Самое странное заключалось в том, что отчим пока что ни разу не обмолвился о происходящем. Узнай он, что она с кем-то встречается, поднялся бы невообразимый шум; ему достаточно было застать ее за беседой с каким-нибудь пареньком, чтобы закусить удила. Когда ей было шестнадцать лет, он выпорол ее за то, что три раза подряд по три минуты видел в обществе одного и того же парня. К ней никто не осмеливался приблизиться – потому, вероятно, что сама она держалась отчужденно, однако она знала, что свою лепту вносит и страх перед Патом Бредли. Раньше это ее удивляло, ибо отчим был плюгавым человечишкой, однако потом она поняла, почему его опасаются: ему были присущи сила характера и злоба, никак не вяжущиеся с его внешним обликом.
Одно не вызывало у нее сомнений: если бы он прослышал о ее встречах с Дэвидом Хетерингтоном, она бы обязательно об этом узнала. В обществе Дэвида ее видели многие, хотя бы соседка, миссис Рэтклифф, однако никто пока не стал доносчиком. Она испытывала теплое чувство ко всем жителям Пятнадцати улиц, которое, впрочем, постепенно иссякало. Чем дольше отчим будет оставаться в неведении, тем больше рассвирепеет, когда все узнает; неужто этого все и дожидаются? Отчим пользовался репутацией всезнайки, и многие, должно быть, посмеивались в рукав, наблюдая, как она водит его за нос. Иначе относиться к ее поведению они не могли, хотя она ничего не предпринимала, чтобы скрыть происходящее.
Накануне вечером мать сказала ей:
"Гляди, вот узнает – шкуру с тебя спустит! На твоем месте я бы больше не таилась".
На это Сара ответила:
"Пройдет воскресенье – тогда и скажу. Меня пригласили на чай. Схожу – и расскажу".
"Боже! – всплеснула руками мать. – Это к сектантам-то!"
Сейчас, лежа в кровати, она повернулась на бок и стала молиться: "Святая Дева, Матерь Божья, вознеси молитвы за нас, грешных, ныне и в час погибели нашей, аминь. Что же мне делать? Пускай он примет католичество… Всели в него разум, Святая Дева! О Царица Небесная, звезда над океаном, поводырь заблудших душ!"
Молитва сама собой прекратилась. Сара зарылась лицом в соломенную подушку; нос свернулся набок, грубая наволочка полезла в рот. Неужели она сошла с ума? Всего три недели знакомства – а она уже мечтает о предложении руки и сердца! С другой стороны, зачем ему было приглашать ее к себе домой? Зачем караулить ее каждый день, не имея определенных намерений? Девушку приглашают домой только со смыслом. А ведь он знает, где она проживает, знает, что она – обитательница самого дна: ее дом стоит на последней из улиц, где есть жители. Дальше тянутся уже такие ветхие дома, такие страшные клоповники, что в них селятся время от времени разве что люди, не уплатившие за прежнее жилье; поговаривают, что их вообще вот-вот снесут. Да, и он, и его мать знают, откуда она родом. Она очень боялась встречи с его матерью; его отец, брат, дядя, вообще мужчины, за исключением отца, не вызывали у нее страха, в отличие от женщин. Однако его мать оказалась не такой уж страшной… В общем, ничего особенно дурного она от нее не увидела. Держалась настороже – это да, внимательно оглядывала гостью, задавала вопросы на засыпку…
Давно ли она работает в кондитерской Бентонов? С четырнадцати лет; это было ее первое место, с тех пор она его не меняла.
Давно ли не имеет работы ее отчим? Чем он занимался, пока не потерял работу? Он был путевым рабочим, только это было еще до Войны; потом он служил в армии, а дальше перебивался временными заработками. Работа была в большом дефиците. Она произнесла это так, словно собеседники могли пребывать на сей счет в неведении, и на нее уставились три пары глаз: отца, дяди, самого Дэвида. Брат Дэвида не жил с родителями, женившись, он переехал на соседнюю улицу.
Где трудится ее сестра? В кафе в Шилдсе. Хорошо хоть, что не спросили, где конкретно находится это кафе…
Дэвид все время сидел напротив нее, и каждый раз, смущаясь или пугаясь, она искала поддержки в его взгляде. Он только этого и ждал. Никогда еще она не видела человека с такими добрыми глазами. Они были у него светло-серые. Глаза были самым привлекательным в его облике, хотя и рот неплох. Все его черты были безупречны, однако от этого он не становился хорош собой. Видимо, виновата в этом его кожа – грубая, с красными прожилками на щеках, как у человека, всю жизнь проработавшего у доменной печи. По ее разумению, это было лицо человека скорее физического труда, чем работника судостроительной конторы. Однако голос свидетельствовал о другом. Это был чудесный голос: мягкий, теплый, добрый. Ей нравились его глаза, его голос, весь он с потрохами.
Отец его был, возможно, так же хорош собой в возрасте Дэвида, но теперь его волосы, когда-то темные, поседели, один глаз дергался. Однако он тоже оказался приятным человеком. Еще там был дядя. Она засмеялась, когда ей его представили. Дэвид назвал его не дядей, а Дэном. "Это Дэн, – сказал он. – На самом деле он мне дядя, но он всего на шесть лет старше меня, так с какой стати мне называть его дядей? Он у нас проказник, так что глядите в оба".
С Дэном ей было совсем легко, легче, чем с остальными, даже с Дэвидом. Дэн уступал в росте Дэвиду, в котором было без малого шесть футов, зато был гораздо шире и дороднее, с большим квадратным лицом. Вот его можно было назвать красавцем. Она с самого начала смекнула, что он относится к породе шутников, умеет поддерживать разговор и вызывать у собеседников смех. Однако в Дэне было еще что-то, что сперва оказалось Саре не по зубам; каким-то образом эта его особенность была связана с отношением к нему сестры, матери Дэвида. Она сразу заметила, что миссис Хетерингтон обращается с братом совсем не так, как с мужем и с сыном. Чаще всего она его игнорировала, когда же ей приходилось с ним разговаривать – к примеру, благодарить за переданное через стол блюдечко, – она старалась на него не глядеть, а ее голос становился заносчивым, словно она была им недовольна, как учитель не проявляющим прилежания учеником. Сара поняла это полностью только сейчас, перебирая в памяти детали чаепития.
В одном она была уверена: Хетерингтоны – превосходные люди; если бы Дэвид сделал ей предложение, она бы от счастья скончалась на месте.
Еще раз попросив Святую Деву приворожить его, она погрузилась в здоровый, полный приятных видений сон.
2
Последним посетителем магазина был в этот день семилетний мальчуган. Он никак не мог решить, чего ему больше хочется: леденцов, пастилы или ирисок. Сара сказала ему как можно терпеливее:
– Мы закрываемся, голубчик. Решайся скорее!
Ребенок еще поразмыслил, потом поднял глаза и сказал:
– Пожалуй, по две унции того и другого.
– Чего именно? – со вздохом переспросила Сара.
Мальчик оказался не готов к немедленному ответу. Сара подняла глаза и увидела над его макушкой фигуру, прохаживающуюся за стеклянной дверью.
Когда мальчик уже разинул рот, чтобы огласить свое решение, в магазине раздался спокойный голос:
– Пора, Сара.
– Да, миссис Бентон.
Она поспешно сложила сласти в пакет и подала его покупателю, который гневно молвил:
– Зачем было класть все в один пакет? Теперь все слипнется.
– Ступай себе! – прошипела продавщица, теряя терпение.
Вытолкав докучливого клиента за дверь, она накинула щеколду, стараясь не поворачиваться лицом к улице. Надевая пальто, доложила:
– Все заперто, миссис Бентон. Я пошла.
Пожилая хозяйка улыбнулась.
– Иди, иди. Не хватало еще, чтобы я расплачивалась за его стоптанные подошвы.
Сара зарделась. Она не знала, что миссис Бентон заметила Дэвида.
– Хороший парень?
– Очень, миссис Бентон.
– Ну, будь умницей.
Сара ничего не ответила, но глаза ее расширились, когда она отвернулась, потупив голову. На напутствие хозяйки можно было бы ответить благодарным смехом, но смеха у нее не вышло из-за волнения. Предупреждение было произнесено не насмешливо, как оно прозвучало бы из уст какой-нибудь из соседок, подразумевающей что-то вроде: "Смотри, не наломай дров, не то придется исповедоваться". Миссис Бентон имела в виду именно пожелание удачи, и Саре стало жарко. Не удивительно, что, когда она предстала перед ним, его первыми словами были:
– Вам жарко?
Теперь она позволила себе широко улыбнуться.
– Только что сбыла большую партию товара.
– Неужели? – Он тоже широко улыбался, ожидая продолжения.
– Видели мальчугана, который сейчас вышел из магазина? Он все не мог решить, как правильнее истратить свой пенс. Ему понравились и леденцы, и пастила, и ириски. Нелегкий выбор!
– На чем же он в конце концов остановился?
– На двух унциях пастилы и двух унциях ирисок. Да еще напустился на меня, когда я положила то и другое в один пакет.
Посмеиваясь и время от времени переглядываясь, они зашагали знакомым путем, не соприкасаясь, но в едином ритме. На углу Фаулер-стрит и Оушн-род он вдруг остановился и объявил:
– Здесь мы сядем в трамвай.
Она посмотрела на него. Со дня первой встречи они проходили свой маршрут исключительно пешком. Только по дороге домой они имели возможность побыть вместе. Она заметила, как он скользнул глазами по ее лодыжкам.
– Вы достаточно настоялись за день.
Ей захотелось сесть на корточки и прикрыть ноги подолом, как она делала в детстве, когда они играли за заднем дворе в дочки-матери и она всегда изъявляла желание изображать младенца, для чего требовалось уменьшать свой рост вдвое. Правда, сейчас собственные лодыжки вызывали у нее ненависть. Только эту часть своего сложения она ненавидела. По ее мнению, они портили весь ее облик. Она не могла не знать, что за достоинства фигуры ее то и дело награждают принятым на севере Англии комплиментом – рослая девчонка. По утрам толщина лодыжек не превышала у нее толщины запястий, однако стоило ей хотя бы немного постоять – и они обязательно распухали. Она догадывалась, что с таким телосложением ей следовало бы поискать сидячую работу. Ведь у нее за прилавком не было даже табурета.
– Это у меня от стояния. – Ей не хотелось, чтобы он считал, будто у нее всегда такие распухшие ноги.
– Знаю. У Дэна та же история.
Так она, к своему удивлению, узнала, что Дэн работает в Джарроу в бакалейном магазине. Зная, что Дэвид и его отец трудятся в судостроительной конторе, она полагала, что и Дэн работает там же. Где зарабатывает на жизнь брат Дэвида, она тем более не имела понятия, но предполагала, что все в той же благословенной конторе.
– Можно и пройтись, – сказала она. – От ходьбы мне не больно.
– Все равно поедем в трамвае. – В его голосе послышалась приятная для слуха твердость. – Вот, кстати, и он. Вперед!
Он взял ее за руку и повлек за собой через улицу.
В трамвае обратился к рабочему, сидевшему на задней площадке:
– Привет, Фред!
– Здравствуйте, мистер Хетерингтон.
Почтительное обращение рабочего к Дэвиду пришлось Саре по душе. Она испытала гордость, словно ореол почетного титула распространился и на нее. Еще бы, ведь рабочий назвал ее ухажера мистером Хетерингтоном!
Дэвид легонько потянул ее и принудил опуститься на сиденье напротив своего знакомого. Потом, обернувшись, спросил его:
– Ну, как, Фред, получилось?
– Не-ет, – протянул Фред. – Там столпились человек тридцать. Дохлый номер! Даже по протекции не выходит.
– Мне очень жаль.
– Не переживайте, мистер Хетерингтон. Спасибо и за то, что поставили меня в очередь.
Дэвид отвлекся, чтобы заплатить кондуктору за проезд, потом взглянул на Сару и тихо сказал:
– Нет ничего хуже, чем пытаться попасть на работу.
Сара не уловила смысла его фразы из-за лязга трамвая, однако догадалась, что он с симпатией отзывается о попутчике. Дэвид снова оглянулся через плечо и сказал Фреду:
– Завтра с утра пораньше поезжай в "Фуллерз". Вдруг что-то да выгорит. Где-нибудь во дворе встретишь Джона. – Он перешел на шепот. – Если удастся переброситься с ним словечком наедине, скажи, что это я тебя прислал.
– Вот спасибо, мистер Хетерингтон! Так и сделаю. Уж будьте уверены, встану раньше пташек. Эта чертова жизнь кого хочешь согнет в бараний рог.
– Желаю удачи, Фред.
– Удача – это как раз то, чего нашему брату недостает. И вам того же, сэр.
Он на мгновение перевел взгляд на Сарин профиль и опять уставился на Дэвида. Это движение было откровеннее словесного комплимента. Потом он встал и дернул за звонок, так как кондуктор поднялся на верхнюю площадку. Трамвай остановился.
Не глядя на спутницу, Дэвид сказал:
– Не могу смотреть, как они болтаются без дела и гниют заживо! Помню, когда я только пришел работать в контору доков, это был детина – косая сажень в плечах. А теперь усох минимум вдвое. В конечном итоге это случается с ними со всеми – наверное, что-то подтачивает их изнутри.
Сара внимательно и хмуро посмотрела на него. На сей раз она расслышала его высказывание от начала до конца, и оно ей почему-то не понравилось; ей не хотелось, чтобы он якшался с рабочими, разговаривал с ними как с ровней. Ведь он был пришельцем из другого мира, с противоположного конца! Он работал в конторе! Ей хотелось, чтобы он оставался, по крайней мере в ее представлении, человеком, никак не связанным с докерами, кочегарами, укладчиками, клепальщиками и прочей наемной рабочей силой.
Но он взял и сказал:
– Мой брат – бригадир плотников. Фирма у них маленькая, но он все равно при возможности пристроит его к какому-нибудь делу.
Его брат – плотник? Это сообщение стало для нее ударом, несмотря на звание бригадира. Она и представить себе не могла, чтобы кто-то из Хетерингтонов работал непосредственно в доках, имел дело с тяжестями и с грязью. С другой стороны, она вовсе не была зазнайкой и не хотела ею быть. Она мысленно повторила последнюю фразу, словно поспешно подыскивая ответ на оскорбление, и ее непривычные к быстрой работе мозги, не найдя доводов в поддержку снобизма, беспомощно признали поражение. Ей просто хотелось забыть про все неприятное.
Она уставилась на свои руки, обтянутые тонкими серыми перчатками – попытка казаться элегантной. Потом ее взгляд упал на ноги Дэвида. Он был обут в прекрасные коричневые ботинки, надраенные до блеска. Накануне он был обут в другие – черные, но это потому, что на нем был темный костюм. Значит, он может себе позволить подбирать разные туфли к разным костюмам! Она уже видела его в двух разных костюмах, не считая серого фланелевого и твидового пальто.
– Вы что-то уронили?
– Нет. – Она поспешно выпрямилась. – Просто я… смотрела на ваши туфли.
Зачем она это говорит? Секунду назад у нее и в мыслях не было откровенничать.
– Вы о блеске? – Он поджал губы, сверкнул глазами и кивнул, после чего сказал: – Это работа моей матери, она чистит мне обувь. Можно подумать, что она училась этому в армии, так ловко у нее выходит.
Она неуверенно улыбнулась ему в ответ. Права была ее мать, когда твердила: "Пришла беда – отворяй ворота!" Это применимо в любой жизненной ситуации. Сначала он беседует с простым рабочим так, словно стоит на одной с ним ступеньке, потом признается, что его братец занимается ручным трудом, а потом окончательно рушит ее иллюзию насчет исключительности своей семьи рассказом о том, что его мать чистит всем домочадцам обувь… Даже у нее в семье отчим, дурной человек и лентяй, чистил себе обувь самостоятельно.
Трамвай бежал по Стэнхоуп-род. Когда показалась католическая церковь, в которую она хаживала с тех пор, как стала школьницей, она благоговейно наклонила голову в знак почтения к Сердцу Христову, неизменно выставленному на алтаре. Это было непродуманное, почти инстинктивное движение.
Дэвид обратил внимание на ее набожность. Это стало ясно, когда они, сойдя с трамвая, перешли через дорогу и направились пешком в сторону Ист-Джарроу.
– Вы регулярно посещаете церковь? – спросил он с улыбкой.
– Регулярно… – повторила она, словно это было иностранное слово, а потом поспешно ответила: – Да, каждое воскресенье. Обязательно.
Следующие несколько минут они шагали молча, а потом он проговорил:
– Я тоже раньше ходил каждое воскресенье в нашу часовню.
За этим признанием последовала почти виноватая улыбка.
– А теперь перестали?
– Перестал. Ни разу там не был с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать лет.
У нее словно гора свалилась с плеч. Это может очень упростить все дело.
– Почему?
Он чуть заметно покачал головой.
– Не мог больше этого выносить. Ограниченность, чванливая уверенность, что Бог принадлежит одним баптистам, а тебе устроит вечные муки, если ты думаешь не так, как они предписывают, – все это стало казаться мне безумием. Разумеется, такое отношение появилось у меня не сразу, ему предшествовали долгие и тревожные раздумья. Но теперь я уверен, что люди просто ослы, если не сказать хуже, раз верят, что Бог существует только для них одних с их сугубо определенным мышлением, тогда как вся остальная страна – да что там страна, весь мир обречен на проклятие, не присоединись он к ним.
Она была ошеломлена. Раз он такого мнения о баптистах, то что говорить о католиках? Ведь католическая религия – единственно истинная, каждый католик знает и обязан отстаивать это. Можно не ходить к мессе, напиваться, мужчинам – нередко поколачивать жен, но, сходив на исповедь и получив отпущение грехов, католик знает, что пользуется привилегиями, каких ни у кого, кроме него, нет и в помине… Первое мгновение тяжелого ошеломления прошло, и ему на смену пришел луч надежды. Разве при таком его отношении к религии не легче будет решить их проблемы? Одно то, что он уже не числил себя религиозным нонконформистом, означало, что битва наполовину выиграна. Однако вопреки этим своим мыслям вслух Сара произнесла:
– Но вы верите в Бога?
– Не знаю. – Он покачал головой. – Иногда у меня пропадают последние сомнения: нет, не верю. А иногда… В общем, не знаю. Я мог бы поклоняться величию, простоте, великодушию Иисуса. За Его презрение к наигранной святости я готов пожать Ему руку. Когда Он одаривает улыбкой мытарей и блудниц, я готов встать с Ним рядом. Но я не могу согласиться с Его речами, будто та неторопливая сила, что вырастила из семечка дерево, а потом превратила это дерево в дрова, на которых будет сожжен еще не зачатый человек, и есть мой небесный Отец. Впрочем, так ли все это важно?
Они шагали бок о бок, его длинное серьезное лицо было повернуто к ней. Не глядя на него, она неискренне ответила:
– Вовсе нет.
Снова наступило молчание. Теперь они шагали по тихой улочке, между высоких каменных стен; с одной стороны была дамба, с другой – лесопилка. Когда вокруг не осталось ни души, он неожиданно взял ее за руку и принудил остановиться. Не выпуская ее руки и пожирая ее взглядом, он выпалил два слова, которых она не могла не счесть признаком чудачества. Он сказал:
– Привет, Сара!