фундамент семейных традиций Калменов. София заставляла всех присутствующих дам, включая и мою
маму, записывать рецепты каких-то новых блюд. Мужчины курили на улице, обсуждая новые модели
автомобилей. Во всей этой суете было столько единства и родственной любви!
Я открыл бутылку с водой и неторопливо сделал несколько глотков, после чего продолжил:
– Хелен в то время изучала искусство в Бостонском университете. Я встречал ее после занятий, и мы
гуляли по набережной реки Чарльз или просто устраивали пикник, лежа на газоне под раскидистым кленом.
Нам не нужны были слова. Мы могли часами молча гулять, взявшись за руки. Я был до неловкости
неискушенным в вопросах любви. Меня разрывало от чувств, которые, краснея, лелеял в своем сердце. Я
посылал ей бессловесную волну любви, а она в ответ – цунами обожания! Мы встречались три года, ровно
столько, чтобы Хелен окончила университет, а я смог накопить на более-менее приличную свадьбу. С моей
стороны посаженным отцом был старина Вэйн Доэрти. Мы поселились в доме моих родителей. Мама
приняла Хелен как родную дочь.
Двадцать второе октября шестьдесят третьего года стало самым счастливым днем в моей жизни: я
стал отцом замечательного сына! В день его рождения, отмечая это событие с коллегами по работе,
впервые напился до беспамятства, поскольку еще не умел обращаться с алкоголем и понятия не имел, что
такое чувство меры и похмелье. Джим рос покладистым и жизнерадостным малышом, умеющим
самостоятельно находить для себя занятие. Он не унаследовал моей феноменальной памяти, однако учился
всегда на отлично. В доме было не так много игрушек, но книг в нем всегда было более чем достаточно. Я
горжусь своим сыном, его человеческими качествами, которые в него заложила Хелен, и его
интеллектуальными способностями, которые развил в нем я. Жена никогда ни на что не жаловалась и свое
недомогание оправдывала усталостью. Когда она всё же решилась обратиться к врачу, было уже слишком
поздно. Метастазы опутали большую часть внутренних органов. Она сгорела на моих глазах за четыре
месяца. Джиму тогда только исполнилось четырнадцать. То лето выдалось на редкость дождливым, даже
река Чарльз стала значительно шире своих границ. Я потерянно бродил по берегу, как тогда с Хелен. Сидел
под нашим с ней излюбленным кленом. Дождь нещадно хлестал по опущенным плечам, а я намеренно не
брал с собой зонт, потому что вода скрывала мои слезы. Дома при сыне не мог плакать, а здесь выпускал
свою боль. София взяла на себя ведение домашнего хозяйства, Джек пережил дочь всего на четыре года.
Теща скончалась в девяносто восьмом году. Я до последних дней называл ее мамой. Собственно, таковой
она для меня и стала: эта женщина по-матерински заботилась о нас с Джимом все эти годы.
Лицо Кэрол выражало искреннее участие и сострадание. Я грустно улыбнулся:
– Кэрол, боль в связи с утратой давно притупилась, эта рана уже не болит, так что для печали нет
повода. Хелен ушла в другой мир, более светлый и совершенный. Я верю, что однажды мы встретимся.
Наши души узнают друг друга и воссоединятся навсегда. Вот только не нужно смотреть на меня как на
умалишенного. Я вас умоляю!
– Вы действительно верите в жизнь после смерти? – серьезно спросила журналистка, однако ее
33
глаза не смогли скрыть насмешку.
– Я никогда не был человеком воцерковленным, но живу с ощущением того, что есть что-то выше
нас, людей. Верю в существование Души. И даже могу обосновать свои слова. Я расскажу вам об очевидных
вещах, которые лежат на поверхности, но мы не задумываемся над их глубиной. Приведу простой пример.
Вот вы страдаете от потери самого близкого человека, не важно, что это – смерть родных или предательство
любимого. При этом что-то внутри невыносимо давит, распирая болью грудную клетку, ваше сердце готово
разорваться на части. Только задумайтесь об этом. Кислород продолжает поступать в организм, пища
переваривается, кровь циркулирует по телу. Наши органы по природе своей не должны и не могут
испытывать эмоции. Но что же тогда доставляет такую боль? Что может так страдать и плакать в глубине
тела? Ответ прост. Это Душа!
Мои доводы стерли ироничное выражение с лица девушки. Вероятно, Кэрол погрузилась в
воспоминания о своих потерях, и об одной из них я знал точно. Взгляд ее был устремлен в себя, глаза
покрыты пеленой грусти.
– Не стану спорить, мистер Харт.
Кэрол рассеянно поправила волосы и сосредоточилась на списке вопросов, который всё это время не
выпускала из рук. Через несколько секунд девушка встрепенулась:
– Знаю, что у вас был второй брак, в котором родилась дочь, хорошо известная в светских кругах
Джесика Харт. Расскажите о второй жене. Как вы с ней познакомились?
– Элизабет! – сдавленно воскликнул я. – Эффектная длинноногая шатенка тридцати двух лет с
огромными зелеными глазами и актерскими способностями, заслуживающими "Оскар". Она была,
впрочем, и остается, охотницей за богатыми мужчинами, и я, как последний дурак, попался в ее хорошо
расставленные сети. Мне на тот момент было сорок шесть. Я был богат и безумно одинок. Лиз – лучшая
подруга жены моего хорошего знакомого. Через него она и узнала мои вкусы, увлечения, слабые места, -
рассказывая это на камеру, я понимал, что публично признаюсь в своей глупости, но в данный момент мне
было уже всё равно. – Она медленно, но верно влюбляла меня в себя, беседуя о науке, искусстве, сама
суетилась на кухне, наполняя мой пустой дом теплом и уютом. И я поверил, что Элизабет искренне любит и
что у нас много общего. К тому же не стану скрывать: раньше в меня не влюблялись такие красотки. Потом
она забеременела, и мы устроили грандиозную свадьбу, на которую она пригласила, наверное, половину
Бостона. Я был счастлив как никогда!
После свадьбы наши отношения резко изменились. Она ссылалась на беременность и плохое
самочувствие, но рождение Джес отдалило нас еще больше. Ребенок постоянно находился с няней, а Лиз
проводила время с подругами. Даже в редкие дни, когда жена оставалась дома, у нее находилась масса
причин, чтобы закрыться у себя в комнате. Признаюсь, я порядком уставал от ее эмоционально-лабильного
характера. Она могла безмятежно щебетать, положив свою красивую головку мне на плечо, а через
несколько минут уже гневно кричать на горничную, сдвинувшую ее любимую вазу со своего места. При этом
доставалось и мне, если я позволял себе заступиться за несчастную Августину. Глаза ее гневно сверкали,
лицо искажала гримаса ярости, кисти рук сжимались в кулачки. Даже не сомневаюсь, что она могла ударить.
Возможно, играть не свойственную роль влюбленной жены – это утомительно, и ее нервы не выдерживали.
Через два года я застал ее в гараже с водителем. Лиз получила развод и значительную часть моего
состояния. Чтобы досадить мне, Джес она забрала с собой, однако очень быстро поняла, что ребенок для
нее обуза, к тому же на обольщение следующей жертвы требовалось много времени. Несмотря на то что по
решению суда дочь должна была остаться с матерью, почти постоянно Джес жила со мной. Я любил свою
малышку без памяти и не держал зла на ее мать, подарившую мне это чудо. Когда рос Джим, приходилось
много работать, я видел его лишь по вечерам и в выходные. С Джес же, напротив, я проводил всё свое
время. Именно тогда я ввел в корпорации должность управляющего, лишь бы не уезжать из дома от своей
малышки. Шли годы. Джес росла, и у нее с Лиз появлялось много общих увлечений, таких как шопинг,
модные показы, дорогие салоны красоты. Моя девочка начала отдаляться и всё чаще оставаться ночевать у
матери, а потом и вовсе перебралась в это логово праздной жизни. Я не берусь судить Элизабет. Да, она
питается страстями, но в этом нет ее вины, уж такой ее создала природа.
Лиз преподала мне отличный урок. Она словно надорвала мою Душу, край в месте надрыва задрался,
и каждая новая женщина своим меркантильным интересом больно защемляла изящной ручкой это место,
не давая ему зарасти. Я больше не верю в любовь. Стал осторожнее относиться к людям и немного
зачерствел в плане чувств. Я не хочу накапливать груз потерь, а потом нести его в своей душе остаток жизни.
А Джес… Хочу верить, что она встретит большую любовь, которая откроет ей двери в богатый духовный мир,
способный вытеснить из жизни материальные ценности, которые пока для нее в приоритете.
Зависла пауза. Говорить плохо о дочке я не хотел, а хвалить было не за что.
– Какой там у вас следующий вопрос, мисс Новак? – прищурился я, поправляя очки.
– А после Элизабет были попытки найти свою вторую половинку?
– С возрастом свидания начинают напоминать собеседования, плотские желания отходят на второй
34
план, и ты начинаешь искать, прежде всего, партнера, равного тебе по уму, но при этом не лишенного
природной красоты. И в итоге остаешься один. Боги всегда одиноки, – заметил с иронией я.
– А свою первую любовь помните? – хитро улыбнувшись, спросила Кэрол.
– Сегодня все вопросы будут о любви? – добродушно хмурясь, проворчал я.
– Можете не отвечать, – слегка смутилась девушка. – Обещаю, завтра будут сугубо
производственные вопросы и ни слова о любви.
Возможно, я себе льстил, но мне показалось, что Кэрол со мной заигрывает. Хотя, о чем это я? Если
бы Джим был порасторопней, то моя внучка могла оказаться ровесницей Кэрол.
– Конечно, помню. Я человек не влюбчивый и отличаюсь завидным постоянством, поэтому помню
всех женщин, посетивших мое сердце. Мне было девять лет, когда в нашем классе появилась Синди, я сразу
прозвал ее Синдирелла. Когда в детстве читал сказку о Золушке, то представлял ее именно такой. Карие
глаза, длинные белые локоны и хрустальный смех. Все мальчишки в классе были влюблены в нее, и я не
стал исключением. Без ложной скромности скажу, что у меня была репутация самого умного ученика в
классе, а у Синди не все гладко было с математикой, и я, заливаясь краской смущения, предложил ей
помощь. Мы стали друзьями. После школы я провожал ее домой; по дороге мы кормили в парке уток; я ей
рассказывал о прочитанных книгах. Мы были абсолютно счастливы, несмотря на то что на ее фоне я
выглядел оборванцем. В то время у меня было два комплекта повседневной одежды и один на случай
праздника, а отец Синди работал с Говардом Эйкеном и Грейс Хоппер над созданием первого в мире
цифрового электронного компьютера! Конечно, я ей был не ровня. Так продолжалось почти два года, пока я
не стал подрабатывать на почте. Теперь мы общались только в школе и в каникулы, если родители не
увозили ее на этот период в Европу. В тринадцать лет она стала дружить с парнем из нашей школы. Он был
на два года старше. Высокий, плечистый и уже имел небольшие усики. Сердце мое было разбито, я страдал
и строил планы, как ее вернуть. Но тут судьба дала анестезию в виде нового чувства. Я влюбился в нашу
новую учительницу по биологии. Ей было около тридцати, модная стрижка и большие грустные глаза. Это
была уже совсем другая любовь! Я скрывал и упивался ею в одиночестве. Мне хватало своих собственных
переживаний, о большем я и не мечтал. Она, конечно, всё понимала и бережно относилась к моим
чувствам. Однажды подарила мне плитку шоколада, которую я хранил несколько лет, пока она не
задеревенела.
Рассказывая об этом, я не сводил глаз с горизонта, который на глазах стремительно затягивало
тучами. Огромный сгусток тьмы тяжело висел над океаном. Кэрол перехватила мой взгляд и тоже
повернулась к морю. Ее милое личико не смогло скрыть разочарования. Она растерянно посмотрела на
оператора, который нажал на паузу, заметив наше беспокойство.
– Думаю, у нас в запасе есть еще полчаса, не больше, но в любую минуту может начаться
шквалистый ветер, – предположил он.
– Наверное, придется на сегодня закончить, – промолвила девушка, поднимаясь из плетеного
кресла. – Мистер Харт, а вы можете дать несколько фотографий тех людей, о которых сегодня
рассказывали? Это стало бы замечательной иллюстрацией к фильму. Я их сегодня отсканирую и уже завтра
верну.
– Да, конечно, – охотно согласился я. – Можно перейти в Чайный домик и там продолжить
интервью.
В этот момент серебряной веной с отходящими в стороны капиллярами горизонт осветила вспышка
молнии, и через пару секунд до нас донеслись отдаленные раскаты грома. Мы тревожно переглянулись.
– Во время грозы я снимать не рекомендую, – озвучил свое мнение оператор, – лишние шумы
заметно испортят качество материала.
– Тогда давайте на сегодня закончим, – согласилась с ним Кэрол.
Налетел первый порыв ветра и попытался отобрать из рук журналистки лист с вопросами. Девушка
быстро убрала его в кейс и повернулась ко мне:
– Что ж, ведите нас в Чайный домик. Там и посмотрим фотографии.
Подгоняемые поднявшимся ветром, мы поднимались к дому. Винчи бежал впереди. Кэрол тщетно
пыталась сдерживать бесцеремонность стихии, растрепавшей ее длинные волосы. Растерянно улыбаясь,
она снова и снова убирала их с лица, второй рукой прижимая к груди кейс.
Первые капли дождя всё же догнали нас. Взволнованные, мы ворвались в убежище. Последним,
чертыхаясь, вбежал раскрасневшийся Марк. Я отошел к окну и, опираясь рукой на оконную раму, пытался
справиться с одышкой. Кэрол, взяв со стола бумажную салфетку, вытирала с лица и рук капли воды. Марк
провалился в кресло и угрюмо уставился на потоки дождя, струящиеся по стеклу. За дверью были слышны
напоминающие пощечины шлепки дождя по каменным плитам дорожки.
Чайный домик располагался в десяти метрах от основного дома и был выполнен в белых тонах с
персиковой отделкой, его украшали панорамные окна с трех сторон. Своим появлением он был обязан,
конечно же, Элизабет. Она была возмущена отсутствием такого важного строения на территории нашего
35
сада. Это стало ее любимым местом для обмена сплетнями в кругу подруг. Домик получился очень светлый
и уютный. Перекрещенный декоративными балками потолок, белые диваны, белая мебель и даже,
несмотря на полное отсутствие слуха, Лиз приобрела белый рояль, для антуража так сказать. Впрочем, я с
удовольствием музицировал в одиночестве, если накатывало вдохновение. Играть на публику не любил.
Я позвонил по внутреннему телефону в дом и попросил Патрика принести фотоальбомы и чай.
За окном потемнело, словно уже наступил вечер. Я дотянулся до включателя, и плафон из
венецианского стекла на бронзовой ножке наполнил комнату оранжевым светом. Через пару минут на
пороге с зонтами в руках появились Патрик и Даниэла. Патрик принес два массивных фотоальбома, а
Даниэла – поднос с чайным сервизом и маффинами. Пока бушевала стихия, мы пили чай, изредка
перебрасываясь парой фраз, если явления природы проявлялись слишком близко к домику. Говорить под
аккомпанемент резких раскатов грома не возникало желания.
Наконец, эпицентр грозы миновал наше убежище. Мы немного расслабились, и я раскрыл
потрепанный, но самый дорогой мне альбом. С удовольствием окунувшись в прошлое, я припомнил, что
последний раз брал его в руки лет семь назад. Тогда мы с Джимом сидели перед камином и вспоминали
Хелен, это была очередная годовщина ее смерти.
– Заботливые руки моей мамы вклеивали первые снимки в этот альбом. Я тогда только родился, -
пальцы сами потянулись разглаживать черно-белый пожелтевший снимок, на котором были изображены
мужчина и женщина лет тридцати пяти на вид и трое детей разных возрастов. В мужчине прослеживалось
фамильное сходство со мной. Копна темных волос, густые нависшие над глазами брови, маленькие
прищуренные глаза и очень крупный нос. Женщина с тревожным взглядом круглых глаз, курносым носиком
и аккуратно уложенными русыми волосам держала на руках двухлетнего малыша. Рядом с ней, держась за
руку, была девочка лет восьми. Такая же курносая и большеглазая, как мама. Женщина с детьми сидели на
стульях, а мужчина и подросток лет пятнадцати стояли за их спинами. Мальчик был похож на отца, но с
большими, чуть насмешливыми глазами. – Это дед, бабушка, мама, малыш Курт и Джим, старший брат
мамы. Он утонул в семнадцать лет. На спор с мальчишками прыгнул с моста в Чарльз. Ударился об воду и от
болевого шока потерял сознание. Мама была очень дружна со старшим братом и часто рассказывала о нем.
Мне он запомнился смелым и веселым парнем, поэтому я дал его имя своему сыну. Еще одна фотография
деда. Твидовый пиджак, кепка и трубка в руке для солидности. Дед никогда не курил.
Гроза удалялась в сторону Сентервилла. Потоки воды, словно серый занавес, скрывали от нас пейзаж
за стеклом. Марк, получив сигнал от Кэрол, тихо расчехлил камеру и продолжил съемку.
– Внешне вы очень похожи на своего деда, – подметила журналистка.
– Это точно. Я его однажды спросил, почему у него такой большой нос? Он ответил, что нос – это
украшение лица. А чем украшение больше по размеру, тем оно дороже!
– Он был оптимист! – улыбнулась Кэрол. – Кстати, на мой взгляд, на волка он не очень похож.
– Снимок не может передать повадки, манеры человека, его душу. Это как фасад здания. Он может
быть покосившийся, с облезлой штукатуркой, откроешь старую скрипучую дверь, войдешь внутрь, а там
светло и уютно, даже уходить не хочется. Дед рос в пуританской семье, всё в себе держал, считал
неприличным выплескивать страсти наружу, оттого и умер рано. Надорвал свое переполненное эмоциями
сердце.
Рядом с описанной мной фотографией были и другие с теми же лицами, но уже чуть повзрослевшие.
Часть снимков забрал на память Курт. Я перевернул страницу. В центре листа располагался снимок моей
восемнадцатилетней мамы. Она была в том самом ее любимом платье. Жаль, черно-белое фото не могло
передать его канареечный цвет. Большие круглые темные глаза, маленький курносый носик и живущая в
уголках губ насмешка.
Справа находилась фотография отца, ему на ней было чуть за тридцать. Фотовспышка отражалась в
его зрачках. Одетый по моде двадцатых в светлую рубашку, галстук и костюм-тройку. Поднятые к центру лба
брови и томный взгляд создавали образ этакого Казановы, тоскующего по любви. Странно было видеть его
таким. В моей памяти отец остался напрочь лишенным слащавого пижонства, напротив, выглядел
мужественно и даже несколько простовато.