Она чуть было не захихикала: разве они только что познакомились? Но опустила ресницы, видя его пристальный взгляд. Казалось, он расчленяет ее тело на составные части и каждую изучает в отдельности. Потом опять заглянул ей в глаза и спросил:
– Ну, как, Сара?
Она не знала, что ответить. Она облизнула дрожащие губы и, как дурочка, каковой, по собственному мнению, и являлась, не нашлась с ответом. Ему пришлось продолжать:
– Просто я никогда прежде не произносил вашего имени. Мы ходили здесь уже двадцать пять раз – я считал, – а я ни разу не назвал вас по имени. И еще сегодня я впервые к вам прикоснулся, когда подсаживал в автобус. Должен вам сказать, Сара, что… вы очень красивая.
– О!… – только и вымолвила, вернее, простонала она.
Он огляделся и тихо спросил:
– Можно мне вас поцеловать?
Она оставалась неспособной на членораздельный ответ, но его и не требовалось – тело ответило вместо нее. В следующее мгновение они уже стояли вплотную друг к другу, и его губы нежно прикасались к ее губам, словно опасаясь происходящего. Секунда – и все кончилось; они снова шагали рядом, но уже не мешая рукам соприкасаться. Она чувствовала себя пушинкой, тяжесть в ногах исчезла, она готова была взлететь.
Они миновали стену и увидели берег. Был прилив, дети играли с досками на воде. Дальше находилось трамвайное депо, Богги-Хилл. Только когда показался жилой массив – Пятнадцатые улицы, он нарушил волшебную тишину:
– Хотите, съездим завтра вечером в Ньюкасл на спектакль?
– О!…
Снова стон, правда, иного свойства. В Ньюкасл на спектакль! Это уже была бы настоящая жизнь… Если бы только она могла ответить согласием! В кармане у нее была получка – 18 шиллингов и 6 пенсов. Хорошие деньги, на которые можно было бы нарядиться с ног до головы, но где там! Ей еженедельно приходилось отдавать в семью по 14 шиллингов. Еще 2 шиллинга уходило на одежду. Оставалось полкроны, и того не было бы, если бы гона ежедневно не экономила на проезде. Фунтов на пять смогла бы отлично приодеться. Так она и сделает! От решимости ее грудь заходила ходуном. Пять фунтов – и у нее будет новое пальто и туфли. Но о завтра не приходится и мечтать… Она поникла и пробормотала:
– Простите, завтра я не могу.
– Почему? На прошлой неделе вы говорили, что в эту субботу вас раньше отпустят… Сара! – Опять они стояли лицом к лицу. – У вас есть еще кто-то, Сара?
– Еще кто-то? – Наконец-то она обрела дар речи. Смеясь, она повторила: – Кто-то еще! – Склонив голову набок, даже позволила себе пошутить: – Где же он, по-вашему, прятался целые три недели?
Они засмеялись вместе. Он смеялся в своей манере – откидывая назад голову. Потом опять посмотрел на нее и спросил:
– В таком случае, почему вы не можете?
Пришел ее черед изучать его лицо. При внимательном рассмотрении оно оказалось славным – добрым и честным. В следующий миг до нее дошло главное: он совершенно не зазнается. Эта мысль ее согрела. Она почувствовала себя мудрой, едва ли не умнее его, сумев проникнуть в его характер. Теперь ей было понятно, почему он так запросто общается с работягами. Не удивляло ее больше и то, что он без смущения рассказывает, что его мать чистит всем обувь, а брат выполняет незавидную работенку. Ни капли чванства! Новое знание придало ей смелости. Она слегка распахнула полы своего пальто и призналась:
– Мне нечего одеть.
– Что?! – Он в искреннем изумлении приподнял брови, потом его длинное лицо стало озабоченным, кончик носа по-кроличьи сморщился. – Милая моя! Надо же, о чем вы тревожитесь! Я даже не замечал, что на вас одето. – Озабоченность сменилась веселой улыбкой. – И никто никогда не заметит, Сара. Вы носите свою одежду, как… В общем, как человек, которому вообще не нужна одежда, чтобы обратить на себя внимание. То есть вы понимаете, что я хочу сказать… – поспешно закончил он.
Она стояла, опустив глаза.
– Очень мило, что вы так говорите, но девушке нужна хорошая одежда. От хорошей, новой одежды сразу оживаешь…
– А я вам говорю, что никто никогда не заметит, что вы там… Да бросьте вы! – Он со смехом повлек ее за собой. – Вот приедете завтра в Ньюкасл – и сами увидите, что разные разодетые дамочки вам в подметки не годятся.
Она все еще не поднимала глаз, но ее большое тело сотрясалось от счастливого смеха. Потом она взяла себя в руки, подняла голову и тихо произнесла:
– Знаете, что я вам скажу?
– Не знаю.
– По-моему, лучше вас нет никого в целом свете.
– Сара!
Он чуть было снова не привлек ее к себе, и ей пришлось предупредить его:
– Перестаньте! Мы почти пришли. Люди же вокруг!
И густо покраснела. Она не собиралась говорить ему комплименты, это вышло непроизвольно. На данной стадии это было преждевременно, все равно что взять и броситься ему на шею. Впрочем, он все поймет правильно, ведь она сказала ему правду: он самый лучший человек на свете. То есть мужчина. Он именно так и выглядел: не пареньком, не юнцом, а мужчиной. Кстати, сколько ему лет? Он ни разу не говорил о своем возрасте. На вид ему можно было дать лет двадцать пять – двадцать шесть. Воистину, в этот вечер она была не властна над своим языком – к ее собственному изумлению, язык бесстрашно задал вопрос:
– Сколько вам лет?
– А вы как думаете? – насмешливо осведомился он.
Она покосилась на него, словно снимая мерку, и ответила:
– Двадцать шесть.
– Двадцать шесть? – Его брови взлетели на лоб. – Ошиблись на три года.
– Неужто двадцать девять?
– Нет. Придется вас разочаровать: всего двадцать три.
Она вовсе не была разочарована, просто он выглядел старше. Следующие его слова заставили ее вздрогнуть:
– А вам девятнадцать.
– Откуда вы знаете?
– Я знаю, когда вы окончили школу.
– Вот как?
Он наклонился к ней и угрожающе прошептал:
– Я уже не один год слежу за вами, Сара Бредли.
Она снова почувствовала себя по-детски счастливой и беззаботной, чего с ней почти никогда не случалось. Подумать только, он так давно положил на нее глаз! Раз так, почему не открылся раньше? Потому, наверное, что она никогда на него не глядела. Раз за разом сталкивалась с ним на тротуаре, но неизменно отводила взгляд, зная, что она ему не ровня.
На углу улицы Камелий он поздоровался с двумя встреченными женщинами:
– Добрый вечер, миссис Талбот, добрый вечер, миссис Френсис.
– Добрый вечер, – ответила одна из них.
Обе кивнули, не спуская глаз с Сары.
Только что ей было тепло, а теперь повеяло холодком. Что они вообразили? Тут и думать нечего: приняли Дэвида за сумасшедшего. Если начистоту, дернула она себя, то одним сумасшедшим дело не ограничивается – она по-своему тоже лишилась разума.
На том месте, где они обычно расставались, она остановилась.
– Почему вы не позволяете провожать вас дальше?
Она не отвела взгляда.
– Разве и так не ясно?
Какое это облегчение – быть откровенной! Признавшись в своих проблемах с одеждой, она уже готова была обо всем говорить ему правду.
– Глупости!
– Какие уж глупости… Сами знаете, что у нас там за местечко.
– Рано или поздно мне придется там появиться.
Ее снова окатило жаркой волной, и она потупила взор.
– Решено, завтра я за вами зайду.
– Нет, пожалуйста, не надо! – взмолилась она. – Не ходите туда. Лучше встретимся здесь.
Он собирался ответить, но тут ватага мальчишек, носившаяся все это время по мостовой, закрутилась на тротуаре вокруг них, и один, удирая от преследования, ненароком схватил Сару за подол. Она едва удержалась на ногах. Дэвид не дал ей упасть и крикнул на мальчишку:
– Эй, ты что? Немедленно уймись!
Провинившийся метнулся обратно на мостовую, зато его преследователь остановился, уставился на Сару и без всяких предисловий сообщил:
– У вас за домом творится сущий ад, Сара. Твой папаша потчует Филис ремешком. Она орет как оглашенная, а мать сидит взаперти в чулане.
Губы Сары зашевелились, хотя намерения высказаться у нее не было. На мгновение она сделалась похожей на древнюю старуху, жующую губами от невозможности сформулировать мысль, однако в голове у нее царила полная ясность. За какую-то секунду вся сладость жизни, которую она едва вкусила, улетучилась из-за слов мальчишки. Она уже не смела смотреть на Дэвида.
Развернувшись, со всех ног бросилась прочь от него. Однако он быстро ее нагнал. Задыхаясь, она сказала, вернее, почти пролаяла:
– Нет! Не ходите со мной, прошу вас! Я этого не хочу, неужели сами не видите?
Он остался стоять, так ничего и не ответив, а она побежала к дому, минуя перекресток за перекрестком. На ближайшем к дому углу мужчин, вопреки обыкновению, не оказалось, на улице их тоже не было. Улица вообще была необычно пустынной, если не считать миссис Янг, соседку справа. Она как раз выходила из дому, когда Сара принялась барабанить в дверь.
– Вряд ли ты так попадешь в дом, крошка. Он уже полчаса как не бушует. Пора приводить его в чувство. Я бы сама пошла к инспектору по жестокому обращению с детьми, если бы не твоя мамаша. Отхлестал бедняжку так, что оставил ее едва живой! Просто псих какой-то, злобный псих, когда на него накатывает. Ладно бы еще устраивал такое в подпитии, но, раз он у вас не пьющий, значит, у него просто не все дома.
– А что она натворила, миссис Янг?
– А вот это не мое дело, милочка. Скоро сама узнаешь. На твоем месте я бы пробралась туда сзади.
Сара побежала в указанном направлении. На задах собрались люди; каждый был сам по себе. У задней калитки Сариного дома стояли четверо мужчин и женщина. Женщина обернулась.
– А, это ты, Сара?
Один из мужчин схватил ее за руку и предупредил:
– На твоем месте я бы туда пока что не совался. Пускай сперва остынет. С ним твоя мать. Не надо винить во всем его одного, – сказал мужчина, так сильно качая головой, что она грозила оторваться. – Когда такое случается, приходится принимать меры.
– О чем это вы, мистер Райли? Что случается? Что произошло? Да отпустите вы меня!
Мужчина, державший ее за руку, послушался и разжал пальцы. Второй объяснил:
– Арабы – вот что.
– Арабы?! – Сара знала, что недопустимо широко разинула рот и обнажила десны, словно само это слово издавало неприятный запах.
– Ты правильно меня расслышала, дочка. Малютка Филис связалась с арабом. Твой папаша – не ангел, это всем известно, но, раз такое дело, я поступил бы так же.
– Даю голову на отсечение, что у вас не поднялась бы рука. А он совсем озверел.
Подгоняемая этими словами женщины, Сара ворвалась в калитку. Из кухни не доносилось ни звука, весь дом затаился. Она открыла дверь и заглянула в тесную квадратную кладовку. Таз, обычно стоящий на табурете за дверью и использующийся как лохань для стирки и для прочих нужд, связанных с водой, валялся кверху днищем, а пол был залит мыльной водой. Она тихо вошла в кухню. Отчим сидел за столом с угла. Его худое скорбное лицо пожелтело, красные, прожилки, всегда портившие глаза, сейчас целиком затянули белки. Эти налитые кровью глаза сверлили Сару, как буравчики. Его тощее тельце и короткие ножки были неподвижны; он выглядел обрубком, а не человеком.
Сара перевела взгляд на мать, которая держалась руками за каминную полку и смотрела, наклонясь, на чахлый огонь в камине. Мать была крупной женщиной, рядом с ней отец казался совсем плюгавым. В свое время она была красоткой с хорошей фигурой, любительницей похохотать, но Сара уже много лет не слышала ее смеха. Мысль, которая посещала ее бесчисленное количество раз, возвратилась: зачем она это сделала, зачем вышла за него замуж? Он был моложе ее на десять лет. Сара и раньше объясняла это разницей в возрасте – ей польстило его внимание…
Запинаясь, она спросила:
– Что… Что случилось?
Она не поверила в то, что услышала у калитки. Чтобы Филис связалась с арабом? Просто этот изверг рад любому поводу, чтобы пустить в ход ремень.
– Явилась – не запылилась!
Не обращая внимания на его слова, она повторила вопрос, нарочито обращаясь к одной матери:
– Что случилось?
Пат Бредли вскочил, испепеляя ее своими налитыми кровью глазами.
– Делаешь вид, что знать ничего не знаешь, да? Она да ты – два сапога пара. Если она чего не знает, ты ее быстро надоумишь. А вообще-то она и без тебя соображает.
Мать обернулась и впервые заговорила мертвенным голосом:
– Ступай наверх, Сара, и займись Филис.
– Пускай дождется, пока я ее отпущу.
– Оставь хоть ее в покое! – Энни Бредли угрожающе возвышалась над тщедушным супругом. – Ты и так достаточно накуролесил для одного вечера. На сей раз ты перегнул палку. Или я тебя не предупреждала, что будет, если ты опять поднимешь на одну из них руку? – Она отвернулась, чтобы не встречаться с ним глазами, и повторила: – Ступай, займись Филис, Сара.
Сара медленно развернулась. Ей одновременно и хотелось, и не хотелось идти наверх. Сперва следовало разобраться с этим негодяем, предостеречь его от того, что случится, если он посмеет поднять руку на нее. Она давно ждала этой возможности и молила Пресвятую Деву о храбрости, однако слово матери было для нее законом. Пройдя между столом и кушеткой, она открыла дверь на лестницу и, хватаясь за веревочные перила, взобралась по почти отвесным ступенькам. Один шаг – и, миновав крохотную прихожую, она оказалась в спальне, перед простертой на кровати Филис.
Филис лежала на боку. От спинки джемпера остались клочья, юбка была разорвана в двух местах от пояса до края, штаны выпачканы, словно ее волочили по грязи. Сара наклонилась к сестре. Следов крови не было, однако на спине вздувались синие рубцы.
– Филис! – Она ласково прикоснулась к плечу сестры, но та никак не отреагировала на прикосновение, и Сара повторила настойчивее: – Филис, сядь! Ты меня слышишь? Филис!
Филис шевельнулась; каждое движение давалось ей с трудом, словно она была привязана к кровати. Глаза ее плотно зажмурены, все лицо, не считая темного рубца, бравшего начало у виска и кончавшегося в уголке рта, было белым, как мел. Но Сара смотрела не на лицо, а на грудь сестры – маленькую, еще не успевшую развиться, о размерах которой та так пеклась. Сейчас ее грудь, как и спина, была исчерчена рубцами.
– Боже мой! – Сара опустилась на край кровати, нежно обняла тощее тельце и стала покачивать, как мать дитя. – Боже мой!
Какое-то время она просто покачивала сестру, бессильно причитая, а потом спохватилась:
– Сейчас принесу мазь и натру тебя. Погоди!
Филис по-прежнему ничего не говорила, но, когда Сара выпустила ее, она спустила ноги с кровати и села. У нее был такой вид, словно ее покинуло всякое желание жить, не оставив даже инстинкта самозащиты. Но это впечатление оказалось ошибочным. Стоило Саре прикоснуться пальцем с мазью к ее щеке, как она схватила сестру за кисть и прошептала хрипло, но напористо:
– В один прекрасный день я его просто прибью!
Сара не стала упрекать ее за такое воинственное намерение, а присела с ней рядом и шепотом спросила:
– Что ты натворила?
– Он говорит, что я связалась с арабом.
Филис смотрела Саре прямо в глаза.
– Но ведь это не так, правда? Не с арабом же?
– Он говорит, что я связалась с арабом. Не просто перекинулась словечком, а связалась.
– Но ведь ты даже никогда не разговаривала ни с какими арабами.
– Как раз разговаривала. – Филис не отвела взгляда. – Они каждый день бывают у нас в кафе, так что волей-неволей приходится.
– Знаю, но не на улице же?
– Я и на улице с одним разговаривала.
– Что ты, Филис!
– "Что ты, Филис!" – передразнила она Сару. – Вполне приличный парень, куда лучше здешних, доложу я тебе.
– Но, Филис, араб есть араб. Тебя заклюют, затравят, заставят бежать без оглядки! Помнишь Бетти Фуллер? Наверное, нет, а я помню. Она вышла замуж за араба, а когда приехала навестить мать, миссис Бакстер вывалила на нее из верхнего окошка содержимое ночного горшка. Мне было тогда лет десять, но я хорошо запомнила, какой это был стыд. Все соседи переполошились.
– Мне-то что? Я с ним не связалась, а просто поболтала пару раз. Один раз это было на пароме. Мистер Бенито послал меня за заказом в Норт-Шилдс, а он оказался на пароме, вот мы и разговорились. И должна тебе сказать… – Филис уже не шептала, а яростно шипела. – Его речь не сравнится с речью наших шалопаев. Конечно, слова у него те же, что у любого углекопа, но по крайней мере он обучен приличным манерам.
Сара ничего не ответила. Ей было трудно переварить услышанное. Филис разговаривала с арабом! Любому в округе было известно, что было с девушками, встречающимися с арабами: их подвергали остракизму и не пускали обратно в общество приличных людей. Их семьи отказывались с ними знаться – во всяком случае, здесь происходило именно так. Почти все белые девушки, повыходившие замуж за арабов, жили в арабском поселке в Костерфайн-Тауне и Ист-Холборне. Непокорные, осмеливавшиеся селиться в других районах города, не выдерживали долго – об этом заботились соседи.
Сара знала, что даже здесь, на самом дне, строго соблюдаются классовые различия. Обитатели верхних и нижних кварталов Пятнадцати улиц знали свое место и не замечали друг друга, пока сама Сара, вернее, Дэвид Хетерингтон не сломал лед предубеждения и не нарушил табу. Однако даже эти правила, копирующие еще более сильные настроения такого рода, царящие в Джарроу и Шилдсе, несмотря на убожество жизни без работы, не шли ни в какое сравнение с разницей между белой девушкой любого сословия и арабом.
Лицо Филис перекосилось от боли, когда она прижала руки к груди в знак своей искренности.
– Ты мне не веришь?
– Верю, Филис. Лучше объясни, как об этом пронюхал он. – Она указала кивком на дверь.
– Только сегодня и пронюхал. Сегодня я всего во второй раз разговаривала с тем парнем на улице. Я как раз вышла с работы и решила заглянуть на рынок, чтобы принести что-нибудь матери. Ты же знаешь, как она любит мидии. Я пошла в лавку, где продаются мидии, черный хлеб и пиво, а там оказался он, как раз лопал мидии. Не хочешь, мол, полакомиться? Нет, отвечаю, лучше возьму с собой. Когда я вышла, он увязался за мной. Так мы с ним и прошлись по улице. Не могла же я ему сказать: "Тебе нельзя со мной идти!"
Ее глаза, полные боли и бунта, требовали ответа, и Сара ответила:
– Конечно, нет! И это все?
– Все! Богом клянусь, больше ничего не было. Но учти, – Филис подалась к сестре, – теперь будет продолжение. Провалиться мне на этом месте, если это окажется пустой угрозой! На этот раз во мне что-то надломилось. Он и раньше угощал меня ремнем, но не так, как сегодня. Клянусь, я с ним расквитаюсь! Я уже знаю, как. Богом клянусь, он у меня попляшет!
– Филис, тебе больно, вот ты и городишь чушь.
– Не просто больно, а хоть на стену лезь! – Филис в отчаянии замотала головой. – Хоть в гроб ложись! Только я не подохну, нарочно выживу, чтобы его осрамить. Господи! – Она стиснула руки. – Никто и глазом не успеет моргнуть, как я отсюда вырвусь. Вот увидишь, я даже тебя опережу. Увидишь!
Можно было подумать, что Сара с ней спорит, а та твердила только:
– Хорошо, хорошо, успокойся! Ложись-ка, я натру тебе спину.
Филис послушно улеглась на живот. Когда Сара щедро натерла ей спину мазью, она перевернулась и сказала: