- Как там стюардесса?
- Все летает.
- И ты не нашел ей замену? - во внезапном и радостном приливе уверенности продолжала Вивьен.
- Я старался. Изо всех сил.
- Считаешь, я должна знать подробности?
Он склонил голову набок.
- Только если хочешь известись от скуки. Как извелся я. Что будешь есть?
- Угадай.
Он просмотрел меню.
- Авокадо с барабулькой.
- Вот видишь, - сказала она, - ты ничего не забыл.
- Нет, не забыл.
- А ты будешь лесные грибы и цесарку.
- Или утку.
- Ах да, утку. Четыре года не готовила утку.
Макс взглянул на нее поверх меню.
- Пора исправляться.
- Сейчас я готовлю девчоночью еду, - объяснила Вивьен, - рыбу, салаты, макароны. Роза на диете.
- Надеюсь, ты не составляешь ей компанию.
- Вообще-то я подумывала…
- Не смей, - перебил Макс, - тебе ни к чему. Ты… - Он умолк и усмехнулся, а потом спросил: - Что я хотел сказать, Виви?
- Понятия не имею.
- А что ты надеялась услышать?
- Ну перестань, - попросила она.
- Тебе же нравится.
Она вздернула подбородок.
- Уже нет.
- Посмотрим…
- Лучше не надо.
Макс подался к ней, наклонившись над столом.
- А ведь я и вправду собирался кое-что сказать.
- Да?
- Только позднее, но, пожалуй, скажу сейчас.
Он отложил меню и опять наклонился к Вивьен.
- Мы ведь хорошо провели время на прошлой неделе?
- Да…
- И сейчас вид у тебя не самый несчастный…
- Не самый.
- Послушай, - продолжал Макс, - послушай, Виви. Все изменилось, правда? Я урвал свой глоток свободы, у тебя было время разобраться в себе, Элиот вырос и укатил… - Он сделал паузу и посмотрел ей в глаза. - Вот я и подумал, Виви: может, ты дашь мне еще один шанс?
Стоя под душем, Рут слушала Моцарта. Эту запись "Дон Жуана" она включила на полную громкость, чтобы слышать, несмотря на шум воды, и музыка вместе с водой на краткое время взбодрили ее и отвлекли от мыслей. Однажды, когда ей было лет четырнадцать, мать сказала ей, что не годится много думать - этак разучишься просто жить, и в то время Рут сочла, что мать пытается найти оправдание нескончаемым житейским хлопотам. Но теперь ей казалось, что в материнской теории, пожалуй, есть зерно истины и что страсть ее матери к порядку, мелким заботам и всевозможным комитетам была ее способом справиться с невозможностью реализовать весь свой потенциал. Вероятно, она просто приспосабливалась к рамкам дозволенного, лишь бы - вот она, главная причина! - не восстать против тех, кто установил эти рамки, и не задаваться вопросом, почему им принадлежит власть.
Рут закрыла воду и вышла из ванной навстречу лавине звуков. Пусть играет так, решила она, пока кто-нибудь из соседей не начнет жаловаться или не включит так же громко ненавистное ей радио. Она завернулась в полотенце, как в саронг, прошлепала по гладкому светлому полу в гостиную и склонилась над компьютером. Почтовый ящик наверняка пуст, нет сообщений на автоответчике и эсэмэсок в мобильнике. Если они и приходят, то лишь по работе: все ее общение разом прервалось, словно она очутилась за звуконепроницаемой дверью, отрезавшей все звуки вечеринки.
Оказалось, одно письмо в почтовом ящике все-таки есть. Рут присела к столу и щелкнула мышкой.
Письмо от Лоры.
"Рут, дорогая, - гласило оно, - просто позвони ему!"
Рут запрокинула лицо к высокому потолку и закрыла глаза. В горле застрял ком.
"Просто позвони ему!"
Глава 11
- А надо ли? Вы уверены? - спросил Ласло. Эди придвинула к нему сахар.
- Ну конечно.
- Но ведь это комната вашего сына…
- Или моей дочери. В последние годы у нас часто жили актеры - селились, съезжали…
- Правда?
- Конечно.
- А что говорит… - Ласло замялся, теребя пакетики с сахаром, - ваш муж?
- Его зовут Рассел.
- Помню, - кивнул Ласло, - просто мне неловко.
- Неловко?
- Я и родного-то отца стесняюсь…
- Рассел совсем не страшный. Он привык к жильцам-актерам.
- Вы уже предупредили его?
- О чем?
- Что хотите предложить комнату мне, - объяснил Ласло.
Эди смотрела, как он вскрывает пакетики и высыпает сахар в пышную молочную пену на своем кофе.
- Ласло, дорогой, мне вовсе незачем спрашивать у него разрешения.
- Я же сказал "предупредили"…
- И предупреждать ни к чему. Ему нравится, когда в доме полно народу. Он любит видеть, что комнаты не пустуют.
Ласло принялся мешать кофе.
- Честно говоря, это было бы отлично. Я сразу почувствовал бы себя… - Он помолчал и закончил: - Иначе.
- Вот и хорошо.
Он взглянул на нее и отвернулся.
- Я постараюсь… никому не мешать.
- Если и будешь мешать, я вряд ли замечу, - заверила Эди. - Мои дети, пожалуй, кроме Мэтью, то и дело отвлекали меня. А я недавно обнаружила, что без таких помех в душе что-то умирает. Жизнь становится пресной и невкусной. - Она наклонилась над столом. - В детстве я делила комнату с сестрой Вивьен, и мы постоянно ссорились и дрались: она была чистюлей, а я - неряхой, жуткой неряхой, вдобавок нарочно устраивала беспорядок, чтобы позлить ее, но когда мама наконец расселила нас по разным комнатам, я расстроилась. Устраивать беспорядок в комнате, которая принадлежит только тебе, бессмысленно. - Она заглянула в глаза Ласло и улыбнулась. - Так и живу.
- Вивьен - та самая сестра, к которой переселилась Роза?
- Да.
- Вы до сих пор ссоритесь?
- А как же, - отозвалась Эди.
- А я ни разу не ссорился с сестрой. Не решался. Так рисковать можно лишь в том случае, если у тебя большая семья.
- Фу ты, какие драматические представления о семье, - сказала Эди. - Как в русском романе. Если ты на такое рассчитываешь, у нас тебе будет скучно.
- Вряд ли.
Она протянула руку и взяла его за запястье.
- Мы все будем рады тебе. Честно.
Он покачал головой, на мгновение поднял глаза, и Эди заметила в них слезы.
- Господи, Ласло! - рассмеялась она. - Это всего лишь комната!
В вечерних газетах объявления о сдаче комнат и квартир занимали две колонки. Кроме месячной арендной платы, разброс которой достигал нескольких сотен фунтов, они различались тоном: одни звучали по-коммерчески деловито, другие - более осторожно, особенно если квартира сдавалась нескольким жильцам. Бен был убежден: даже если Наоми отважится покинуть квартиру матери, она ни за что не согласится делить новое жилье ни с кем, кроме него. Яростное усердие, с которым Наоми и ее мать не только владели имуществом, но и охраняли его, стало для Бена откровением. Мать Наоми даже о чайнике или ванне говорила только с прибавлением краткого "мой" или "моя". Бена, выросшего в доме, где общими были все вещи, за исключением предметов личного пользования и тому подобного, изумляло это домашнее размежевание.
- На мой журнальный столик ноги не класть, - объявила мать Наоми в первый же вечер после переезда Бена. - И чтоб сиденье моего унитаза всегда было опущено.
Но Бена это не раздражало. Увидев строжайший порядок на кухне и столкнувшись с категорическим требованием соблюдать его, он, к собственному изумлению, лишь исполнился почтительного трепета. В конце концов, мать Наоми обращалась с ним точно так же, как со своей дочерью, а Наоми выполнение материнских требований и правил давалось естественно, как дыхание. Потому и Бен был готов, по крайней мере отчасти, послушно подбирать брошенное на пол банное полотенце и вешать гладильную доску на специальные крючки за кухонной дверью - кстати, необходимость гладить белье поначалу его озадачила. Лишь однажды в первые несколько недель он, наблюдая, как Наоми с математической точностью делает бутерброды с сыром, спросил;
- Твоя мать всегда была такой?
Наоми даже не взглянула на него.
Тряхнув копной длинных белокурых волос, она ровным тоном ответила:
- Ей так нравится.
Даже Бен был готов согласиться: тот, у кого есть собственный дом или деньги, чтобы платить за аренду жилья, имеет полное право жить так, как ему нравится.
Сказать по правде, одной из причин ухода из дому, наряду с всепоглощающим желанием каждую ночь проводить в постели с Наоми, было отчетливое, хоть и не сформулированное понимание: предпочтительный для него образ жизни не совпадаете родительским, но поскольку дом принадлежит родителям, значит, им и устанавливать правила. Соседство с матерью Наоми, особенно поначалу, вообще не представляло проблемы - во-первых, из-за самой Наоми, а во-вторых, потому, что ее мать, при всей своей верности духу и букве собственного закона, внушала Бену почтение своим усердием и независимостью и получала его. Вдобавок, к неизменному и благодарному удивлению Бена, его присутствие в своей квартире и в постели своей дочери она воспринимала как нечто абсолютно естественное. И не издала ни единого слова или даже звука, который Бен мог бы истолковать как расспросы о его взаимоотношениях с Наоми, а тем более как осуждение.
Все это на первых порах сделало Бена настолько сговорчивым, что его мужское присутствие в тесной женской квартирке оказалось практически незаметным. Лишь со временем, постепенно, а вовсе не в результате инцидента, он вдруг понял, что за каждым его шагом следят, и испытал ощущение удушья. Поиски кофейной кружки или банки пива, некогда просто дело случая и решение методом проб и ошибок, превращались в головоломку, как и местонахождение - или даже наличие - его ботинок в узкой прихожей. Мать Наоми удосужилась исправить ошибку дочери и ее приятеля всего один раз. После этого она взяла инициативу в свои, руки и принялась за дело - молча, но в таком изощренном молчании, что Бен, к собственному изумлению, с грустью вспомнил о методах ведения домашнего хозяйства, которых придерживалась его родная мать. У него не было ни малейшего желания конфликтовать с матерью Наоми или злить ее, но до него уже начинало доходить, притом по нескольку раз на дню, что в этой игре гол ему никогда не забить, потому что мать Наоми то и дело переносит на новое место ворота. Так, сегодня утром ботинки после долгих поисков обнаружились в пластиковом пакете на вешалке, под его пальто.
Наоми о переезде он даже не заикался. С тех пор как старший брат последовал его совету, Бен обрел уверенность и решил, что лучше всего будет подыскать несколько квартир или даже комнат, осмотреть их самому, а затем показать одну-две Наоми, чтобы дать ей пищу для размышлений, а заодно и выбор. Если бы он просто сказал ей: "Может, найдем жилье и поживем отдельно?", она взглянула бы на него как на чокнутого и фыркнула: "Это еще зачем?" Но если у него будет ключ от двери, он отопрет ее и покажет, какие возможности открываются перед ними, может, ее удастся переубедить. По крайней мере, думал он, пристально вглядываясь в фотографию на экране перед ним, тогда Наоми задумается, прежде чем спросить: "Зачем?"
- Я буду томатный сок, - сказала Кейт.
Роза, шагнувшая было к стойке, замерла.
- Точно? Я же сказала - я угощаю…
- Для меня теперь "выпить" - это не про спиртное, - объяснила Кейт, - не нравится мне, как на меня глазеют, когда видят с бокалом в руках.
- А что, кто-то глазеет?
- По-моему, да.
- Ладно, - сказала Роза, - тогда томатный сок.
- Может, я сама заплачу?
- Нет.
- А ты…
- В этом месяце мне дали бонус, - сообщила Роза. - Этим летом благодаря мне Словению наводнят туристы.
Кейт заулыбалась.
- Так ты, значит, делаешь финансовые успехи!
Роза тряхнула волосами.
- Еще какие! Теперь могу заплатить проценты по процентам.
- Роза…
- Но твой томатный сок мне уже по карману.
- Я не хочу, чтобы ты…
- А я хочу, - отрезала Роза и отошла к стойке.
Кейт стащила пиджак и сбросила под столом туфли. О встрече с Розой Барни она не рассказывала, потому что тот по какой-то неведомой причине сделал вывод, что отсутствие Розы в квартире равнозначно ее отсутствию в жизни Кейт. При этом он утверждал, что его неприязнь к Розе тут ни при чем - просто Роза неподходящая подруга для его жены: слишком требовательная, по его словам, чересчур утомляющая и навязчивая. Кейт, которая на их шумной, роскошной и традиционной свадьбе сумела уклониться от клятвы повиноваться мужу, гадала, не демонстрирует ли сейчас не что иное, как повиновение. Может быть, в эмоциональных отношениях трудно различить, где любовь и великодушие, а где попытка подчинить партнера своей воле?
Вернулась Роза с двумя стаканами. В томатном соке Кейт торчала ветка сельдерея, на край стакана был насажен ломтик лимона. Кейт вынула сельдерей, с которого капал сок, и положила его в пепельницу.
- Я виделась с Рут, - сообщила она, слизывая томатный сок с пальцев.
Роза оторвалась от своего стакана.
- С какой стати?
- Случайно столкнулась. Мы обе покупали фрукты в супермаркете возле рынка "Боро".
- И что?
- Выглядит она кошмарно. Вся нервная, издерганная. По-моему, она решила, что ее все осуждают.
- Я - да, - заявила Роза.
Кейт откинулась на спинку стула и одернула тенниску на животе.
- Даже теперь?
- Угу.
- За то, что Мэтью мучается? Или за то, что она преуспела в своем деле и заработала кучу денег?
Роза удивленно раскрыла глаза.
- Конечно, за то, что она так поступила с Мэтью.
- Да ну.
- Именно.
- Не верю, - отрезала Кейт. - По-моему, ты просто не можешь простить ей амбициозность.
- Можно подумать, ты не амбициозна…
- Да, я такая, - подтвердила Кейт. - До беременности я об этом не думала, а теперь думаю постоянно и понимаю, что не просто люблю свою работу - она необходима мне.
Роза поднесла стакан к губам.
- А мне не очень…
- Может быть. И это нормально. Ненормально осуждать бедную Рут за то, что она не такая.
- Это Рут-то бедная?
- Да, - кивнула Кейт. - Рут. Она смотрела на меня так, словно без Мэтью ей жизнь не мила.
- Ну, она сама выбрала квартиру.
- Он тоже сделал выбор.
- Ему пришлось, - возразила Роза.
- Ох, Роза!..
- Или унижение, или расставание.
- Но она же никого не собиралась унижать, - возразила Кейт. - Или ты считаешь, что она должна была найти работу попроще и зарабатывать поменьше, лишь бы угодить ему? А это, по-твоему, не унизительно?
Роза закрыла глаза.
- Он мой брат.
- Но несмотря на это, ты часто отзывалась о нем грубо. Ты, конечно, можешь ему сочувствовать, но не возлагай всю вину на Рут только потому, что она выполняет работу, за которую похвалили бы любого мужчину. - Она подалась вперед и спросила: - А что говорит твоя мать?
- Она в восторге - как же, Мэтт вернулся домой.
- И все?
- А что еще надо?
- Единственная реакция твоей матери - радость от того, что Мэтт снова дома?
Роза вздохнула:
- Нет, конечно. Мать по-своему любит Рут, но не понимает ее. Сама мать так ни за что бы не поступила - семья у нее на первом месте.
- Другое поколение.
- Кейт, - продолжала Роза, - я думала, мы спокойно выпьем и порадуемся встрече, а тебе припала охота спорить.
Кейт глотнула томатного сока.
- Тебе споры только на пользу.
- Ну спасибо тебе огромное…
- Тебя просто необходимо время от времени встряхивать и приводить в чувство. Чтобы ты думала головой, а не просто плыла по течению…
- Ой, ну заткнись уже наконец!
- Роза, я твоя подруга, я…
- Благополучная, организованная, замужняя, с интересной работой, беременная и невыносимая.
Кейт взяла стебель сельдерея и ткнула его в пепельницу, словно поставила восклицательный знак.
- Когда ты в последний раз совершала решительные поступки?
- На прошлой неделе, - не глядя на нее, ответила Роза.
- И что это было?
- Я помогла, - небрежным тоном объяснила она, - найти жилье человеку, который мне неприятен.
- Да?
- Актеру. Из маминой постановки. Он будет снимать мою комнату.
- Что?
- Будет снимать мою комнату в родительском доме. Мама сама ему предложила. Так что теперь у нее заняты целых две спальни, а отец совсем скис.
Кейт уставилась на нее.
- Но это же дикость.
- Не то слово.
- И при этом ты живешь у тетки…
- Да. Так что хватит пилить меня за то, что я плыву по течению и вообще безнадежна.
Кейт оставила в покое сельдерей и попыталась взять Розу за руку.
- Извини…
- Да ладно.
- Наверное, это гормональное, - объяснила Кейт. - Всему, что бы я ни делала сейчас, находится одно объяснение: гормоны. Мне просто не терпится все разложить по полочкам.
Роза повернула ладонь, пожала руку Кейт и отстранилась.
- Будем надеяться, это заразно.
Кейт усмехнулась.
- Ну и как тебе живется у тетки?
- Куча удобств и еще больше строгостей. Смешно, но она бегает на свидания…
- Не может быть!
- Правда, всего лишь с моим дядей, с которым она рассталась несколько лет назад. Каждую субботу наряжается, встает на каблуки, надевает серьги-висюльки и смывается излома.
- По-твоему, это мило или противно?
- Пока мило, - ответила Роза. - Противно будет, если окажется, что с дядей Максом у них все серьезно.
- Она вламывается к тебе в комнату, садится на кровать и рассказывает о свиданиях во всех подробностях?
- К счастью, нет.
Кейт неловко завернула руку за спину, чтобы снять со спинки стула пиджак.
- Мне пора…
- Ужин?
- Вообще-то готовит Барни, - объяснила Кейт, - но ему нужны восхищенные зрители.
Роза села поудобнее и поднесла к губам стакан.
- Вот видишь, - удовлетворенно заключила она. - За все приходится платить.
Дверь в спальню Бена на лестничной площадке первого этажа была распахнута. Заглянув в нее, Рассел увидел гору подушек - знакомых, но неуместных здесь, сиреневого плюшевого слона, бисерный абажур. Он подошел поближе. На полу возле кровати Бена он увидел старый индийский ковер из белого войлока с аппликациями в виде стилизованных зверей и цветов - тот самый, который они с Эди подарили Розе, когда ей было пять лет, в награду за то, что она отучилась сосать палец. Присмотревшись, Рассел понял, что и подушки - индийская парча, тайские блестки, - и абажур перенесены из Розиной комнаты, как и слон, и зеркало, отделанное перламутровыми ракушками, и даже прозрачная ткань для сари, которую Роза когда-то наперекосяк прицепила к потолку над кроватью, изображая что-то вроде экзотического полога.