Но Стася полагала - Дима специально сдерживал свои чувства, сознавая, что между ними огромная пропасть - она профессорская дочь, москвичка, а он - обыкновенный работяга. Именно так он ей и написал в очередной открытке, на которую Стася разразилась целой тетрадкой слов, уверяя Диму, что с детства ненавидит маменькиных сынков и людей "своего круга", а ценит именно таких простых и самостоятельных людей, как Дима.
Через год Дмитрия забрали в армию. Саратовскую.
Стася и там нашла его. Они встретились на КП.
Оба были смущены, растеряны, Дима никак не ожидал приезда Стаси, и разговор получился какой-то скомканный, быстрый, ненужный…
Стася думала, что несказанно обрадует его своим приездом, но Дима почему-то - она это чувствовала - дождаться не мог, когда же истекут положенные на свидание два часа.
Стася и тут отнесла его сдержанность на счет солдатского долга, тяготевшего над Димой, и, не удовлетворившись этой встречей, решила доехать до Саратова и познакомиться с матерью своего служивого, о которой ей Дима много рассказывал.
В Саратове Стасе хотелось поцеловать булыжную мостовую, по которой она шла к дому Димы… Ей хотелось обнять его мать, про которую он говорил, что она простой, но на редкость добрый и справедливый человек. Стася была уверена, что та встретит ее как родную. Ведь она так любит сына этой замечательной женщины!
Стася с охапкой осенних цветов вошла в дряхлый пятиэтажный дом, поднялась на последний этаж и, замирая от радостного предчувствия, позвонила в дверь.
Полная женщина с добродушным лицом, в фартуке, повязанном поверх тренировочного костюма, открыла ей дверь.
- Я - Станислава Михальская, - торжественно объявила ей Стася.
- Ну и чего тебе, девочка? - не поняла женщина.
- Вы не поняли, - настойчиво произнесла Стася. - Я - Станислава… Ваш сын, наверное, называл вам меня уменьшительным именем - Стася.
- Который из них? Димка или Гришка?
Стася не знала, что у Дмитрия был брат.
- Дима, Димочка, - пропела она. - Ведь он говорил вам обо мне?
Женщина вдруг насторожилась и даже как бы отпрянула от Стаси.
- А что он должен был сказать мне о тебе, девочка?
У Стаси вытянулось лицо.
- Как что? - упавшим голосом сказала она и выронила цветы из рук. Женщина бросилась поднимать их. - Все, все он должен был вам рассказать…
- Все?! - Женщина вскочила, и цветы снова упали на пол, теперь уже из ее рук. Она в каком-то непонятном Стасе страхе прижала ладони к щекам. - И ты тоже?!
- Что я "тоже"?! - пролепетала Стася, неуклюже собирая цветы.
Женщина схватилась за голову.
- Томка! Поди сюда! - крикнула она.
Из комнаты выплыла беременная женщина, молодая и хорошенькая, в байковом халате и тапочках на босу ногу.
Димина мать схватила ее за руку, подтягивая к двери.
- Вот еще одна моя невестушка прибыла! Ах, Димка, Димка, весь в батьку! Ну, пусть только воротится, шельмец! Я его выдеру, как в детстве! У тебя, деточка, какой срок?
- Срок? - машинально переспросила Стася.
- Ну да - какой? Вот Томка на восьмом месяце, она здесь поселилась, чтобы родить мне внука, а уж я Димку заставлю потом жениться на ней! - яростно продолжала женщина. - Но с тобой-то мне что делать?
- У нее еще ничего не заметно, - подала голос Тамара. - Пусть избавится от ребенка!
Димина мать замахнулась на нее цветами, которые выхватила из рук Стаси.
- Я тебе дам - избавится! Он и от твоего ребенка хотел избавиться, да я не допустила!
- Пусть делает аборт, - стояла на своем Тамара. - Димке двоих деток не прокормить… Зачем было парня до себя допускать? - с видом оскорбленной добродетели осудила она Стасю.
- А ты - зачем? - выкрикнула Димина мать.
- Я по любви! - гордо сказала Тамара.
- И она по любви.
Стася слушала эту перепалку, и страшная правда мало-помалу проникала в ее возвышенный и мечтательный ум.
- Не надо было ей ложиться с вашим Димкой!
- Он не мой, он теперь твой! - гневно проговорила Димина мать.
- Я не ложилась, - прохрипела Стася.
Обе женщины уставились на нее.
- Как не ложилась? А ребенок от кого? - хором спросили они.
- Она хочет на Димку чужого ребенка повесить, - азартно высказала гневное предположение Тамара.
- Нет, она с виду не такая, - не согласилась Димина мать.
- Я не беременна, - упавшим голосом объяснила Стася.
Тут обе женщины в изумлении переглянулись.
- Так чего же тебе надо, деточка? - наконец спросила Димина мать.
Стася разлепила губы, чтобы ответить, но вдруг, подняв глаза на свою соперницу, увидела на ее шее свой медальон…
Кровь бросилась ей в голову.
Отчаяние, горечь, стыд - эти чувства затопили ее.
- Ничего, - глухо произнесла она.
И, не помня себя, бросилась вниз по лестнице.
…Позже Стася получила от Димы письмо.
"Ты меня никогда не любила и не могла любить, - писал он. - Я ведь самый обычный парень, говорить не мастер, писать тоже, а тебе от мужчины надо много слов. На словах жизни не построишь. Жизнь штука грубая, а ты мечтаешь о другом, так что прости меня и забудь, а я женился на Томке, она баба простая, ровня мне, и к тому же родила мне сына Дмитрия…"
Это письмо мало что могло добавить к страданиям Стаси, к тем мукам, которые не оставляли ее после роковой поездки в Саратов, но заставило ее взглянуть кое на что в жизни иначе.
К тому же в этой ей помогла Марианна.
Нянька с самого начала была посвящена в перипетии этого романа и, обладая трезвым умом, относилась к нему неодобрительно.
Она даже отказалась гадать Стасе на картах, уверяя ее, что и без карт видит, чем дело кончится. А когда Стася рассказала ей о своей поездке в Саратов, а потом уже показала письмо, Марианна сказала:
- Твоя беда в том, детка, что ты боишься любви, как иные люди боятся темноты, и приучают себя к ней, подолгу гуляя в сумерках. И именно потому ты выбрала себе в возлюбленные этого ничем не примечательного паренька. Ты решила, что невысокий культурный уровень твоего Дмитрия гарантирует тебе его верность, что он будет всегда смотреть на тебя снизу вверх и не посмеет ни в чем тебя обмануть…
Стася, глубоко ошеломленная правдивыми словами няньки, помалкивала.
- Но все произошло как раз наоборот. Мальчик правильно понял, что ты его не любишь, тебе просто нравится своя героическая позиция девушки из хорошей семьи, обратившей милостивое внимание на плебея. Он ближе к земле, не читал книг - но оказался умнее тебя. Пойми, ему хочется жить, а не отстаивать надуманные идеи!
- Но я так тосковала, так мучилась из-за разлуки с ним! - воскликнула Стася.
- И-эх, милая, - сокрушенным тоном молвила Марианна. - Это ты не из-за Димы тосковала и не о нем страдала. Ты страдаешь, потому что пришло твое время любить… И знаешь, что я тебе скажу, - по-моему, тебе лучше не влюбляться. Ты можешь растаять, как Снегурочка. Тебя это солнышко спалит… Ты ведь живешь в придуманном мире, тогда как солнце любви - оно настоящее. Человек, который попал в его лучи, расцветает, а страну фантазии оно выжигает дотла, как пустыню. Лучше тебе, детка, не поднимать глаз на мужчин - или выйти замуж за благодушного реалиста вроде Родиона!
- Я не могу влюбиться в Родиона! - почти с отчаянием воскликнула Стася.
- Да, ты не можешь влюбиться в Родиона, - грустно подтвердила нянька.
Со времени Димы минуло три года. Стасе исполнился двадцать один год, и мелькавшие время от времени перед нею мужские лица не привлекали ее внимания.
Тех, кого она знала, Стася не стремилась узнать глубже, она чувствовала, что глубины этой, собственно, нет. Сквозь лица знакомых ей мужчин просвечивали самые житейские мысли, самые банальные страсти. Одни штамповало раздутое тщеславие, другие - жадность и хитрость, в выражении третьих проступала пошлость и скука, на физиономиях четвертых как будто крупным шрифтом была набрана претенциозная глупость, пятые сводила судорога зависти… Словом, художник-реалист имеет здесь превосходную натуру, но романтическому художнику, для того чтоб найти типаж настоящего героя, бескорыстного рыцаря, следует полагаться исключительно на свою фантазию, думала Стася.
…Но одно лицо среди калейдоскопа человеческих лиц все-таки врезалось в ее память и даже затмило смазливую физиономию далекого Димы.
Однажды Стася стояла в небольшой очереди к кассе предварительной продажи билетов, в который раз думая над тем, что она не может, ленится изобрести какой-то более основательный предлог для своих поездок якобы в Питер, чем приобретение там колонковых кисточек. Отец полагал, что эти дни она обретается у Марианны, и Стеф поддерживал в нем эту мысль, ссылаясь на творческий застой у Стаси, которой необходимо побыть одной. Марианна была посвящена в тайну Стасиных поездок, но Стефану они боялись рассказать всю правду… Стоя в очереди, она рассеянно рассматривала людей в соседней очереди - эти брали билеты на сегодняшний поезд. И вдруг взгляд ее как будто споткнулся, зацепившись обо что-то неожиданное…
Это лицо было настолько своеобразной лепки, что сразу же возникала мысль: его лепила не столько природа, сколько сильная воля этого человека. Все - как будто из углов, как у Ренато Гуттузо, такое лицо - находка даже для кубистов. Решительный, красиво очерченный подбородок, резкие, удлиненные, с выпуклой косточкой под глазами скулы, костистый нос, широкий волевой лоб, прямые твердые брови и глаза глубокого серого цвета, глубокого и мягкого, как крыло голубя… Это лицо буквально дышало силой, но выражение глаз было тяжелым и скорбным, как будто они смотрели внутрь какой-то тайной раны, которую одним волевым усилием невозможно было исцелить… "Он похож на Жюльена Сореля, - промелькнуло в голове у Стаси, - если бы мне дали иллюстрировать Стендаля, я бы уцепилась за эту натуру… Та же трагическая воля в выражении лица…"
Между тем человек, который так сильно ее заинтриговал, поставил к стенке свой тяжелый чемодан и стал сжимать и разжимать отекшие пальцы, как это обычно делают художники. Стася про себя улыбнулась. Тут она увидела, что к чемодану, стоящему у стены, незаметно подбирается хромоногий человечек. Давно он крутился в очереди, кося глазом на чужие вещи, Стася заметила его, и вот - облюбовал чемодан, который поставил усталый художник.
Воровато оглядевшись, хромоножка сперва немного отодвинул чемодан, а потом подхватил его и быстро-быстро заковылял прочь…
Художник, словно разбуженный нарушением композиции, к которой привык его рассеянный глаз, обернулся и в несколько шагов настиг хромоногого воришку.
Теперь они оба держались за ручку чемодана: воришка вобрал голову в плечи и уставился в землю.
Стася, забыв про очередь, подошла ближе и услышала разговор этих двоих.
- Здесь нет ничего для тебя интересного, - как бы с сожалением молвил художник, - книги…
Воришка со скорбным достоинством отвел свою руку и произнес с горечью:
- Тогда пожалуйста… Я-то думал - теплые вещи…
Откровенность его, видимо, понравилась художнику.
- Что - мерзнешь?
Вместо ответа, воришка извлек из кармана замызганного пиджака носовой платок и громко высморкался.
Художник рассмеялся:
- Ладно, ты меня убедил. У меня там сверху лежит кофтенка…
Он щелкнул замком чемодана, вытащил из него теплый свитер и протянул хромоногому:
- Держи.
Тот недоверчиво скосил глаза на свитер:
- Правда даришь?
- Дарю.
- Ну спасибо, брат. А консервов у тебя там нет?..
Художник, рассмеявшись, вытащил из кармана несколько купюр и, не считая, сунул их воришке в руку.
- Вот тебе на консервы, брат.
- Спасибо, брат, - отозвался хромоногий, - утешил ты меня. Ей-богу, помяну тебя в храме Николая Угодника. Как зовут-то тебя?
Художник покачал головой:
- Не надо меня поминать. Не услышит тебя Бог, - и с этими словами пошел в свою очередь.
Стася, удивленная этой сценой, тоже вернулась в свою очередь.
Он взял билет и быстро зашагал к выходу.
А Стася подумала: "Как жаль, что мы поедем в разных поездах…"
Глава 5
Чонгаровские сборища
Собираясь к разрекламированному Родей Чону, Стася не надеялась извлечь что-нибудь интересное для себя из этого визита.
Она с большой долей вероятности могла представить, что там увидит и услышит.
Полутемный подвал, заставленный скульптурой, небрежно одетых людей, сидящих на матрасах, попивающих дешевое вино и ожесточенно курящих одну сигарету за другой, чтобы занять руки, тогда как слух будет занят громыханием Майкла Джексона или, напротив, тихой мелодией Вивальди. Все эти споры об умирающем искусстве, сдобренные принятым в обществе юмором, осторожное или настойчивое внимание со стороны мужчин, разговоры художников о том, кому и за сколько удалось продать свою работу, - словом, обычная богема.
И Чон был ей не слишком интересен, она знала, что Родя - человек увлекающийся и не умеющий судить здраво о том, кто в данное время занимал его ум. Но интерес вызвало сообщение Роди о том, что у этого Чона есть несколько картин Кати Григорьевой, которая писала цветы в манере, не похожей на Стасину.
Дверь им открыл высокий тяжеловес в байковой просторной кофте.
Родя, обменявшись с ним рукопожатиями, сказал:
- Павел, это моя однокурсница, невероятно талантливая девушка.
Тот обернулся к Стасе с неожиданно застенчивой улыбкой:
- Это правда?
- Что правда? Что девушка или что невероятно талантлива? - вдруг плоско пошутил Родя, и Стася на минуту прониклась неприязнью к этому Павлу. Родион, увидев, как переменилось ее лицо, быстро поправился: - Она очень, очень талантлива…
Глаза тяжеловеса заискрились смехом.
- У Родьки все гении, вот почему я решил уточнить… Извини, если обидел тебя.
Стася протянула ему руку:
- Меня зовут Стася.
Павел рассеянно пожал ей руку.
- Так как насчет талантливости, Стася? Свидетельства Роди мне маловато. Как вы-то сами оцениваете себя?
Стася подумала, что напрасно разозлилась на этого Чона.
- Да никак не оцениваю, - пожала она плечами. - Это не мое дело - оценивать.
- Хороший ответ, - одобрил Павел. - Ну, проходите, друзья, рассаживайтесь, сегодня не много народа.
В мастерской, конечно, было накурено так, что казалось, гипсовые и человеческие фигуры плавают посреди дыма. Одни гости прохаживались между скульптурами, находившимися в разной степени завершенности, другие переговаривались, прислонившись к стене, третьи сидели на кушетках и табуретах. На длинном, грубо сколоченном столе, больше похожем на топчан, стоял электрический самовар и множество стаканов, а в дальнем углу залы какой-то парень, ссутулившись над клавиатурой, играл на стареньком "блютнере" пьесу Шёнберга.
Павел вполголоса стал представлять Стасе гостей.
- Вот те двое - Маринина и Лопотов, муж и жена, работают в графике, тот толстый - Сорокин, блестяще иллюстрирует детскую литературу, но сейчас спрос на комиксы, вот он и сидит без работы, лысый в очках - Саша Руденко, поэт-авангардист, вы, конечно, читали его стихи, кто его новая длинноногая подруга, не знаю… Тот, похожий на Раскольникова, - Сема Шорохов, у него внешность романтическая, - Павел повысил голос, и Сема с готовностью улыбнулся ему, - но душа старушки-процентщицы, - Сема укоризненно покачал головой и поцеловал руку Стаси, - та красивая девушка - натурщица…
- Это Мария, - кивнула Стася. - Она у нас в училище подрабатывает, мы знакомы.
Мария, встретив ее взгляд, послала Стасе воздушный поцелуй.
- Ну вот, я рад, что вы увидели знакомое лицо… - сказал Павел. - Мария - очень славная девушка… Да, а тот, кого она сейчас охмуряет, - это наш великий Русанов, впрочем, вы его, конечно, узнали… Хоть он такой бо-ольшой общепризнанный мастер, а вот, не гнушается нашим обществом, подпитывается… Уф! Кажется, всех вам представил…
- А кто это там играет Шёнберга? - спросила Стася.
- Как кто? - Павел слегка удивился. - Так вы, оказывается, незнакомы с ним? Я-то решил, вы - приятельница Чона… Это мой тезка - Павел Чонгар.
Стася смутилась:
- Простите. Я решила было, что Чон - это вы.
- Куда уж мне! - с добродушной иронией произнес Павел. - Я просто Павел, а Чон - это Чон. Павел Переверзев, ваш покорный слуга, малюю от нечего делать пейзажи. Ну, Стася, к какой группе желаете пристать? Ваш Родя воркует с Марининой… Или чайку для начала?
- Спасибо, - отозвалась Стася. - Чайку, пожалуй, выпью. Я подсяду поближе к роялю и немного осмотрюсь.
Чон как раз закончил играть пьесу, когда Павел подвел к нему Стасю.
- Чон, познакомься с талантливой художницей, которую привел Родион, - сказал он.
Тот неторопливо обернулся - и Стася обомлела.
…Это был тот самый художник, которого она встретила несколько месяцев назад на вокзале.
Чон, удостоверившись, что привел новую гостью в замешательство своим пристальным, неулыбчивым взором, снова отвернулся к клавиатуре, бросив Стасе через плечо:
- Что вам сыграть?
- Можно назвать конкретную вещь? - с интересом спросила Стася.
- Рискните. Только не заказывайте "Лунную сонату", умоляю вас, я ее уже заиграл…
- Выберите что-нибудь сами, - предложила Стася.
- Не бойтесь меня смутить, - усмехнулся Чон. - На антресолях лежит кипа нот, там наверняка найдется пьеса, которую вы захотите услышать, и Павел принесет нам ноты, и я сыграю с листа… - монотонно проговорил Чон. Но прежде чем Стася смогла придумать, что бы заказать пианисту, он, как будто забыв о ней, заиграл 1-ю балладу Шопена.
Стася, задетая его странными манерами, сделала движение, чтобы отойти от рояля, но Чон почувствовал это и, чтобы не дать ей уйти, принялся вполголоса объяснять:
- Я играл эту вещь еще в музыкальной школе… Шопен для начинающего пианиста - большое искушение. Шопеном пианист должен завершать свою карьеру… А что вы рисуете?.. Да, я не расслышал ваше имя?..
- Стася, - рассеянно отозвалась Стася. - Цветы.
- Натюрморты? - уточнил Чон.
- Нет, просто цветы.
- Как Григорьева? В какой технике?
- Нет, иначе. Маслом, мелом на асфальте.
- Хотите посмотреть Григорьеву? - Чон оторвался от рояля. - Пойдемте, это в другой комнате…