***
– Я должен кое-что тебе объяснить, – начал Гергос, когда они свернули с основной аллеи и пошли вдоль пруда. – Потому что привезти тебя в Анкъер, не рассказав всего, было бы нечестно.
Мой отец немало сделал для своего дома. Род Гергосов очень древний, но он никогда не выходил на первый план, не играл значимой роли в жизни Анкъера. Мой отец это изменил, он рискнул ввязаться в тогда еще довольно сомнительную торговлю сахаром и через десять лет стал самым богатым человеком к востоку от Громобоя. Гергосы разных ветвей – у меня немного близкой родни, но достаточно троюродных братьев и сестер – заняли значимые должности, и это позволило обрести новые богатства и власть. Моего отца даже стали называть Великим Гергосом, ставили выше, чем основателя рода… а ведь тот одним из первых бросил факел в разграбленную Ноллэ!
Я всего лишь второй сын. Наследником и преемником всего должен был стать мой брат, а я не рассматривался даже как запасной вариант. И меня это жутко злило. Глупо, конечно, но мне казалось: если я смогу вывести отца из себя, он наконец вспомнит о моем существовании!
– И вы закрылись на чердаке?
– Налана рассказала? Она всем рассказывает, наверное, даже каргабанский молочник был в курсе. Да, я закрывался на чердаке, прятал отцовскую печать, пытался оседлать его лошадь, к которой он запрещал даже притрагиваться… Я сделал все, что мог, но добился в итоге только одного: мне окончательно перестали доверять. Я сам все испортил. А когда портить стало нечего, просто сбежал.
Я не знаю, почему сбежали вы, Тари, а я мечтал наконец найти самого себя, понять, кто я – кроме того, что бестолковый младший сын Великого Гергоса. Я настолько погряз в своей мелочной мести отцу и брату, что за семнадцать лет так и не понял, что собой представляю, чего хочу и на что способен. Детские обиды, детские проблемы, детский взгляд на мир… Каргабан быстро меня от этого вылечил.
Не стану пересказывать подробности. Из Тобрагоны я уехал в Ханьяр, провел там много лет, потом купил корабль – "Маринику", затем снова путешествовал по Нашарату и Внутерннему морю… Иногда я годами не вспоминал о доме. Обиды улеглись, и оказалось, что мне почти нечего помнить, не по чему скучать. За двадцать лет я ни разу не навестил отца или брата.
А потом меня нашел адвокат, сказал, что отец очень плохо себя чувствует и требуется мое присутствие. Дело было в какой-то формальности, очень давно я подписался под одним документом как свидетель и теперь непременно должен был подтвердить его подлинность. Это даже забавно… Все эти годы я кичился собственной независимостью, представлял себя паршивой овцой, а между тем меня даже не пытались искать и вернуть! Когда я действительно понадобился, меня нашли очень быстро. И потому я добирался домой несколько месяцев.
Снега в том году было много, и по весне Эрион сильно разлился. Когда отцу стало плохо, мой старший брат находился в столице, но, услышав новости, стремглав бросился в Льен, наше родовое поместье. Из-за паводка мост поплыл, искать другой мой брат не стал, он подумал, что и так сможет перебраться – знал, где брод. Точнее, где он раньше был. Той весной даже в самых мелких местах Эрион был не меньше пяти локтей в глубину. Дурная лошадь испугалась и утянула моего брата на дно вместе с собой.
Когда отец узнал, с ним случился удар. Он умер на третий день. А я приехал только через несколько недель. По закону наследовать должен старший ребенок, но моему племяннику было всего пятнадцать – ему оставалось несколько месяцев до совершеннолетия. Другие претенденты были слишком дальней родней, и в итоге главой рода стал я. Забавно, правда? Меня не было двадцать лет, моя овдовевшая невестка даже пыталась представить меня самозванцем – она где-то раздобыла документы о смерти Окъеллу Гергоса. Но забыла про одну второстепенную печать. И некоторые из слуг ее не поддержали…
Я не желал вражды. Мое возвращение было странным и неожиданным, но я наконец оказался там, где должно. Больше не надо было никуда ехать, я мог быть тем, кем был рожден – Гергосом. Потом меня едва не отравили. И снова всплыли какие-то странные личности, уверявшие, что знали Окъеллу Гергоса и собственноручно его похоронили.
После очередного покушения на мою жизнь и репутацию мы с Дайаной – с Даврайей Касанной, так зовут жену моего брата – договорились: я называю ее сына своим наследником, никогда не женюсь и не завожу собственных детей, а она прекращает вредить и позорить дом. Кажется, я тогда впервые заговорил о чести Гергосов – до этого только слушал о ней в нотациях отца. Так или иначе, но мы заключили перемирие. Каким бы шатким оно ни было, это все же лучше, чем жить в постоянном ожидании еще какой-нибудь подлости…
– Вы боитесь, что мое появление может все испортить?
– Это возможно. Поэтому я и хочу сразу обозначить ваш статус. Вы всего лишь моя воспитанница и не претендуете на наследство Гергосов.
– Я и не думала, что…
– А еще лучше будет, если вы как можно быстрее выйдете замуж. Я понимаю, говорить об этом сейчас преждевременно, но если вы поедете со мной, то должны знать: стоит Дайане почувствовать хотя бы малейшую опасность с вашей стороны, и она ни перед чем не остановится. Наверное, я должен был раньше об этом упомянуть…
– Нет, все в порядке. Продолжайте.
– Тари, с вами все хорошо? Вы побледнели. Идемте обратно в дом, прогулка, должно быть, вас утомила.
– Нет, нет, пожалуйста! Я отлично себя чувствую, мне нужен свежий воздух.
– Итак, что вы скажете?
– О чем?
– О вашем решении. Вы можете оставаться здесь сколько пожелаете, но через несколько дней я отправлюсь в Льен. Я уже достаточно долго манкировал свои обязанности главы рода.
– Но если я хочу вас сопровождать, то должна буду выйти замуж?
– Конечно, не сразу. Скоро начнется сезон: балы, приемы, званые обеды. У вас будет шанс найти прекрасную партию, а я, со своей стороны, обеспечу сносное приданое.
Он специально на нее не смотрел. Гергос старался говорить ровно и с причитающейся случаю долей дружелюбия. Тари ответила словно через силу:
– Дану, я… я благодарна вам за предложение.
Быстрый взгляд на сосредоточенное, хмурое личико, и снова – вперед, на кипарисы. И не сбиться с шага.
– Вы не выглядите особенно довольной. Брак так вас пугает? Ах да, я почти забыл, вы ведь сбежали накануне свадьбы…
– Я сбежала не из-за свадьбы!
– Как скажете.
Одна минута, две, три…
– Тари, теперь вы знаете мою историю и должны понимать, что я не могу вас осуждать… Только не я.
Тишина. Потом:
– Кажется, мне все-таки нехорошо. Можно я пойду домой?
Гергос наконец позволил себе как следует взглянуть на Тари. Слишком бледная. И глаза прячет.
– Конечно. Давайте руку, я помогу.
Они дошли до дома в полном молчании.
– Дану, можно я еще подумаю?
Теперь уже Тари не решалась поднять на него взгляд, все рассматривала бассейн посреди холла. Странная все-таки была архитектура у предков, хотя, стоит отдать им должное, отопление и водопровод в этом доме были на порядок лучше, чем в более современном Льене.
Гергос убрал правую руку за спину, расправляя плечи, и лишь после сообразил, что вытянулся, как на парадном смотре. Неосознанная защитная реакция?
– Конечно.
– Хотя бы до завтра.
Голос тихий, несчастный, но на него все равно не смотрит. От непривычно формальной позы у Гергоса даже заныло между лопатками. Как еще убедить себя, что он все сделал правильно?
– Столько, сколько вам потребуется, Тари.
– Спасибо.
Она не позволила проводить себя до самой спальни, сжала губы и заверила, что прекрасно дойдет сама, беспокоиться не о чем. А уже на следующее утро за завтраком объявила, что поедет с ним в поместье и сделает все, что от нее потребуется.
ГЛАВА 14. ТРИ ЛИКА ЛЮБВИ
Несмотря на принятое решение, ждать отъезда пришлось еще четыре дня. За это время для Тари сшили еще ворох одежды, она обзавелась полудюжиной перчаток и туфелек, шляпками, ридикюлями и даже собственной тростью – это было последней модой в Анкъере, а для Тари, увы, по-прежнему насущной необходимостью. Она смогла избавиться от костыля, но все еще слегка хромала.
Дану Гергос тем временем отправил в имение посыльного – предупредить о своем визите. Посыльный не вернулся, зато приехали двое молодых дану – явно поплоше, так что для себя Тари называла их гейрами и обращалась к ним просто "ваша милость". Дану много улыбались и лебезили, предложили развлекать Гергоса в дороге – а потом и Тари, когда выяснилось, что господин приехал с воспитанницей, – но в конце концов скатились в обыкновенное попрошайничество: помочь с наделом, устроить на службу, умерить пыл зарвавшегося соседа… Гергос тоже много улыбался, но в итоге так ничего и не пообещал.
Зато, общаясь с молодыми дворянами, Тари немного поднаторела в анкъерском. Язык был кровным братом знакомого ей с детства тобрагонского, отличались лишь отдельные слова, несколько звуков, а еще интонации. И темп. Говорили анкъерцы с невообразимой скоростью.
Из-за всех этих улыбок, комплиментов и маленького букетика маргариток, который преподнес ей один из дану, Тари постоянно чувствовала себя самозванкой, жалкой выскочкой, которая пытается занять чужое место. А ведь ей даже почти не приходилось врать!
У Тари эль Нахри – так теперь ее звали – была крайне трагическая судьба: ее родители, тобрагонцы, перебрались в Ханьяр за несколько лет до ее рождения. Они умерли два года назад от оспы, и некоторое время Тари провела в приюте для благородных девиц, откуда ее и забрал Гергос, старый друг ее отца. Эль Нахри, разумеется, были очень состоятельными людьми, но, увы, после их смерти алчные тобрагонские родственнички почти все прибрали к рукам, и несовершеннолетней на тот момент Тари ничего не досталось. Но Гергос, желая почтить память покойного друга, пообещал заботиться о Тари и устроить ее судьбу.
На этом месте глаза обоих дану заинтересованно блеснули. И с тех пор улыбок, комплиментов и цветов стало в два раза больше. Когда настало время уезжать, Тари выпросила у Гергоса карету. Она бы с удовольствием поехала верхом, но тогда бы пришлось всю дорогу слушать лицемерные восторги и заверения в бесконечной преданности, а так она могла сослаться на дурное самочувствие и отгородиться от всего мира.
Выехали с рассветом, а до поместья добрались лишь в сумерках. Тари даже не сумела ничего толком разглядеть. Только два высоких тополя, что росли в начале подъездной аллеи. И яркий свет на крыльце, выстроившихся слуг, руку Гергоса, протянутую, чтобы помочь выйти из кареты… А потом на нее обрушилось молчание, недоброе такое, выжидающее. Тари подняла глаза и встретилась с неприязненным взглядом еще довольно молодой женщины. Когда-то она была очень красива, но горе ее сломило. Тари видела таких женщин в Интернате, еще окончательно не утративших флер былого благополучия, но с мертвыми глазами, нездорового цвета кожей и сильным запахом крепленого вина – они приводили к воротам Интерната детей и оставляли их там, даже внутрь не заходили никогда.
От Дайаны Гергос – а кто еще это мог быть? – вином не пахло, все перебивал дорогой цветочный парфюм, но Тари безошибочно поняла, с кем имеет дело. Должно быть, некоторое понимание, узнавание и частичка жалости отразились на ее лице, потому что неприязненный взгляд сделался откровенно злым.
– Добро пожаловать в Льен, – насмешливо поприветствовала Дайана и опустилась перед Тари в глубоком реверансе.
Ее тяжелые темные пряди упали на вышедший из моды несколько лет назад отложной воротничок.
Тари замерла, не зная, как поступить. Гергос почему-то молчал. Она перевела взгляд с него на другую женщину – ее Тари сразу не заметила, потому что та держалась немного в стороне. На лицах вышколенных слуг ни эмоции, но глаза любопытно поблескивают и выжидающе следят, что будет дальше. А вот юноша по левую руку от Дайаны – это, должно быть, племянник – разглядывает недоверчиво. Тари снова перевела взгляд на его мать и тоже изобразила реверанс, как могла:
– Ваша светлость.
Ее голос заставил Гергоса очнуться. Он взял Тари под руку и подвел ближе.
– Моя дорогая невестка, Даврайя Касанна, и ее сын – Энидо Саранту. И Тари эль Нахри, моя воспитанница.
– Можно просто Энту, – выступил вперед юноша, протягивая Тари руку.
Несмотря на возмущенное шипение его матери, Тари с улыбкой ее приняла.
– И позвольте представить нашу гостью, – любезно продолжил Энту. – Госпожа Мариника Паваллу.
Вторая женщина выступила вперед и чуть поклонилась.
– Рада познакомиться с вами, Тари. Онсо, – она с лукавой улыбкой взглянула на Гергоса, – твое лицо, когда ты меня увидел, – это было бесценно.
Мариника. На мгновение Тари даже позабыла о Дайане, самым неприличным образом уставившись на госпожу Паваллу. Мариника. Так называлась шебека Гергоса. Он назвал корабль в честь этой женщины? Почему? Кто она?
Мариника Паваллу не была особенно красивой, скорее просто уютной и приятной для глаз: мягкие каштановые волосы, теплые карие глаза, очень заразительная улыбка. От нее словно веяло легкостью и тихим домашним очарованием. Тари почему-то вспомнилась собственная мать, хотя Михаэна Балароссэ ничуть не походила на Маринику Паваллу. И чувства вызвала прямо-таки противоположные.
– Как ты здесь оказалась? – растерянно спросил Гергос.
– Решила нанести визит, как и полагается соседке. Я надоедаю Дайане уже пятый день, но просила не рассказывать тебе об этом. Хотела сделать сюрприз.
– У тебя получилось. Ты ведь пока не собираешься уезжать?
– Если ты не думаешь меня выгонять, то нет. Мне бы ужасно хотелось познакомиться поближе с этой очаровательной девушкой.
В своей очаровательности Тари сильно сомневалась. Особенно рядом с Мариникой. И особенно после целого дня в дороге. Волосы наверняка выбились из-под шляпки – не настоящие, конечно, а привезенный Кармитой шиньон. Юбка мятая, носки туфель уже чем-то замызганы, и левый манжет вывернут – Тари постаралась незаметно привести его в надлежащий вид.
– Вы уже ужинали?
– В восемь вечера? Онсо, мы, конечно, глухая провинция в твоих глазах, но даже здесь раньше десяти никто за стол не садится. Ты бы знал, если бы заезжал почаще.
Тари смотрела на женщину с недоверием и даже легким ужасом. Почему она так разговаривает с дану? Даже друзья Гергоса обращались к нему более уважительно. А еще он назвал корабль в ее честь… Вспомнились полные слез голубые глаза госпожи Дакару. На ее обвинения Гергос едва реагировал, но легкая издевка в словах госпожи Паваллу явно заставила его смутиться. Тари чувствовала, как сильно бьется сердце и подкатывает к горлу тошнота. Она с силой оперлась на трость.
– Вам нехорошо? – участливо спросил Энту.
Как неловко! И все снова на нее смотрят, особенно Дайана. И дану. Он, кажется, недоволен чем-то. Тари заставила губы растянуться в улыбке:
– Я просто устала. Могу я…
– Я провожу вас.
Прежде чем Тари успела договорить, Энту подхватил ее под руку и повел к лестнице. В его поведении было что-то искусственное, и Тари невольно напряглась, ожидая подвоха, но, стоило им скрыться из вида, как молодой человек нервно улыбнулся и сделал вид, будто утирает пот.
– Ух! Вы должны простить мою мать, это очень тяжелая для нее ситуация.
– Какая ситуация?
– Ваше появление здесь, в Льене.
– Но почему?
Он покраснел. Краска сначала залила шею, потом щеки, уши – Тари еще никогда не видела, чтобы кто-то краснел так явно.
– Ваши отношения с дядей… Я хочу сказать, ваша связь…
– Дану относится ко мне как к дочери! – воскликнула Тари не то возмущенно, не то с огорчением.
– О!.. Простите, пожалуйста, я не хотел… Просто все подумали…
– Все ошиблись.
– Простите ради Керпо!
– Все в порядке, – Тари чуть сжала его руку. – Но как же госпожа Паваллу? Разве она… Я хочу сказать, разве они с дану не…
Энту замотал головой:
– Нет. Они – нет, уже давно.
Давно? То есть раньше – да? Тари поняла, что и сама покраснела. Щеки пекло, ладони вспотели, и она осторожно высвободилась.
– Это моя комната?
Энту остановился рядом с одной из дверей, Тари была так занята своими переживаниями, что даже не поняла, которая дверь по счету и как они сюда пришли. Но ей не терпелось поскорее остаться одной, поэтому спрашивать она не стала.
– Да, госпожа Нахри.
– Пожалуйста, просто Тари.
Он улыбнулся и покраснел еще гуще.
– Хорошо, Тари.
Сколько ему лет? Гергос говорил, что, когда его отец умер, Энту не было и шестнадцати. А сколько сейчас? Почти семнадцать? То есть на полтора года ее младше, но при этом почти на голову выше. Тари в последний раз улыбнулась и закрыла за собой дверь.
Наконец-то тишина! Тари с усилием сжала виски. Только приехали, а уже хочется куда-нибудь сбежать. Слишком много новых лиц, странных имен, и все смотрят, разглядывают, словно она какое-то странное насекомое. Того и гляди схватят за лапку и проткнут иглой – для коллекции. Наверное, Дайана Гергос за свою жизнь немало людей запугала, по крайней мере, мегерой смотрит мастерски. А еще она пыталась отравить дану. Надо ли теперь и Тари внимательнее следить за едой и напитками?
Самым малодушным образом захотелось вернуться обратно на виллу, а еще лучше – на шебеку!.. Которая называется "Мариника".
Тари зарычала от отчаянья.
Если бы она была Ри, простым пажом, никто бы и не взглянул дважды в ее сторону! И Ри бы ничуть не волновали любовные похождения дану Гергоса… Впрочем, его воспитанницу это тоже не должно интересовать.
Тари опустилась на гладко застеленную кровать и отшвырнула трость. Несколько дней назад она пообещала себе, что не станет думать глупостей. В ее ситуации стать воспитанницей Гергоса – большая удача. Шанс на нормальное будущее. Возможность вернуться в общество, пусть и под другим именем. Хотя так даже лучше. Называться Атарьяной Коварэн было противно и больно – от одного только звука проклятой фамилии нога начинала ныть в два раза сильнее.
Короче, Тари просто не имела права отказаться. Ни права, ни причин. Но в последний час все казалось неправильным, враждебным… ну, кроме Энту. Племянник Гергоса был единственным лучиком света во мраке безысходности, только он заметил, насколько Тари неуютно и страшно. А Гергос смотрел только на госпожу Паваллу. И говорил, кажется, исключительно с ней. И не дежурными фразами!
Тари откинулась на спину и сильно-сильно прижала ладони к глазам, чтобы не заплакать. Она уже давно не была наивной девочкой и прекрасно понимала, что происходит. Насмотрелась в Интернате. Это называется влюбленность. Сколько раз приходилось наблюдать, как какая-нибудь девчонка, обычно из новеньких, начинает увиваться хвостом за симпатичным патроном. Тому даже необязательно обращать на нее внимание! Он может просто пройти мимо или улыбнуться собравшейся у дверей стайке воспитанников – этого уже достаточно.