океаном. Вероятно, отцовская мечта передалась мне на генном уровне.
Ступни утопали в песке. Каждая клеточка кожи радовалась прохладным объятиям Атлантического
океана. Легкая рябь на воде сопровождалась кротким шорохом камней, трущихся друг о друга под шипение
кромки тающей пены. Я наслаждался этим пьянящим состоянием умиротворения. Первые минуты голова
была свободна от каких-либо мыслей, потом промелькнуло, что, возможно, последний раз вот так бреду,
рассекая ногами воду, и радуюсь гармонии в душе, что все мои близкие живы и здоровы и я тоже пока жив.
29
Жив! Как мало, оказывается, надо для счастья: просто понимать, что наступил новый день, а ты по-
прежнему жив! Глупец, я так спешил жить! В детстве ставил своей целью быстрей вырасти и обрести
независимость в принятии решений; в зрелом возрасте хотелось, чтоб хмурый дождливый день поскорее
закончился. А сейчас одно желание – чтоб в груди раздавался равномерный доверительный стук сердца.
Я устремил свой взгляд вдаль, туда, где белые песчаные дюны встречались с куполом неба. Я любил
Бостон с его благородным величием, но Хайаннис я просто обожал! Здесь всё живет в ином неспешном,
размеренном ритме. Цветущие в мае дюны, заросли вереска, луговые топи, гнезда чаек в траве, стаи
мигрирующих птиц – всё это наполняет бытие Кейп-Кода невероятным умиротворением. А какие в этих
местах туманы! Их белизне может позавидовать даже Антарктида со своими чистыми снегами.
Я научился чувствовать все оттенки Атлантического океана. От серо-зеленых в зимние морозы до
черной пучины во время шторма, когда каскады осатаневших волн, словно ружейные залпы, палят по
берегу. В такие минуты чувствуешь невольное волнение, передаваемое душе самой природой. Нет, оно не
пугает. Оно вызывает благоговейный пиетет к его силе.
Я часто разговариваю с океаном. Посылаю ему мысленно или же вслух, не важно как, свой вопрос. И
волны шепчут мне ответ. Нужно лишь набраться терпения и ждать. Спустя какое-то время обертон
отрывистых всплесков позволит уловить шепот, который доносит стихия.
Вдали на черном камне, торчащем из воды, я заметил орла. Раскинув широко крылья, словно на
гербе Америки, он сушил их после удачной охоты на рыбу. Крупная птица с темно-коричневым туловищем и
абсолютно белым хвостом, шеей и головой. Этого орла мне доводилось часто видеть на побережье во
время утренних прогулок. Он наводил страх на местных куликов и чаек. Почему-то на ум опять пришел
Броуди. Я тяжело вздохнул.
Погрузившись в свои гнетущие мысли, я не заметил, как добрел до скал, находящихся в двух
километрах от моего дома. Я повернулся, чтобы поспешить обратно, на ходу вынимая телефон из кармана
брюк. Входящих вызовов не было. Я вернул его обратно и устремил взор вперед. Навстречу мне двигалась
женская стройная фигурка в белом, с длинными светло-русыми волосами, игриво перебираемыми ветром.
Она была примерно в полукилометре, и я не мог различить ее лица, но стать, изящный изгиб спины
выдавали в ней Кэрол.
Улыбаясь, мы шли навстречу друг другу, и, когда до Кэрол оставалось чуть больше пяти метров, я
подал голос:
– Это вы, Кэрол! – с наигранным облегчением воскликнул я. – А я уж подумал, что настал мой час и
ангел спустился за мной с небес.
Девушка, действительно, очень напоминала ангела. Солнце платиной отражалось от ее пшеничных
волос. Светлые хлопковые брюки плотно облегали длинные ноги, а белая шелковая блузка трепетала вокруг
тонких рук и талии. Я обратил внимание, что Кэрол не надела бюстгальтер: нашитые на уровне груди
карманы блузки не могли скрыть слегка выступающие сквозь ткань соски.
– Добрый день, мистер Харт, – улыбнулась девушка, щурясь сквозь коричневые стекла очков, –
далековато вы забрались.
– Здравствуйте, Кэрол, – ответил я, – только не подумайте, что пытался от вас сбежать.
– У вас бы это и не получилось. Я быстро бегаю, – уверенно парировала девушка.
– Даже не сомневаюсь в этом.
Мы шли рядом. Обращаясь к ней, мне приходилось неловко задирать голову вверх: Кэрол была на
полголовы выше. Не могу сказать, что я совсем уж маленького роста. В молодости моя макушка достигала
уровня ста семидесяти сантиметров. Однако годы, проведенные за чтением книг, согнули мою спину так, что
сейчас держать ее ровной уже не представлялось возможным. И всё же я периодически делал попытки.
– Расскажите немного о себе. Новак – это же польская фамилия? – поинтересовался я скорее для
поддержания беседы, и так зная ответ на этот вопрос.
– Да, я родилась в Польше, в маленьком городке Влощова, и жила там до двенадцати лет.
– У вас совсем нет акцента, присущего иностранцам.
– Акцент был, да еще какой! В университете пришлось много работать над артикуляцией и
дополнительно заниматься с преподавателем по чистоте произношения.
– Почему же вы переехали в Америку?
– Мой папа – физик, доктор наук. Его пригласили в Бостон преподавать. К тому же я занималась
гимнастикой, показывала хорошие результаты и нуждалась в более квалифицированном тренере. Большой
город обещал новые возможности в развитии моих данных. Но в четырнадцать лет я получила травму
спины, пришлось уйти из спорта.
– Вот откуда у вас осанка, словно у прима-балерины. Моя внучка выбрала фигурное катание, думаю,
это тоже полезный вид спорта для девочки. И как вас приняла Америка?
– Первый год в Бостоне стал для меня сущим адом! Я плакала каждый вечер. Обливалась слезами от
бессилия и одиночества. Дети бывают очень жестоки, особенно в подростковом возрасте. Английский
30
давался с трудом, я стала хуже учиться, замкнулась в себе. В классе была одиночкой, не допущенной в стаю.
Писала слезные письма подругам в Польшу и вынашивала план побега обратно во Влощову. И если бы не
первая любовь, неизвестно, чем бы все закончилось. Его звали Алекс. Ему тогда было двадцать два, а мне
шестнадцать, – лицо девушки озарилось нежным свечением. – По четвергам его музыкальная группа
выступала в местном ночном клубе. Он играл на гитаре и солировал. Я увидела его и пропала! Голубые
глаза, пепельно-русые волосы и просто невероятной красоты ямочки на щеках. Он был известен тем, что
легко ввязывался в драки без причины, отличался резкостью и вспыльчивостью. Но все его минусы сквозь
призму влюбленности казались плюсами. Я грезила им, придумывала всевозможные варианты нашего
знакомства, что спросит он и что на это отвечу ему я. Обязательно хотелось поразить его своим остроумием.
И тогда в моей влюбленной голове созрел план. Со страстью неофита я принялась учиться игре на гитаре.
Сейчас этот порыв кажется странным, но тогда меня мучила неуверенность в собственной
привлекательности. Длинная, нескладная, рефлексирующая девица пубертатного возраста. Да вокруг него
крутились сотни таких же как я! Умение хорошо играть на гитаре, по моим расчетам, должно было выгодно
выделять меня на фоне его фанаток.
Любуясь чеканным профилем девушки, я внимательно прислушивался к ее смягчившемуся от
воспоминаний голосу. Пряди волос, волнуемые ветром, прилипали к помаде на губах. Она смущенно
отбрасывала их в сторону рукой.
– Должна уточнить, – продолжила свой рассказ Кэрол, – это была рок-группа, что, естественно,
наложило отпечаток на мой внешний вид. Меня несло, словно сухой лист по водосточной трубе. Я падала
вниз и упивалась этим падением. Кожаная мини-юбка, куртка в металлических заклепках, ботфорты выше
колена и сигарета в зубах. В итоге Алекс заметил меня и даже пригласил на репетицию группы. Там-то я и
сразила его наповал, небрежно наиграв на гитаре одну из его песен. Мы начали встречаться. У меня словно
крылья за спиной выросли! Я была абсолютно счастлива! Мы строили планы на дальнейшую совместную
жизнь. А через год, как в заурядном фильме, я застала его со своей лучшей подругой. Мой мир померк.
Пустота и разочарование накрыли с головой. И тогда, зная о его стремлении к мировой известности, я в
сердцах бросила, что он неудачник и никогда не прославится, а вот я обязательно стану медийным лицом!
Заявив это, я бросилась штурмовать актерские школы Массачусетса. Но очень скоро выяснилось, что
лицедейство не мой конек. Тогда попытала свое счастье в журналистике и поняла, что это и есть мое
призвание. Если бы не злое отчаяние, охватившее тогда, вряд ли мне хватило бы куража, чтобы достичь
всего того, что я имею сейчас.
Девушка замолчала, отвернувшись к океану. С восхищением, смешанным с грустью, я любовался ее
золотым нимбом волос, сияющих на солнце. Я вдруг увидел перед собой девочку с раненой душой.
– Алекса уже нет в живых, его погубили наркотики, да и я давно его простила. Ведь он подарил мне
не только первую любовь, благодаря ему я смогла понять, почувствовать и наконец полюбить Америку.
– А где преподает ваш отец сейчас? – поинтересовался я. – Возможно, я его даже знаю.
– Где-то в Калифорнии. Мы не общаемся уже много лет, – произнесла она тусклым голосом.
– Вот как, – пробормотал я, обескураженный ответом.
– Родители развелись, когда мне было пятнадцать. Они очень разные. Мама – экстраверт,
общительная и немного сумасшедшая, как все творческие люди. А отец ее полный антипод – молчаливый,
замкнутый, погруженный в свои научные труды. Не понимаю, как они вообще умудрились создать семью.
Они были странной парой. Всегда выясняли отношения вполголоса и по мере того, как накалялись страсти,
говорили все тише и тише, переходя на шепот. И так ссора обычно затихала. Папа ушел к другой женщине,
своей ассистентке; мы с мамой не смогли простить его. Поэтому фамилия – это единственное, что осталось
от него в моей жизни, – не скрывая раздражения, ответила Кэрол.
– Кэрол, вы же уже большая девочка, – разочарованно протянул я, – и должны понимать, что
любовь – это неподвластное человеку чувство! И если бы ваш отец смог, он бы поборол его в себе.
– Может, и смог бы, но он этого не захотел, – с обидой в голосе возразила девушка.
– Ряд ученых уверенно называют любовь заболеванием, влияющим на сердечный ритм, работу
надпочечников и мозга. Так что вы глубоко неправы! Нельзя отрекаться от больного человека! -
резюмировал свои доводы я, заранее представляя возмущение своей собеседницы.
– Это в вас говорит мужская солидарность, – осуждающе прищурив глаза, парировала Кэрол и
язвительно добавила: – Уверена, на женские измены вы имеете абсолютно полярное мнение.
– Отнюдь, если за изменой стоит большое светлое чувство, а не животная похоть, то я отнесусь к
случившемуся с должным уважением и отпущу женщину к тому, кто оказался достойнее.
– Да вы просто святой! Неужели в вашем сердце не будет места обиде, злости, ревности? -
воскликнула девушка, возмущенная моим спокойствием.
– Кэрол, надо проявлять великодушие к тому, кого любишь, а не думать только о себе и своих
чувствах. Конечно, отпускать тяжело. Обида будет сидеть в душе, с этим не поспоришь. Но неправильно
принуждать человека оставаться с вами под одной крышей против его воли. В измене виновны обе стороны,
31
возможно, ваша мама стала уделять меньше внимания отцу, может, она перестала следить за собой. Ну, я
не знаю…
– Вот именно, вы не знаете мою маму! – с обидой в голосе бросила девушка.
Зависло неловкое молчание. Я решил воздержаться от вопросов о маме. "Ну и штучка, какая уж там
лань, она точно тигрица! Заводится с полуоборота! Вот это темперамент!"
Стая куликов методично собирала выброшенных на берег волной мелких моллюсков. При нашем
появлении они пугливо взметнулись над дюнами и, описав в воздухе круг, опустились на песок позади.
Мы почти подошли к дому.
– Если вы не против, сегодня можно провести съемку прямо на берегу, сидя на песке, от воды идет
такая приятная прохлада, – неожиданно предложила Кэрол.
– Не против, но давайте из уважения к моему возрасту всё же расположимся в креслах, -
поддержал идею я.
– Тогда попрошу Марка спуститься к нам и захватить пару кресел, – и девушка принялась звонить
оператору, который ждал ее в доме. Разговаривая по телефону, она ходила из стороны в сторону, и я
обратил внимание на ее ягодицы, соблазнительно двигающиеся под тканью узких брюк. Лишь крошечный
светлый треугольник чуть ниже талии свидетельствовал о наличии нижнего белья.
Словно подкараулив мои мысли, в кармане брюк завибрировал телефон, заставив вздрогнуть, как
будто я пойман учителем за подглядыванием в женскую раздевалку.
Звонил управляющий корпорацией:
– Слушаю, Итон!
– Добрый день, мистер Харт! Поступает масса звонков с вопросами о том, будет ли корпорация
открывать новое направление в области коммерческой трансплантации мозга? – взволнованно спросил он.
– Итон, – воскликнул я, – никакого нового направления не будет! Я не настолько корыстен, как
предполагают те, кто тебе звонит с подобными вопросами. Мне бы просто выжить, уж какой там бизнес!?
– Не будет? – разочарованно повторил Лоукридж.
– Конечно же, не будет! Выясни, кто распространяет эти слухи и уволь паршивца! – прикрикнул я. -
Жду вечерний отчет! – и хмуро убрал телефон в карман.
Кэрол уже сидела в принесенном Марком плетеном кресле. По ее напряженному взгляду было
понятно, что она слышала разговор.
– Вы действительно не планируете ставить такие операции на поток? – недоверчиво спросила она.
– И вы туда же! – вспылил я. – С чего все взяли, что я вообще перенесу эту операцию?!
Девушка ничего не ответила. Опустившись во второе кресло, которое только что принес Рик, я стал
ждать, пока оператор установит камеру. Кэрол, задумчиво глядя на море, накручивала прядь длинных волос
на указательный палец правой руки.
Марку идея съемок на берегу пришлась явно не по душе. Он сопел, устанавливая камеру на штатив.
Его белая футболка уже предательски взмокла, а голубые джинсы наверняка липли к ногам. Но, по всей
видимости, авторитет Кэрол был для него выше личных неудобств или, что более вероятно, он был тайно
влюблен в нее.
– Камера! Мотор! – наконец скомандовал Марк.
Девушка выпрямила спину и нежно улыбнулась:
– Мистер Харт, расскажите о своей первой жене, как вы с ней познакомились?
Я немного помедлил. Воспоминания об этом человеке были святы для меня. Она была особенная, и
говорить о ней нужно было лучшими избранными словами. Хотелось, чтобы Кэрол в полной мере
прочувствовала, каким удивительным человеком была Хелен. Мои чувства к ней не помещались в обертку
самых восторженных слов, существующих в английском языке.
– Хелен – это отдельная большая глава моей жизни, и самое нежное воспоминание, – я словно
подержал эти слова на груди возле сердца, прежде чем произнес их. – Она полюбила меня бедным,
никому не известным, невзрачным парнем и заставила поверить в то, что я самый умный, самый красивый и
самый сильный. Мы встретились, когда мне было двадцать семь, а ей девятнадцать. Нас будто накрыло
горячей волной. Это была любовь с первого взгляда. Не знаю, какой ее видели другие мужчины. А я вдруг
взглянул и словно встал на край пропасти, раскинул руки в стороны и полетел, но не вниз, а вверх, аж дух
перехватило. Она была такая миниатюрная, с тонкой талией, длинной шеей и лебединой грацией. Голубые
глаза с длинными ресницами всегда по-детски наивно смотрели на этот мир, темно-русые волосы аккуратно
уложены в пучок на затылке, лишь две пряди на висках выдавали в ней легкую степень кокетства. В ней
было что-то притягательное и греховное. В ней сочетались чувственность с наивностью неискушенной
девочки. Более доброго и отзывчивого человека мне никогда уже больше не довелось встретить.
Я попал в больницу с пневмонией и лежал в одной палате с ее отцом. У него был абсцесс легкого.
Хелен навещала его каждый день, и, обратив внимание, что я много читаю, однажды поинтересовалась
содержанием книги, лежащей на моей тумбочке. Я был смущен ее вопросом и, преодолевая неловкость,
32
поведал о сюжете книги Айн Рэнд "Атлант расправил плечи" и о том, что читаю ее третий раз, так как всё,
что было в доме, уже проштудировано неоднократно. И, вконец залившись румянцем до самых кончиков
ушей, попросил принести любые книги, которые есть у нее. Так у нас завязалась дружба.
Ее отца через неделю выписали, а она продолжала приходить, но уже ко мне. Мы о многом
разговаривали. Она была благодарным слушателем, не лишенным чувства юмора и остроумия. Нередко ее
каверзные вопросы ставили меня в тупик. После выписки из больницы я стал частым гостем в их доме. Ее
отец еще в больнице относился ко мне как к родному сыну, а узнав, что я рос без отца, и вовсе проникся
симпатией. Мне нравилось бывать у них. Это была не совсем обычная семья. Дело в том, что бесспорным
лидером в ней была мать Хелен, ее звали София. Тучная дама с восьмым размером груди, мужской
походкой и зычным голосом. На ее фоне щупленький и лысый Джек, с по-детски распахнутыми голубыми
глазами и широкими, но короткими, словно два кусочка меха, бровями, выглядел довольно комично.
"Калмен, не суетись под ногами!" – то и дело доносилось с кухни. Отца звали Джек Калмен – он работал
машинистом на железной дороге. Впрочем, эта напускная строгость в отношениях не была лишена и
нежности, свидетелем которой я не раз являлся. София могла повелительно прижать голову Джека к своей
груди, осыпая поцелуями его гладкую макушку. Вид Калмена в эти моменты был безмятежно счастливый и
безропотный. А семья умилялась, созерцая такую идиллию.
В их доме постоянно проживало от четырех до семи кошек. Их всех подбирал на улице Джек. Он был
абсолютно счастлив со своей властной супругой, искренне восхищался ее недюжей силой и умением
торговаться на местном рынке. София оберегала его и прикрывала от всех наготу ранимой души Джека.
Никто в ее присутствии не смел иронизировать над сентиментальностью и чрезмерной добротой ее супруга.
К счастью, Хелен по всем статьям пошла в отца и, будучи моей женой, никогда не пыталась мною
командовать. Старший брат Энтони и сестра Джина уже имели свои семьи и жили отдельно, а Хелен и
младший брат Райан – с родителями. По праздникам вся семья собиралась за большим столом в
родительском доме, и я упивался этой многоликой дружной родней. Меня тогда покорил мощный