над ним. Дина и Константин Константинович рухнули на траву. Она смеялась бессильно, а он завывал от боли на всю округу.
- Смотрите… смотрите… - стонала Дина, толкая его в бок локтем.
Очнувшийся от непонятных воплей больной, дремавший на скамейке, оглянулся вокруг и обнаружил барахтающуюся неподалеку в траве странную парочку. С ошалелым лицом он уставился на груду деревяшек, порванных тряпок и конечностей, одна из которых имела почти тот же вид, как и его собственная. Недоумение, как и следовало, сменилось укоризной, и с уст его сорвались заслуженные упреки:
- Психи ненормальные!.. Нет, вы только посмотрите!.. Ну и молодежь пошла!..
Собачонка Тузик, с нескрываемым любопытством и неподдельным интересом ожидавшая исхода странного поединка мужчины и женщины со взбунтовавшейся казенной мебелью, будучи перепугана внезапным раздраженным криком гражданина с четырьмя торчащими в стороны ушами, вскочила на ноги. И уже в спешке, без должного вдумчивого подхода, она еще раз спрыснула меченную дважды его костяную ногу, всеми четырьмя лапами подняла гигантский столб пыли и затрусила с независимым видом подальше от греха с места непонятных событий.
Больной в тюбетейке, отплевываясь и отмахиваясь газетой от облака пыли, накрывшего его с головой, переключился на зловредную собачонку, устроившую эту пакость:
- Что ты тут мне?!.. Пшла вон!.. Подняла пылищу!.. Зараза!..
И тут до него, наконец, дошло, в чем заключалась настоящая пакость Тузика - того самого Тузика, которого он прикармливал больничной селедкой, так обожаемой этой подлой шавкой… То ли гипсовый валенок промок насквозь, то ли запах оросившей его жидкости достиг ноздрей, только взгляд гражданина в тюбетейке замер на собственной ноге, вполне живописно оформленной ярко-желтыми потеками. Гражданин рефлексивно задрыгал раненой ногой, пытаясь стряхнуть с нее эту живопись.
И тогда новый истошный вопль сотряс тихий полдень травматологического отделения…
Не осталось ни одного ходячего больного, который не бросил бы шашки, шахматы, домино или транзистор и не двинулся бы к эпицентру непонятного гвалта.
Но впереди всех оказались два дюжих санитара с носилками. Уложив на них подвывающего Константина Константиновича и поставив на ноги окончательно расплющенную им Дину, санитары поспешно транспортировали несчастного на осмотр к врачу.
Дина ощупала свое тело - цела ли? - отряхнулась, собрала в кучу обломки и обрывки шезлонга с инвентарным номером 808 и останки скамеечки, у которой тоже обнаружилось имя собственное - "Клава", - вырезанное ножом на обратной стороне сиденья. Она погрузила деревяшки на разорванную полосатую ткань и волоком потащила все это в больничный корпус.
* * *
Константина Константиновича привезли на громыхающей каталке в палату.
- Три дня не подниматься, - сказал он Дине, сокрушенно улыбаясь.
- Больно? - спросила она.
- Пройдет.
Они умолкли, глядя друг на друга с волнением. Каждый знал, о чем сейчас думает другой.
Вошла медсестра. В руках у нее была пол-литровая банка, похожая на ежика: на горлышко банки с прозрачной жидкостью и ватой на дне была натянута марля, из которой торчали термометры.
- Гостям покинуть помещение на десять минут, - зычно объявила медсестра и протянула Константину Константиновичу градусник.
Он распахнул пижаму, открыв широкую грудь, и упрятал его под мышку.
Дину смутило это неожиданно представшее ее глазам зрелище. Она опустила взгляд и вышла.
* * *
Как-то, сидя под пестрым ситцевым зонтиком на переполненном отдыхающими анапском пляже, совсем еще маленькая Дина разглядывала копошащийся вокруг народ. Будь она занята каким-нибудь важным делом - собиранием ракушек, например, или поиском морских чертиков, или строительством песчаных замков, - ей не было бы дела до всей этой безликой полуголой толпы. Но то были самые первые дни на море, и Дина знача, что мама не позволит ей перегреться на солнце и обгореть, чтобы потом, как некоторые, весь сезон прикрывать свои сожженные пунцовые спины, животы или плечи косынками, полотенцами и прочим сподручным тряпьем да так и уехать домой с пятнистой кожей. И она послушно коротала время под солнцезащитным зонтиком.
Возможно, впервые в своей жизни Дина осознанно разглядывала представителей человеческой расы в наиболее удобном для анатомических исследований виде. В обстановке обыденной жизни все люди различались лишь несколькими признаками: принадлежностью к мужскому или женскому роду, возрастом и лицом. Здесь же, на южном пляже, число различий неизмеримо возрастало. Например, маленькие мальчики и девочки, бегающие по пляжу нагишом, отличались, оказывается, не только наличием или отсутствием косичек на голове, но и еще некоторой деталью, имеющей место у одних и напрочь отсутствующей у других. Для чего мальчикам этот маленький червячок внизу живота, Дина не знала. Но спрашивать маму почему-то не стала. Так надо, решила она, - должны же мальчики чем-то отличаться от девочек.
Взрослые были устроены тоже весьма различно.
Почему одни дяди и тети худые, а другие толстые? Можно было бы сказать, что, старея, люди становятся толстыми, если бы не так много исключений из этого правила… В садике, вспомнила Дина, у нее есть друг, очень добрый мальчик по имени Владик. Он очень толстый, и его все дразнят обжорой - он и вправду много ест. Наверно, решила Дина, все толстые дяди и тети в детстве много ели… Так, с большими животами и попами все было ясно.
О том, что грудью, прикрываемой лифчиками, женщины кормят маленьких детей, Дина знала не понаслышке: она не раз наблюдала, как их соседка тетя Шура кормила свою маленькую щекастую курносую дочь. Но то, что эта часть тела так радикально различна у женщин по форме и размерам, было для Дины открытием. Наверно, подумала Дина, если один ребеночек высасывает из груди все молоко и она становится маленького размера, то это значит, что женщина уже не сможет родить другого - ей будет нечем его кормить. А те женщины, у которых грудь большая и в ней много молока, рожают детей, пока последний не высосет все до капли. Вот у Дининой мамы небольшая грудь, значит, Дина выпила все молоко и детей у мамы больше не будет. Да, именно так! - решила Дина и принялась за дальнейшие исследования.
Дальше оказалось, что у мужчин тоже есть нечто, отдаленно напоминающее женскую грудь, но, в отличие от женщин, они не прикрывают ее от посторонних взоров. И еще, в отличие от женщин, у некоторых мужчин эта самая часть тела покрыта волосами, а у некоторых кожа там совершенно гладкая, как у женщин. И это было не совсем понятно. Напрашивался логический ход: если одни дяди носят усы или бороды, а другие гладко бреют лица, возможно, что с грудью и животом они обходятся точно так же.
- А что, - спросила Дина маму, сидящую тут же, под зонтиком, и занятую вязанием, - некоторые дяди носят на груди бороду, а другие бреют? Как на лице?..
Мама засмеялась:
- Нет. Просто некоторым дядям не повезло, и у них на груди не растет борода.