Наскоро распихав скарб по необъятным "челночным" сумкам, Рене вызвал такси в рабочий поселок Неонилы Кива.
Круг замкнулся.
Во дворе, пока они ждали машину, Рене положил руку на плечо апатичной Нилке:
– Ненила, послушай меня. Здесь деньги. – Он встряхнул перед Нилкиным носом конвертом – судя по всему, там лежала приличная сумма. – Я купил твою машину, – объяснил Рене, хотя Нилка ни о чем не спрашивала, – этого хватит на первое время. Скажи мне номер телефона, я буду звонить тебе.
Номер телефона? В Нилкиных глазах отразилось непонимание. Какой номер? Она же труп. Разве на том свете есть телефоны?
Кое-как извлекла из памяти пять цифр и продиктовала странному французу.
Что он делает рядом с нею? Где Вадим?
Ах да. Ее Вадим теперь с этой…
Нилка подняла глаза на окна квартиры, в которой была счастлива, – окна были глухими и незрячими, – неуклюже, как раненый зверь, забралась на заднее сиденье подъехавших "жигулей" и съежилась.
– Все будет хорошо, – сделал Рене последнюю жалкую попытку утешить Нилку.
* * *
… – Может, ты кашку будешь? – приставала баба Катя. – Скажи какую? Гречневую или манную? А может, пшенную? Помнишь, как ты любила томленую в печи?
Господи боже мой, какая еще кашка?
– Ба, иди к себе, – мертвыми губами попросила Нилка, – я скоро встану.
– Ты уже две недели обещаешь встать. – Голос у Катерины Мироновны зазвенел. – В общем, так: мне надоела твоя кислая физиономия, я врача вызвала.
Врача?
Так она и знала. Ни минуты покоя.
Тянут и тянут ее назад, в эту боль. Почему они хотят, чтобы она мучилась? За что они ее так ненавидят?
– Зачем врача, ба?
– Не могу больше на тебя смотреть, – без сил опустилась на стул баба Катя, – из-за какой-то мрази расклеилась, сдалась, будто ты не Кива вовсе. Куда это годится, так распускаться? Думаешь, он единственный на всем белом свете? На твою задницу таких чирьев хватит.
Обсуждать с бабушкой Вадима Нилка не могла – слишком все переплелось и проросло метастазами: любовь, подиум, от которого ее отлучила инквизиция, и несостоявшееся материнство. Одно от другого отсечь нельзя. Неоперабельно.
– И что врач сделает?
– Бог даст, вылечит тебя.
– От чего? У меня же ничего не болит.
– Вот и хорошо, что не болит. Значит, быстро поправишься.
– Ба, я толстая, – проскулила Нилка и с ревом опрокинулась на спину.
Катерина Мироновна уткнулась головой в худенькое плечико, сотрясающееся от рыданий, прижала к себе похожую на скелет внучку:
– Вот и хорошо, вот и поплачь. Я Варвару Петровну вызвала, она тебе поможет, и все будет у нас как раньше.
– Поможет? – Прозрачные пальцы ухватилась за бабушкину руку.
– Конечно.
– Я смогу вернуться на подиум?
– Обязательно. Но только если будешь делать все, что она скажет.
– А она хороший врач?
– Очень хороший. Знаешь, сколько народу она на ноги поставила, наша Варвара Петровна? У-у! Полпоселка. Помнишь, Огурцовы отравились грибами? Вся семья пластом лежала. Соседи уже деньги на похороны собирали, думали – конец. А она их выходила. И тебя выходит.
Огурцовых Нилка не помнила. Да и какое дело ей до этих Огурцовых? Она вообще ничего и никого не помнила, кроме Вадима, но бабушку расстраивать не хотелось.
– Помню, – кивнула Нилка, – только, ба, мне не хочется разговаривать с врачом.
– А ты и не разговаривай.
– А можно?
– Конечно, Нилушка. Варвара Петровна и без слов все про тебя поймет.
Бабушка не обманула: Варвара Петровна – полнеющая тетка со стертым от усталости лицом – не стала докучать Нилке расспросами. Пряча проницательный взгляд, задала два вопроса:
– Задержка была?
– Да, – шепотом подтвердила Нилка.
– Сколько?
– Месяц.
Едва взглянув на болящую, Варвара Петровна совершила обычные манипуляции: прощупала слюнные железы, послушала сердечко, посчитала пульс, попросила показать язык и вышла посовещаться с бабушкой.
Совещание затянулось, Нилка успела задремать, а когда проснулась, в доме стояла гробовая тишина – Варвара Петровна, понятное дело, побежала дальше обслуживать вызова, а баба Клава, верно, била поклоны в церкви.
Наконец-то ее оставили одну, совсем по-детски обрадовалась Нила.
Наконец-то она может спокойно все обдумать.
Почему так? Почему одним везет, а другим нет? Ну, точно… Как она могла забыть: дело в одежде!
Дьявол! В чем она была одета, когда ей повстречался Вадим? Что на ней было, когда она летела в Милан?
Кажется, джинсы, рубашка в мелкую клетку и вязанная крупной вязкой кофта. Да, именно так она была одета.
Медленно, чтобы не вызвать головокружение, Нилка поднялась с постели и проковыляла в кладовку, куда бабушка определила ее сумки.
Потребовалось время, чтобы вспомнить, где что находится, и извлечь дискредитировавшие себя вещи. Вещи-предатели.
Джинсы и рубашка смирились с участью, а кофта вздумала сопротивляться: сначала все никак не находилась, потом цеплялась то за шарообразные ручки на двери, то за стул, попавшийся на пути, даже в последней попытке спастись вздумала повиснуть на чугунной задвижке – Нилка была безжалостна, как когда-то были безжалостны к ней ее вещи.
Скомкала, запихнула все в печь, обложила газетой, поднесла спичку и, подождав, пока газета займется, яростно захлопнула дверцу.
Лязгнула задвижка, Нилка опустилась на пол и уставилась в решетчатое оконце: за ним корчились и обугливались ее личные враги.
В этот момент зазвонил телефон, и истерзанную Нилку как молнией пронзило: Вадим!
Она сорвалась с места – голова закружилась, в глазах потемнело, пришлось присесть. Телефон разрывался, и Нилку накрыла паника: если она будет сидеть квашней, он не дождется, он отсоединится!
Задыхаясь, Нилка подлетела и рванула трубку с рычага – аппарат сорвался с полки и провис на проводе.
– Да? – Сердце выскакивало из груди, будто она бежала стометровку. Руки дрожали, поймать раскачивающийся аппарат удалось не сразу.
– Ненила? – Нилка в отчаянии уткнулась лбом в стену. Это был невыносимый, отвратительный зануда Дюбрэ. Зачем он звонит? Ну, зачем?
Слезы закапали из глаз, Нилка зашмыгала носом, а голос Рене продолжал взывать:
– Ненила, ты меня слышишь? Ненила? Але?
– Слышу, – проскрипела Нилка, возвращая аппарат на место.
– Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо.
– Ты помнишь Тамару Хрулеву? Она тебе привет передает. Я собираюсь тебя навестить, Тамара спрашивает, можно ей со мной или нет. Можно?
– Зачем?
– Мы твои друзья… – начал Рене, но у Нилки не было желания выслушивать эту лабуду про дружескую поддержку.
– Не надо, Рене. Я плохо выгляжу.
– Это ничего. Я же не твой скаут.
Запрещенное слово удавкой обвилось вокруг горла, Нилка закрыла глаза, повернулась лопатками к стене и сползла на пол, аппарат снова сорвался с полки и больно ударил Нилку по голове. Это была последняя капля, Нилка перестала сдерживать рыдания.
Голос Рене рвался из трубки:
– Ненила, прости.
– Да все в порядке, – затолкав внутрь очередной приступ рыданий, сказала Нилка, но Рене почему-то ее ответ не удовлетворил.
– Нет, я не должен был так говорить. Прости меня.
– Я уже простила.
– Правда?
Пришлось заверять противного Дюбрэ, что она расстроена совсем по другому поводу – ноготь сломала.
– Послушай, я достал хороший препарат. Привезу его тебе. Не волнуйся, если не хочешь, я смотреть на тебя не стану, вообще не пройду в дом, если ты не хочешь меня видеть, – лопотал француз.
– Мне ничего не нужно.
– Ты была у врача?
– Была.
– Что он сказал?
– Что у меня все хорошо. – Последнее время ложь легко срывалась с Нилкиных губ.
Тонко скрипнула дверь, Нилка обернулась: на пороге стояла бабушка.
– Кто звонит? – неприветливо поинтересовалась она.
– Рядом с тобой кто-то есть? – вторил ей Рене.
– Это бабушка. Это Рене, мой друг, – только успевала объясняться Нилка.
– Ненила, передай бабушке трубку, я спрошу, какие лекарства нужны, – неожиданно попросил Дюбрэ.
Ловушка, – мелькнуло в голове у Нилки, – это ловушка. На чьей стороне Рене?
– Зачем? – внутри разлилась горечь.
– Ты же хочешь вернуться?
– Хочу, – неуверенно подтвердила она.
– Тогда передай бабушке трубку.
Нилка медлила. Вдруг Рене расскажет бабушке про ассоциацию? Или про Вадима?
Хотя какая разница? Она уже ничего не может потерять.
– Ба, Рене хочет с тобой поговорить.
…Осень, стесняясь, жалась по задворкам и огородам – солнце все еще было по-летнему жарким.
– Видишь, как опасно врать. Ты свою липовую справку отработала сполна, – грустно сказала баба Катя, когда позвонила Варенцова и вылезла вся правда с академом.
Нилка жменями глотала таблетки, приходящая медсестра – Венина мамаша – собрав губы в куриную гузку, ставила капельницы, бабушка разными ухищрениями заставляла пить козье молоко с медом.
Веня приходил, садился надгробием в ногах у Нилки, локти упирал в колени, горбился. От него Нилка и узнала про деньги, которые оставил Рене.
– Откупился, сволочь, – злобно выплюнул Веня.
– Кто откупился?
– Этот твой. Лягушатник.
– Никакой он не мой.
– А чего тогда суется с баблом своим? Сам, поди, тебя и довел до этого состояния.
В ответ на реплику Нилка закрыла глаза, а баба Катя цыкнула на Веню:
– Ну-ка помолчи! Не посмотрю, что герой, вожжами перетяну. На хорошего человека напраслину возводишь.
Лягушатник привез какое-то волшебное снадобье от дистрофии, чем купил бабу Катю с потрохами сразу и навсегда.
На бледных Нилкиных губах впервые мелькнуло подобие улыбки.
– Гони его, ба, в шею, надоел уже.
Через день таскалась Тонька Белкина, заваливала заморскими фруктами, которые, по большей части, сама же и съедала. Уминала бананы, киви и апельсины и философствовала:
– Все они гады. Взять хотя бы Альку. Сказала ему, что залетела, так он денег дал на аборт.
– И ты взяла?
– Угу.
– А ты на самом деле залетела?
– Угу, – с полным ртом бубнила Белкина.
– Будешь аборт делать?
– Еще чего, – удивилась Тонька, – что я, больная?
Нилка встряхнула головой – ее преследовал голос Валежанина: "Такие, как ты, не могут залететь". В горле запершило.
– Не боишься рожать?
– А чего бояться-то?
– А как растить будешь?
– Мать с отцом помогут, если че. А то еще, может, Алик одумается. Как считаешь?
– Может, и одумается, если не последний гад.
– Не, не последний, – заверила подругу Тонька, – бывают и гаже. Вот твой, например.
– Вот как у тебя все просто! – вышла из своего безразличия Нилка. – Они – гады, а мы – ангелы. Да если хочешь знать, я сама во всем виновата. Ты себе не представляешь, как там строго с весом, а я распустилась, как коровища.
– Нилка, ты в своем уме? При чем здесь вес? Тем более что никакая ты не коровища. Просто не любил он тебя.
– А Алик тебя любит, что ли?
– Вот и проверим, – ушла от ответа Антонина.
– Проверь, проверь, – проворчала Нилка.
Тонька по-бабьи вздохнула:
– Кислого охота…
– Яблоко возьми. Антоновка в этом году – вырви глаз, – встряла баба Катя, появляясь в дверях. – Дуры вы, девки, как есть дуры. Кто понаглее, того и пригрели. Своего не дождались, теперь всю жизнь мыкаться будете. Да еще и с дитем. Это в двадцать-то лет.
– Ой, – дернула плечом Тонька, – сами-то что, сразу умными стали?
Нилка уже выплеснула отпущенные на день эмоции, устала и умолкла, а баба Катя, как обычно, начала душеспасительный разговор:
– Молились бы – беда бы стороной обошла.
– Что-то не видела я счастливых верующих, – намекнула Тонька на Светку с Сашкой Уфимцевых – они венчались, что не помешало им благополучно разбежаться через год после венчания.
– Нашла пример, – вскинулась баба Катя, – разве это вера? Это неверие. То-то Светку инсульт в двадцать лет чуть не прикончил, а Сашка в аварию попал. Боженька говорит с ними, а они, дурачье, не слышат.
– Что-то ваш Боженька жестокий какой-то, – усомнилась Тонька.
– Ты от родителей никогда ремня не получала? Или хотя бы шлепков?
– Ну, бывало.
– Вот и Отец наш небесный воспитывает нас. Только не ремнем, а по-другому.
– А если человек погибает от такой науки? – вклинился Веня. – Сашка же запростяк мог погибнуть.
– Но ведь не погиб! И Светка выкарабкалась. Значит, Отец наш небесный еще верит в них, ждет от них покаяния.
– Отстань, баба Катя, – не выдержала Нилка. Ей от этих разговоров становилось тошно: она выжила.
Значит, Отец небесный ждет от нее покаяния? Каяться не хотелось. В чем каяться-то? В любви к Вадиму? Ну уж нет.
Чтобы отключить голову, Нилка даже попыталась пить самогонку. Самогонка оказалась такой гадостью, что от этой идеи пришлось отказаться.
И мысли продолжали свое разрушительное действие.
Вадим ждал от нее взлета, а она села в лужу – опозорилась, стала посмешищем. Пугалом. Бракованным манекеном.
Вадим не врал. Это она себе врала, что она царица подиума, королева дефиле, а Вадим всегда говорил ей про весы. И про ас… ас… аскезу. Если бы только она его слушала!
Весы…
Дьявол! Как она могла столько времени не взвешиваться? Это же чудовищно, так опуститься! О чем только она думает!
Нилка ринулась к нераспакованным сумкам, сваленным в кучу в кладовке, отрыла на дне плоский прибор, сгорая от нетерпения, установила весы на ровное место – еле нашла в их халупе, в которой пол настилал пьяный Николай Кива с такими же творческими дружками-собутыльниками, – наступила и чуть не свалилась: 50,2. Что за черт?
Этого не может быть.
Значит, Варвара Петровна с бабой Катей бессовестно врали? Говорили, что лечат от ожирения, а сами делали из нее корову?
Поначалу лечение шло туго: у Нилки открывалась рвота после еды. Вены были все в кровоподтеках, как у наркоманки, но отвращение к пище прошло.
После этого баба Катя взялась за промывание внучкиных мозгов.
– Варвара Петровна сказала, что тебе нужно на ночь мясо есть. У тебя анализы плохие. Какая же ты мать своим будущим детям? Как же ты выносишь дитя и выкормишь?
Вопрос "от кого" не возникал – ясно от кого: от Вени.
Нилка не собиралась вынашивать и выкармливать Венин приплод. Это будет ребенок Вадима. Она уже почти выздоровела, скоро вернется на подиум и к Вадиму тоже вернется.
Дура! Кретинка! Вернется она к Вадиму, как же…
Она же чувствовала, чувствовала, что тучнеет! Просто все время думала о Вадиме, о том, что подвела его, – и вот результат: 50,2. Ужасный у-ужас.
– Ба! – пропищала Нилка, с трудом проглотив ком в горле. – Иди сюда!
Катерина Мироновна влетела, как на пожар:
– Что, Нилушка?
– Ба, – рот у Нилки пополз и расквасился, – что вы наделали?
– Что?
– Ты обещала, что Варвара Петровна поможет мне вернуться на подиум, а сама наврала. Кому я теперь нужна? Кто со мной контракт заключит?
– Я заключу, – пробасил Веня, столкнул Нилку с весов и сгреб их с пола, – выбросить надо эту хреновину, чтоб не сбивала тебя с толку.
– Весы – лучшие друзья девушек, – давясь слезами, выкрикнула Нилка, – отдай!
Она попыталась вырвать у Вени свою драгоценность – Веня увернулся, весы выскользнули из слабых Нилкиных пальцев.
– Лучшие друзья девушек – это эстрогены, – просветил Веня и поймал в кулак Нилкины руки – тонкие и длинные, как прутья. – Выходи за меня, Нил.
Нилка вырвалась и плюхнулась на диван.
– Вень, женись на Тоньке, – устало попросила она, – Тонька беременная, а ее Алик ноги сделал, подался на историческую родину и пропал.
– А я-то тут при чем? – искренне удивился Веня.
– Ты же мужчина, – намекнула Нилка, – вот возьми и стань отцом ее ребенку.
– Я же тебя люблю.
– Веня, – простонала Нилка, – да кому она нужна, эта любовь? Что ты как маленький: люблю, люблю… Сделай что-то полезное.
– Вообще-то я выполнил свой гражданский долг. И даже орден получил за службу.
– Это тебе не армия, и орден твой здесь никому даром не нужен – сам говорил. А женишься – станешь отцом, сыну будешь показывать свой орден, – обрисовала заманчивую перспективу Нилка.
– Так я хочу нашему сыну показывать свой орден, – уперся, как баран, Веня.
Нилка ссутулилась, обхватила голову руками.
– Веня, у меня не может быть детей.
– Дура клиническая! Взвешивайся почаще – тогда точно не будет детей! Никаких и никогда. – Веня выместил злобу, грохнул весы со всей силищи об пол – ни в чем не повинный прибор развалился на две половины.
– И-и-и, – тоненько взвыла Нилка, падая на колени перед раскуроченными весами.
– Дура! – рявкнул Веня, приземлился рядом и прижал двумя руками Нилкину голову к груди. – Да я за тебя… я за тебя этого гада урою. Скажи, кто он?
– Он – самый замечательный на свете, – всхлипнула Нилка. – Ладно, пусти, больно делаешь.
Сад облетал, и Веня организовал субботник – сгребал листья, по индивидуальному проекту Катерины Мироновны сооружал кормушки для воробьев, стучал молотком и орудовал пилой.
Вид у Нилкиного кавалера был несчастный.
– Скажи, кто он? – Веня со злостью отшвырнул инструменты и приблизился к укутанной в шаль Нилке – всю осень ее одолевали простуды.
Нилка прикрыла веки, щурясь на последнее солнце.
Кто он? Он – это Он. Он – это ее все. Небо. Звезды. Солнце и Луна. Море и горы. Трава, земля, звери, птицы. Куст калины под окнами и островок декоративной фасоли на заборе – это Он. Хризантемы, иссоп, очитки… Очитки, иссоп, хри…
Нилка распахнула глаза и совершенно неожиданно для самой себя спросила:
– Ба! А где мои краски?
Баба Катя подняла голову от семян, которые перебирала на скамейке перед домом, и потрясенно переспросила:
– Краски?
– Да. Где мои краски?
– Где им быть? Там, где и были, – в шкафу на кухне. Все на месте, Нилушка, – боясь радоваться, ответила баба Катя.
– Сейчас такое освещение отличное, – окидывая участок задумчивым взглядом, сказала Нилка.
Веня сорвался с места, развернул кипучую деятельность: припер раскладушку из сарая, застелил ее одеялом, подождал, когда Нилка угнездится, и подсунул подушку под спину, потом еще одну, как принцессе в арабских сказках.
– Удобно?
Нилка кивнула.
Потом сощурилась на хризантемы винного цвета и забыла о Вене. Обо всем забыла. О своем позоре, о предательстве, о воробьихе и о том, как унизительно было собирать барахло под ее презрительным взглядом, даже о Вадиме забыла. Только призрачный образ Мерседес с палево-молочной коллекцией маячил на задворках памяти.
Уму непостижимо, поражалась себе Нилка, как она сумела выдержать разлуку с кистями и красками? Хотя чему удивляться – у нее же был Вадим…
Вечера уже были прохладными, и, сославшись на Варвару Петровну, баба Катя быстро свернула уроки живописи на пленэре: