Шанталь выздоровела и по мере своего взросления стала все больше походить на мальчика. Графу Андре, казалось, импонировало ее поведение, он даже стал называть ее Жоржем, именем, которое хотел дать так и не родившемуся сыну. Он смотрел сквозь пальцы на вульгарную жестокость ее игр, на розыгрыши в самом дурном вкусе, жертвами которых чаще всего становились слуги. Во время парадных обедов она залезала под стол, покрытый достающей до полу скатертью, и забавлялась, заглядывая дамам между ног. Так она обнаружила, что некоторые из них не носили нижнего белья. Таинственное темное пятно, маячившее там, где кончалась смутная белизна ног, источало волнующий и сладкий запах, от которого у нее кружилась голова.
Однажды Дафна, ее подружка, едва переступившая порог отрочества, застала Шанталь врасплох за ее порочной игрой. С этого момента между ними возникло тайное взаимопонимание. Они стали прятаться, предаваясь вдали от посторонних глаз первым опытам извращенного секса. Возбужденные ласками Шанталь, соски Дафны набухали и твердели, поцелуи, которыми они обменивались, вызывали у обеих вспышки болезненного наслаждения. Им не нужно было слов, нездоровая страсть, толкавшая их в объятия друг друга, разгоралась с неистовой силой при каждой новой встрече. Они не упускали ни единой возможности уединиться, придумывая все новые и новые запретные забавы.
Как-то раз граф Андре застал их в момент интимной "игры в четыре руки" под концертным роялем своей жены.
- Sale putain! - воскликнул он, схватив дочь за руку, выволок ее из-под рояля, надавал пощечин и запер в комнате.
В доме разразился грандиозный скандал. Целую неделю ее продержали на хлебе и воде, причем она вынуждена была съедать свой паек в парадной столовой, стоя на коленях, пока мама и папа, обслуживаемые официантами, обедали тут же, за столом, повернувшись к ней спиной.
Это были ужасные дни для маленькой Шанталь. Она не испытывала ни малейшего стыда за то, что ее отец называл грехом и позором. По окончании недельного наказания ее удалили из дома и отправили в богом забытое место, затерянное в Пиренеях, в какой-то жалкий коллеж. Там она возобновила свои мужские игры с некоторыми соученицами, но никто ничего не заметил, а скорее всего не захотел замечать: ведь имя Шанталь Онфлер придавало солидность убогому пансиону. Она вышла оттуда, когда ей исполнилось четырнадцать, и была вновь принята в семью, но ей поставили условие, что она должна вести себя в соответствии с требованиями своего высокого положения. Первым, кого она повстречала в отчем доме после родителей, был кузен Станис, который вместе с ней бесчинствовал и хулиганил, когда они были детьми. Теперь Станису уже стукнуло шестнадцать, он вырос и похорошел.
- Ты все еще лесбиянка или я могу тебя трахнуть? - приветствовал ее кузен.
Шанталь не смутилась.
- Все, что ты можешь, это трахнуть себя в задницу, - ответила она ледяным тоном, хотя чувствовала себя глубоко униженной. В ту же ночь она переспала с помощником садовника. Он был почти слабоумным, но славился своими мужскими качествами. Опыт оказался неудачным. Она сделала ему щедрый денежный подарок. Он сунул деньги в карман и изнасиловал ее. Измываясь над плачущей девушкой, он называл ее Непорочной Девой и уверял, что она прекраснее Святой Цецилии. Позже она узнала, что Непорочной Девой и Святой Цецилией звали двух известных в городе шлюх.
Назойливый телефонный звонок прервал поток ее воспоминаний. Звонила из Парижа Сюзанна Боннар, звезда французского кино, королева элегантности, ее задушевная подруга в течение многих лет.
- Я видела газеты, - взволнованно проговорила она. - Что за кашу ты заварила, chere?
- Мне просто не повезло с адвокатами. Они никуда не годятся, - ответила Шанталь, стараясь вновь обрести свой бойцовский дух.
- Это уж точно, - заметила Сюзанна. - Они тебя выставили в самом невыгодном свете. Французская пресса тоже плохо о тебе отзывается.
- Придется мне подать в суд на моего адвоката, но для этого надо сначала найти другого, - невесело пошутила Шанталь.
- Забудь все эти глупости. Люди со временем все забывают. Через пару месяцев никто и не вспомнит об этой истории, - посоветовала кинодива.
- Я просто в бешенстве. Меня же буквально растерзали на части, понимаешь? - не сдавалась Шанталь.
- Я подберу твои черепки. Уж для тебя-то в моей постели найдется теплое местечко, сокровище мое. Почему бы тебе не вернуться домой? - предложила Сюзанна.
У нее была репутация пожирательницы мужчин, но в самом тесном кругу ближайших друзей все знали о ее интимной связи с Шанталь.
- Ты хоть понимаешь, что теперь дела зашли слишком далеко и мне придется дать Мистралю развод?
- Ну, это только в том случае, если он выживет, - напомнила актриса. - Давай надеяться на лучшее. У тебя еще есть шанс остаться вдовой.
Шанталь ухватилась за эту слабую надежду. Ей удалось улыбнуться, и она с жадностью набросилась на завтрак.
6
Между Марией и Аделью не возникло никаких разногласий, они сразу же достигли договоренности: Адель будет проводить дневные часы у постели сына, а Мария будет подменять ее ночью. Они хотели быть рядом с ним в ту минуту, когда он выйдет из комы. Врачи считали, что ждать осталось уже недолго. Журналисты сняли осаду после скандала, который устроила Шанталь. В вестибюле госпиталя остались дежурить лишь два-три репортера. Они ограничивались тем, что приветствовали Марию, всякий раз задавая один и тот же вопрос: "Как там наш чемпион?" Ответ тоже был неизменным: "Надеемся на лучшее. Есть признаки выздоровления".
Графиня Онфлер исчезла с той же быстротой, что и появилась.
В это утро, вернувшись из госпиталя, Мария решила позволить себе несколько часов поспать, пока ее дети отправились гулять с Рашелью в парк Гуасталла. Она рассчитывала проснуться как раз к обеду, чтобы вместе с ними поесть и провести остаток дня. Мария была совершенно измучена. Под глазами у нее обозначились черные круги. И в довершение всего в это утро, перед уходом из госпиталя, доктор Спада заставил ее пройти полный медицинский осмотр и направил на анализы. Мария согласилась скорее из нежелания спорить с другом, так много сделавшим для нее, чем по убеждению в необходимости обследования, и теперь, вернувшись в гостиницу, мечтала лишь об одном: лечь в постель и уснуть. Однако на пороге гостиничного номера дорогу ей с озабоченным видом преградила Флоретта.
- Послушай, Мария. Там, в гостиной, кое-кто хочет с тобой поговорить.
- Кто это? - встревожилась Мария.
- Знаешь, я сама никак не могла решить, стоит ли пригласить его подождать или выставить вон, но в конце концов все-таки подумала, что это следует решать тебе самой.
- Кто это? - повторила Мария.
- Рауль Ромеро, - ответила Флоретта.
Несколько мгновений Мария колебалась, ее одолевали противоречивые чувства. Все эти дни она заставляла себя не думать о нем, хотя ей рассказали во всех деталях о бурной сцене между Ромеро и Джанни Штраусом во время совещания в гостинице "Вилла д'Эсте" сразу после инцидента с Мистралем. И вот теперь он здесь. Мария знала, что молодой пилот пришел просить у нее прощения.
- Я поговорю с ним, - кивнула она и направилась в гостиную.
Он стоял спиной к двери и смотрел в окно на безостановочное движение машин на улице.
- Привет, Рауль, - окликнула его Мария.
Он рывком обернулся и поглядел на нее затравленным, почти отчаянным взглядом. Мария вспомнила, как они познакомились у гаражных боксов на автодроме в Индианаполисе. Она была с Мистралем, а он, "Эль Дьябле", как его окрестили журналисты, готовился к заезду.
- Эй, Ромеро, - позвал его Мистраль. Рауль обернулся к ним со своим обычным вызывающим видом. - Хочешь поужинать с нами сегодня?
Рауль тут же его узнал, но продолжал смотреть по-прежнему настороженно.
- С какой стати? - спросил он, надевая перчатки.
Из-за оглушительного рева моторов им приходилось почти кричать.
- Хочу познакомиться с тобой поближе, - не теряя дружелюбия, ответил чемпион.
Только после этого на губах молодого гонщика появилось некое подобие улыбки.
- Ладно, - кивнул он, садясь в машину.
И вот теперь Мария сказала:
- Я на тебя зла не держу.
- Зато я держу, - ответил он. - Я себя ненавижу.
- Извини, Рауль, - прервала его Мария, - мне надо поспать, а не то я просто свалюсь.
Он подошел поближе, протягивая к ней руки.
Мария улыбнулась и обняла его.
- Я люблю Мистраля, - прошептал Рауль.
- Я знаю, - ответила она.
- Ты же знаешь, как это бывает, когда участвуешь в гонке и хочешь победить, - продолжал Ромеро.
- Конечно, знаю, - грустно улыбнулась она.
- Я часами бродил как проклятый вокруг больницы, по крохам выспрашивал информацию у врачей, старался не попадаться на глаза репортерам, все надеялся тебя увидеть, но боялся посмотреть тебе в глаза, - объяснил Рауль прерывающимся от волнения голосом. - И еще я должен тебе сказать, что, если Мистраль вернется на трассу, я опять буду состязаться с ним на равных, как в тот раз, - добавил он, помолчав.
Мария кивнула:
- Именно поэтому Мистраль тебя и выбрал среди многих перспективных пилотов.
- Я уезжаю в Португалию. Хочу попросить у тебя одну вещь, - проговорил он робко. - Можешь одолжить мне шлем Мистраля? Тот, что был на нем в Монце?
Мария держала его на полке в спальне. Она взяла его и протянула Раулю.
- Я буду работать за нас двоих, - обещал аргентинец.
Мария улыбнулась и проводила его до дверей.
Больше говорить было не о чем. Мария словно изменилась за эти несколько дней. Мысль о том, что она может потерять Мистраля, сделала ее более зрелой, заставила осознать свою уязвимость. И тем не менее она сумела найти в себе силу, о существовании которой доселе даже не подозревала.
На юного Ромеро эта ситуация тоже повлияла, даже вопреки его собственной воле. Он как бы нравственно вырос и повзрослел. Он не раз видел пилотов, изуродованных страшными авариями. Ни один из них не был его другом: Рауль был убежден, что у него вообще нет друзей, только соперники, которых надо победить. Случай с Мистралем заставил его понять смысл и ценность дружбы. Возможно, его карьера стала клониться к закату именно в этот момент, когда он начал давать волю чувствам.
Они обнялись на прощание. Мария, совершенно обессилевшая, еле добралась до спальни и, рухнув в постель, погрузилась в глубокий сон без сновидений.
Ее разбудило нежное прикосновение детской ручки к волосам. Она попыталась удержать мягкие обрывки сна, бессознательно смешивая их с теплым и ласковым ощущением, возникшим наяву. Еще не вполне проснувшись, она уже знала по запаху душистого мыла, что ее дети забрались в постель, чтобы быть поближе к маме. Несколько минут она лежала неподвижно, наслаждаясь тишиной, казавшейся особенно мирной благодаря легкому детскому дыханию. Потом тихонько вытянула руки и прижала их к себе.
- Мы не хотели тебя будить, - сказала Фьямма.
- Мы только хотели вместе с тобой бай-бай, - объяснил Мануэль.
- Ну, раз теперь мы здесь, все вместе, давайте закроем глазки крепко-крепко, - принялась убаюкивать их Мария.
В ту же минуту она остро, до болезненности, ощутила, как ей не хватает близости Мистраля.
- Кто-нибудь звонил из госпиталя? - спросила она.
Мария знала, что Адель дежурит возле него. Если бы появились хоть какие-нибудь изменения, ее бы немедленно известили. Дети успокоили ее. Потом Мануэль сказал:
- Мы с Рашелью уже поели, потому что Флоретта опять уехала. Она сказала, что возвращается в Париж и скоро тебе позвонит.
Когда надо было передать сообщение, это всегда делал Мануэль, хотя ему только-только исполнилось пять. Фьямма могла все выслушать и запомнить, но, когда нужно было пересказать услышанное, начинала нервничать, путаться в словах и запинаться. Она хорошо умела передавать собственные чувства и ощущения, но логические связи давались ей с трудом. Когда Мария спросила у нее, что случилось с Флореттой, почему она уехала, девочка ответила: "Кажется, она влюблена".
- Почему ты так решила? Она сама тебе сказала? - с любопытством стала расспрашивать Мария.
- Нет, я сама догадалась. Вот здесь, внутри, - пояснила девочка, крепче прижимаясь к матери.
- И поэтому ты так волнуешься? - осторожно решила выяснить Мария.
- Я никак не могу понять одну вещь, мама, - призналась Фьямма, набравшись смелости.
- Давай обсудим, может, мы вместе разберемся, - предложила мать.
- Я хочу знать, сколько у меня братьев, - выложила Фьямма единым духом.
Так вот в чем дело, подумала Мария. На Фьямму произвела впечатление встреча с Джанни Штраусом. Надо ей все объяснить немедленно, не откладывая.
- У тебя два брата. Мануэль, который младше тебя, и Джанни Штраус. Он старше, совсем взрослый человек.
- Ты говоришь о том синьоре в золотых очках, правильно? - уточнила Фьямма.
Мария кивнула.
- А ты - его мама? - спросила девочка.
- Ну как я могу быть его мамой, если он старше меня? Его мама - это одна синьора, уже довольно пожилая, - объяснила Мария, стараясь говорить спокойно.
- А почему же ты в то утро сказала этому синьору, что я его сестра?
- Потому что его отец - это и твой отец. Я тебе уже объясняла, помнишь?
Фьямма попыталась ухватить суть всех этих сложных рассуждений.
- Ты мне сказала, что моего папу зовут Петер Штраус, но моя фамилия - Гвиди, как у тебя, потому что папа умер раньше, чем я родилась. Поэтому он не смог дать мне свою фамилию, так? Но ты мне не говорила, что у меня есть брат с золотыми очками, - размышляла Фьямма.
Она говорила с трудом, нужные слова никак не шли на язык.
- Ну, так я теперь тебе говорю. Разве это не все равно? - спросила Мария.
- Брат - это ведь очень важно. Вот Мануэль мой брат, и я это знаю. А Джанни Штраус? Разве это не важно? - упрямо стояла на своем девочка.
- Иметь брата - это всегда важно, даже если вместе с ним не живешь.
- Но ведь мой папа Мистраль. Правда, мама? - Фьямме очень хотелось обрести уверенность.
Мария кивнула. Мануэль слушал их, не вмешиваясь и делая вид, что его глубоко заинтересовал орнамент на шелке, которым было затянуто изголовье кровати. Он водил по замысловатому узору пальчиком, изображая сквозь зубы шум несущегося на полной скорости автомобиля.
- Что-то я никак не пойму всю эту историю, - призналась наконец Фьямма.
- Может, было бы проще, если бы я рассказала тебе все с самого начала, - вздохнула Мария.
- Почему же ты не рассказываешь?
Мария хотела отговориться тем, что сейчас неподходящий момент, что она еще не готова объясняться с дочерью на эту тему. Но раз уж Фьямма стала расспрашивать ее с такой настойчивостью, значит, откладывать больше нельзя. На ночном столике рядом с постелью зазвонил телефон, и Мануэль проворно схватил трубку. Мария вздохнула с облегчением: спасительный звонок избавил ее от необходимости приступать к слишком длинному и трудному объяснению.
Сын протянул ей трубку.
- Это Маттео. Хочет с тобой поговорить.
- О боже! - воскликнула Мария, понимая, что, раз уж Маттео звонит ей из госпиталя, значит, что-то случилось с Мистралем. - Только, пожалуйста, не говори мне, что у тебя плохие новости, - сказала она в трубку.
- То, что я должен тебе сообщить, это скорее хорошая новость, - осторожно начал он.
- Мистраль вышел из комы? - живо перебила его Мария.
- Речь не о нем, а о тебе. Я получил результаты твоих анализов.
- Да? Ну и что же? - разочарованно протянула она.
- Мария, ты ждешь ребенка, - ответил врач.
7
В состоянии Мистраля наступило заметное улучшение. Несколько раз в течение дня Мистраль Вернати реагировал на удары каучукового молоточка. Проведя с ним весь день, Адель сообщила эту новость Марии, пришедшей сменить ее на ночь. Потом в палату заглянул дежурный невролог и проинформировал ее во всех деталях.
- Думаю, ждать уже недолго.
- Может быть, даже сегодня ночью? - с надеждой спросила она.
- Это не исключено. Время от времени я буду его стимулировать. Но вы и сами можете это сделать.
- Каким образом?
- Зовите его по имени, говорите с ним, если не уснете.
Мария целыми ночами только этим и занималась, лишь изредка позволяя себе немного поспать. И теперь она вновь дала себе слово говорить с ним всю эту долгую ночь, которую им предстояло провести вместе. В палате, вместо стула, поставили рядом с кроватью удобное кресло. Спинка была откидная, и при желании можно было вытянуться, как на постели. Поэтому, оставшись одна после ухода врача, Мария постаралась устроиться поудобнее, потом осторожно положила руку поверх руки Мистраля и тихонько сообщила ему великую новость.
- Знаешь, дорогой, я уже несколько дней не могу удержать в себе пищу. Сначала Маттео думал, что это от испуга. Я столько страху натерпелась после твоей аварии. А дело оказалось вовсе не в этом. Держись, любовь моя, потому что эта новость - настоящая бомба. Ты скоро снова станешь отцом. Я беременна, Мистраль!
Мария умолкла, надеясь уловить какую-нибудь реакцию, но ее не последовало, поэтому она продолжала:
- Беременность еще в самой начальной стадии, понимаешь? Сейчас наш ребенок еще мал, как горошина, и слава богу, а то и он бы тоже натерпелся страху из-за того, что случилось с его отцом. Но он скоро вырастет. Он родится в мае. Май - хороший месяц. Правда, дорогой? Как ты думаешь? Знаешь, я уже решила: если будет девочка, назовем ее Аделью, в честь твоей матери. А если мальчик - он будет Мистралем, как ты. Мистраль-младший. Отлично звучит, правда?
Ей отвечало лишь приглушенное эхо ее собственного голоса. И все же Марии казалось, что он ее слушает. В палате, как и на всем этаже, царила полнейшая тишина, лишь изредка через окно, выходившее в коридор, Мария видела проплывающие мимо, как привидения, белые халаты. Все вокруг было погружено в сон. Она понимала, что больница - это дом скорби, но все же в эту ночь на ее душу наконец-то снизошел покой. Вероятно, ожидание материнства включило механизм биологической и психологической защиты ребенка. И конечно, свою роль сыграло ее глубокое убеждение в том, что Мистраль уже преодолел самую тяжелую стадию болезни и вступил на путь выздоровления. Мир уже не казался ей таким враждебным. Но возможно, все объяснялось гораздо проще: она наслаждалась минутой умиротворения как неожиданным подарком судьбы. Как бы то ни было, в эту ночь Мария чувствовала себя хорошо и была почти счастлива.
Вошла молоденькая, хорошенькая, улыбающаяся медсестра. Она сердечно поздоровалась с Марией, хотя видела ее впервые.
- Надо сменить капельницу, - объяснила она.
Мария хотела подняться, но девушка жестом остановила ее.
- Не тревожьтесь, синьора, сидите, я сейчас. - Точными, скупыми, тренированными движениями она заменила опустевшую колбу на новую. - Наш чемпион уже пошел на поправку. Вы же знаете, верно?
- Я только что говорила с дежурным врачом, - ответила Мария.