– За компьютером.
– А что будешь делать ты, пока я буду сидеть за "компом"?
– Я займусь наконец батиком.
– Я хочу тебе помогать.
– Да? – Нилка окинула Рене оценивающим взглядом. – А ты когда-нибудь красил ткань?
– В студенчестве, когда в моде были футболки в пятнах. Так что я профи.
– Отлично, тогда я назначаю тебя бригадиром.
Получив назначение, Рене с гордым видом прошествовал на веранду – баба Катя со скрипом уступила ее до лета под мастерскую, проворчав что-то вроде "Откуда ты такая ненормальная взялась в нашей семье", очевидно упустив из виду, что Нилкин отец был художником-самоучкой.
…Веранду пронизывал солнечный свет, с карниза срывалась капель, и воробьи, как потерпевшие, орали на всю округу.
Для начала они с Рене едва не разругались, потому что бригадир выдал желаемое за действительное: либо он имел дело с батиком так давно, что все забыл, либо вообще не имел с ним дела, либо имел дело опосредованно – ассистировал кому-то.
– Ты никогда не разрисовывал ткань, – проницательно отметила Нила, понаблюдав за довольно неуклюжими попытками Рене завязать на простыне узелки.
– Для начала нужно сделать что-то совсем простое, – важно заявил Рене.
– Зачем? Это же скучно!
– А ты хочешь сразу рисовать?
– Конечно!
– А вдруг не получится?
– Я же не предлагаю копировать полотно Лин Дифенбах. Я предлагаю нарисовать один или два цветка.
– Хорошо, только давай пропитаем ткань солью. Когда простыня высохнет…
– Да знаю я, – с нетерпением оборвала шефа Нилка, – получится что-то вроде грунтовки.
– Ты готовишь солевой раствор, а я красками займусь, – разделил обязанности шеф.
– А можно наоборот? – скуксилась Нилка.
– Хорошо, если тебе нетрудно, принеси мне соль и миску с водой.
– Нет, так мы не договаривались, – возмутилась начальственному произволу Нилка, – я бегать должна, а ты сидеть?
– Конечно. Я начальник, а ты мой подопечный.
– Подчиненный, – буркнула Нилка, – как я тебя породила, так и убью.
– Это как?
– Не бойся. Не взаправду.
– Взаправду?
– Не на самом деле, понарошку.
– Понарошку?
– Рене! Не мешай работать.
– А ты знаешь, что нужно делать?
– Соображу как-нибудь. Какой раствор нужен?
– Крепкий.
Нилка на секунду задумалась.
– Нет, я не хочу ждать, пока простыня высохнет, – решительно заявила она, – это все слишком долго. Я хочу сейчас.
– Ненила, в кого ты такая упрямая?
– Не мешай думать, – отмахнулась Нилка.
– Тогда держи вот это. – Рене протянул пяльцы.
– Зачем?
– А как ты будешь рисовать цветы?
– А, поняла, – согласилась Нилка, и они, путаясь руками и мешая друг другу, принялись закреплять пяльцы на простыне.
– Куда ты тянешь? – ворчала Нилка.
– Надо отрезать кусок, и все будет отлично, – внес рационализаторское предложение Рене.
Нилка вытаращила на него глаза:
– Хочешь, чтобы бабуля устроила нам козью морду?
– Козью морду?
– Это выражение такое. Одним своим видом уничтожит, значит.
– Идиома?
– Не ругайся.
– Я не ругаюсь, Ненила, идиома – это устойчивое выражение.
– Да, идиома. – Нилка прикрыла веки. – Еще вопросы есть?
– Странно, – пробормотал Рене, – красить можно, а резать нельзя?
– Да, красить можно, а резать нет, – взревела Нилка, – мы не такие богатые, чтобы резать новую простыню! Я бабулю уговорила отдать ее мне, потому что пообещала сделать красивой. Потом точно так же разрисую наволочки и пододеяльник. Понятно?
– Понятно. Комплект?
– Комплект. – Нилка уже карандашом наносила контуры лилии и слушала вполуха.
– А как ты ее раскрасишь?
– Каком кверху.
– Что-что?
Нилка подняла от рисунка глаза.
– Рене, дорогой, очень тебя прошу, пожалуйста, будь другом, заткнись, – произнесла она любезным тоном, после которого в гангстерских фильмах жертве ставят на живот горячий утюг.
– Ладно, я посижу здесь и посмотрю.
Рене оседлал стул и устроился рядом с Нилкой, но просто сидеть и смотреть ему было скучно и, наблюдая, как Нилка делает карандашный рисунок, потом выдавливает на контур жидкость из тюбика, потом сушит все феном, всякий раз совался с вопросами:
– А это зачем?
– Для того чтобы краска не растекалась.
– А здесь что будет? – тыкал пальцем в пустоты между контуром.
– Потерпи – и увидишь.
– Нет, ты объясни, – дышал в ухо Рене.
– Пять баксов.
– Согласен.
– Сейчас подожду, пока высохнет контур, и раскрашу цветок.
– А потом?
– Потом краска высохнет, и нужно будет прогладить утюгом, – еле сдерживая желание укусить своего бригадира, объяснила Нилка.
– Зачем ты такой цвет выбрала? Почему не красный?
– Да что ты понимаешь в колбасных обрезках!
По Нилкиному замыслу лилии были чуть голубоватыми, с абрикосовыми прожилками.
– В чем, в чем?
– В колбасных обрезках.
– Опять идиома?
Нилка уже взялась за кисточку.
– Да елки-палки, ты можешь помолчать?
– Могу, только не долго. Я скучал по тебе, Ненила, – севшим голосом сделал неожиданное признание Рене.
Внутри у Нилки все оборвалось, будто ее сильно встряхнули. Не доверяя слуху, она подняла на Рене глаза. Чертовы очки!
Не желая попадать в глупое положение, Нилка молчала (кто знает, что имел в виду лягушатник?), только дышать стало трудно.
– А ты? – не выдержал Рене.
– Я тоже, – наконец прошелестела она ставшими чужими губами. Имеет она право скучать по другу? Конечно.
– А зачем такое письмо издевательское написала? – На смуглые щеки Рене взошел лихорадочный румянец. – Я еле перевел.
Нилка смотрела на него и не узнавала: невозмутимый Рене волнуется?
– А ты зачем такое написал?
– Какое?
– Как чужой.
– Наверное, хотел тебя позлить.
– У тебя это отлично получилось.
Нет, показалось. С чего бы Рене волноваться?
Словно догадавшись о Нилкиных сомнениях, Рене осторожно взял в руки ее ладонь, развернул и прижался губами. Нилке стало жарко.
Губы были горячими и внушали совсем не дружеские чувства.
Бредовое желание поцеловать Рене, предварительно сняв с него очки, стало таким отчетливым, что Нилка отложила кисточку и осторожно потянула дужку очков вверх.
Занятый разглядыванием Нилкиной ладошки, Рене не сопротивлялся, только близоруко сощурился, когда остался без очков.
– Я так и думала, что глаза у тебя синие, – уличила своего шефа и друга Нилка. Она вдруг увидела, как это красиво: в окружении черных ресниц синие глаза на смуглом лице.
– У тебя клякса получилась, – кивнул Рене на рисунок.
Нехотя оторвав взгляд от лица Дюбрэ, Нилка с огорчением уставилась на кляксу:
– Фу-ты, черт. Ты только отвлекаешь меня, – попеняла она своему другу, – теперь придется сделать из нее гипсофилу.
– Что такое гипсофила?
– Очень нежный мелкий цветок.
– Ты всегда находишь выход из положения, Ненила?
Нилка быстро посмотрела на Рене – его голос дрогнул на самом деле или ей показалось? Показалось. Конечно, показалось.
– Я не знаю, как жить, а ты говоришь "выход". – Она вернула Рене очки, так и не решившись на поцелуй.
– Можно я тебя поцелую? – спросил Рене, словно спонтанное тайное Нилкино желание передалось ему, и Нилка явственно услышала волнение в его осипшем голосе.
На веранду незаметно вползли по-деревенски тихие весенние сумерки, к ночи подморозило, перестала стучать капель, и воробьи угомонились. В хрустальной тишине Нилка слышала, как сорвалось с места и укатилось в пятки сердце.
Секунду назад намеревавшаяся поцеловать Рене, она трусливо опустила глаза:
– Зачем?
Народовольческие пятна на щеках Рене загустели.
– Я давно не целовался, боюсь, потерял квалификацию, – понизив голос, доверительно сообщил он.
– Давно не… не целовался?
– Что, трудно поверить?
– Трудно.
– Придется, – Рене трогательно пожал плечами, – у меня на самом деле давно никого не было.
– Не свисти, – надменно сказала Нилка. Поверить в то, что хозяин известного модельного агентства с показа модной коллекции едет не в ресторан с дамой, а домой в одинокую постель, или с друзьями на футбол, или на барбекю, она не могла, даже не пыталась представлять. – А как же твоя девушка?
– Понимаешь, мы с ней еще ни разу не целовались.
Возникла пауза, в течение которой Нилка пыталась лихорадочно сообразить, в какую ловушку ее заманивают. Наконец сообразила:
– А-а, так ты хочешь на мне потренироваться, повысить квалификацию, чтобы не опозориться, когда будешь с ней целоваться?
Рене совсем не выглядел разоблаченным.
– Вообще-то нет, но мысль мне нравится. Так как, ты мне поможешь?
– Да ты офигел, что ли? – до глубины души возмутилась Нилка и вырвала у Рене ладонь. – Прикидывался тут благородным рыцарем, даже бабулю ввел в заблуждение, брехло!
– Брехло?
– Врун.
– Так и есть, – радостно закивал Рене, – но душа у меня благородного рыцаря. Просто надо же как-то устраивать свою жизнь. И потом, это честная сделка. Я тебе – все для батика, а ты мне – несколько поцелуев. По-моему, отличный чейндж.
Нилке никогда в голову не приходило, что поцелуи можно сделать предметом торга. Хотя – что ж тут такого невероятного? Предметом торга может быть все, взять хотя бы женское тело, к примеру.
Мысль прострелила Нилку насквозь. За кого он ее принимает, этот бесстыжий лягушатник?
– Пошел вон, – окончательно вышла из себя Нилка, – забирай свои краски и проваливай!
– Я бы на твоем месте подумал, а потом ответил.
– И думать нечего, – перешла на хрип Нилка, – уматывай!
С бессердечной ухмылкой на лице Рене принялся собирать краски.
– О’кей, я уеду, но, по-моему, ты переоцениваешь свои поцелуи. Они не могут стоить дороже того, что в этом ящике. – Он методично продолжал раскладывать тюбики по коробкам.
Как у принцессы из сказки про свинопаса, сердце у Нилки дрогнуло. Все, с чем она связывала надежды, все, что было ей дорого, без чего она уже себя не мыслила и чем даже не успела насладиться, сейчас, у нее на глазах, уплывало, становилось чужой собственностью. И все из-за каких то нескольких поцелуев с этим гадом!
Следом за краской в коробке исчез закрепитель – это было уже свыше ее сил.
Этого Нилка уже вынести не могла, и она мрачно изрекла:
– Черт с тобой, я согласна.
В конце концов, "надо поощрять искусство", – припомнила она слова лицемерки принцессы. Чем там все окончилось? Кажется, принц стал презирать продажную принцессу. Ну и черт с ним, с принцем. Зато у нее останутся краски, и она сошьет что-нибудь неправдоподобное и распишет батиком. И отдаст на продажу в какой-нибудь художественный салон. И заработает кучу денег. И…
– Вот это деловой подход, Ненила, – одобрил Рене. – Я всегда верил в тебя.
– Сколько?
– Что – сколько? – не понял Рене.
– Сколько поцелуев?
– Как пойдет.
– Нет, – твердо заявила Нилка, – давай обсудим количество.
– Дело не в количестве, а в качестве, – вконец распоясался Рене, – может, совсем немного штук понадобится, а может, несколько десятков – все зависит от того, как быстро я восстановлю форму.
– Когда начнем? – Нилкин взгляд не предвещал ничего хорошего, но Рене даже бровью не повел.
– Ну, я еще не решил, – пожал он плечами, – все зависит от вдохновения.
– Чьего?
– Нашего, общего. – Рене смотрел осуждающе, и Нилка почувствовала себя полной тупицей.
– А краски?
– Можешь пользоваться, – проявил редкое благородство вымогатель, – ведь мы заключили сделку.
– Угу, – угрюмо подтвердила Нилка, – заключили.
– Спасибо, – сердечно поблагодарил Рене.
Нилка готова была придушить вымогателя, но в эту минуту дверь распахнулась, впуская на веранду головокружительный дух домашних пельменей.
– Ужин готов, – торжественно провозгласила Катерина Мироновна, быстро считывая доступную информацию с лиц внучки и ее гостя, – давайте сворачивайтесь и к столу.
* * *
…За ужином Рене на Нилку даже не взглянул, внимал бабе Кате с таким усердием, точно ничего, кроме взаимосвязи гололеда и травматизма, на данный момент жизни его не интересовало.
Баба Катя успевала заговаривать зубы Рене и буравить Нилку пристальным взглядом, а Нилка уговаривала себя не давиться пельменями: за папу, за маму (пусть покоятся с миром), за бабу Катю…
Вкуса еды она не ощущала, ела из любви к окружающим, безо всякого удовольствия. Варвара Петровна даже шепнула бабе Кате, что участок мозга, распознающий вкус пищи, как бы впал в спячку и, пока он не пробудится, Нилка не сможет получать удовольствие от еды.
В связи с этой вкусовой импотенцией пельмени с успехом могло заменить сено – Нилке было все равно, что жевать, а тут еще нечистая совесть взяла за горло.
С одной стороны, пользоваться красками простак лягушатник ей разрешил, поэтому велик был соблазн прокатить его с поцелуями.
С другой стороны, она злилась на себя за то, что французик ее провел, как любит говорить баба Катя, на мякине. Ничем другим, кроме творческого зуда, Нилка объяснить себе этот факт не могла.
Да и как было не соблазниться? Вот оно, богатство художника по батику: наборы красок, кисточек, воск, закрепитель, разные цацки, пецки, прибамбасики в красивых упаковках – все, что душеньке угодно, и вдруг всего этого лишиться? Нашли дуру!
Баба Катя тем временем продолжала выступать в роли светской львицы:
– Ренеша, а президент-то ваш молодец. Вон какую красотку отхватил себе в жены! Тоже из манекенщиц.
Нилка пошла пятнами:
– Почему "тоже"?
– Ну, это я к слову, – ничуть не смутилась Катерина Мироновна, – сейчас у каждого политика и у каждого мало-мальски оперившегося бизнесмена жены модели или бывшие модели.
– Глупости, – пробубнила Нилка, запихивая в рот пельмень, – моделей на всех не хватит.
– Да, он у нас геройский президент, – с гордостью изрек Ренеша, – и не только в любви. Как настоящий мужчина, он не боится смелых решений.
– Да уж, – промямлила Нилка, – куда смелее: на голову ниже жены.
Политическая тема на этом исчерпала себя, и Катерина Мироновна решила ее сменить.
– Ренеша, куда ты поедешь на ночь глядя, – медовым голосом произнесла она, – оставайся, я тебе постелю в зале на диване.
Пельмень застрял у Нилки где-то на середине пищевода, она схватила стакан с соком и так резко поднесла ко рту, что было слышно, как звякнули зубы о стекло.
Катерине Мироновне этого показалось мало. С самым невинным видом она обратилась за поддержкой к внучке:
– Правда же, Нилушка?
Утопив пельмень, Нилка едва не подавилась соком.
– Еще не поздно, – прохрипела она.
– Катерина Мироновна, пожалуй, я приму ваше приглашение. – Рене был воплощенным кротким агнцем.
– Вот и отлично, – обрадовалась баба Катя, – тогда, может, попробуем моей наливочки из черной смородины? По капле.
– Наливочки?
Промокнув салфеткой слезу, выступившую от кашля, Нилка просипела:
– Это такой мартини.
– О, конечно, – оживился коварный француз. Судя по всему, настроение у него было отличным.
– Я не буду, – замотала головой Нилка. Ей хотелось провалиться сквозь пол. Ход мыслей бабули был слишком очевиден: на старости лет совсем потеряла стыд со своей идеей-фикс пристроить внучку в надежные руки.
Вспомнив, как Ренеша мастерски выторговал поцелуи в обмен на краску, Нилка покосилась, скользнула взглядом по его интеллигентным, ухоженным рукам.
Совершенно не факт, что руки у Ренеши надежные! Шаловливые ручонки у Ренеши – это точно. И вообще скользкий тип, как бабуля не видит? Шулер. Наперсточник.
– Как, даже чай не будешь? – показательно огорчилась баба Катя.
– Нет, – наградив бабулю выразительным взглядом, Нилка и поднялась, – спасибо.
– На здоровье, Нилушка, – проворковала Катерина Мироновна и вернулась к беседе: – Да, Ренеша, все хочу спросить: кто твои родители?
К сожалению, Нилка в этот момент с размаху хлопнула дверью и ответ пропустила.
Стремясь компенсировать упущение, затаилась под дверью и услышала разговор, который вызвал в душе бурю:
Рене: Как она?
Баба Катя: Все так же. Варвара Петровна боится рецидива – повтора, значит.
Рене: Пусть запишет лекарства – я все привезу.
Баба Катя: Ей не столько лекарства нужны, сколько общение, коллектив. А еще лучше – любовь.
В комнате наступила такая глубокая тишина, что Нилка затаила дыхание, боясь себя выдать. В висках стучала кровь, мешая подслушивать.
Когда Рене заговорил, голос его показался чужим:
– Думаете, она сможет влюбиться?
– В ее-то возрасте? Еще как! – ничтоже сумняшеся расписалась за внучку баба Катя, и Нилка даже представила ее снисходительный взгляд.
На цыпочках, стараясь не наступить на скрипучую половицу в коридоре, Нилка шмыгнула в спальню.
О чем это бабуля?
У нее, Неонилы Кива, другое предназначение. Ни на что не отвлекаясь, она будет дарить радость людям: шить одежду и расписывать ее батиком – с любовью это плохо монтируется. Вообще, слово "мужчина" – это антоним слова "муза".
Из всех известных Нилке женщин только Каролина Эррера в каждом интервью рассыпается в благодарности супругу за все, чего добилась в жизни, но кто знает, что за этим кроется.
Захватив с собой настольную лампу, Нилка вернулась на веранду, села за столик и с нетерпением, от которого горели щеки и мелко покалывало ладони, взялась за кисточку.
Мысли постепенно пришли в согласие, на душе установился мир.
Для первого раза батик выходил вполне сносный.
Акварельный рисунок выйдет вообще потрясающим, воображала Нилка, накладывая мазки, – размытым, как мираж, и нежным, как поцелуй.
Поцелуй… Вот черт, привязалось слово….
– Красиво, – проговорил беззвучно нарисовавшийся Рене, и Нилка уловила сладкий запах еще не перегоревшей настойки.
Угол простыни украшала лилия, выполненная в технике Лин: был натуралистично выписан каждый лепесток, с тихими абрикосовыми тенями и полутенями.
– Представляешь, как это будет выглядеть на шелке?
– Очень красиво, – повторил Рене. – Ты закончила?
– Почти. – Нилка еще раз придирчиво осмотрела свой первый батик.
– Ты молодец, Ненила, я тобой горжусь, – подозрительным голосом проговорил Рене.
Мир и покой в Нилкиной душе лопнули, как мыльные пузыри. Как она может быть такой доверчивой дурой? А этот-то, этот… агент-провокатор… Подкрался, когда она меньше всего ждала, сладким голосом поет дифирамбы. А сам… Что он делает? Вот что делают его руки на ее спине? И на талии?
Ах, он прохинде-е-ей… Что это? Кажется, он собирается целоваться?
– Ну, что же ты? – нетерпеливо поинтересовался Рене, и Нилка с ужасом поняла, что настал час расплаты за минуту слабости.