Рассел вышел из комнаты Бена и поднялся на верхний этаж. Дверь Мэтта была плотно закрыта, а дверь комнаты Розы по соседству - распахнута настежь, почти вызывающе, как подумалось Расселу, словно подчеркивая какую-то мысль. Он заметил, что мебель Розы осталась на прежних местах, но вид и атмосфера в комнате определенно изменились. Постель была застелена клетчатым пледом, на лампах красовались новые темно-синие абажуры, а верх комода, на котором еще недавно стояла Розина детская коллекция фарфоровых туфелек и наперстков, совершенно пуст - если не считать зеркала в черной раме, прислоненного к стене. Эди вынесла из комнаты все девчоночьи вещи, какие только смогла, и заменила их мальчишескими. И все это - ради человека, с которым Рассел был едва знаком, который выглядел неприкаянным, и, следовательно, мог застрять здесь на неопределенный срок, к тому же был почти нищ, поэтому Эди запросила с него всего сорок фунтов в неделю, чем взбесила Мэтью, своего родного сына, вынужденного платить намного больше.
Рассел вошел в комнату Розы и присел на край кровати. Поставив локти на колени и наклонившись вперед, он уставился на ковровое покрытие и новый, современный полосатый коврик, брошенный поверх него. Он уверял себя, что ему всегда нравилось неординарное свойство натуры Эди, он с удовольствием наблюдал, как она, не желая принимать какую-нибудь чушь на веру, затевает спор и бунтует. Но зрелище, приятное и даже увлекательное со стороны, оказывается малоприятным и даже почти невыносимым, если задевает за живое. По существу, ему было нечего возразить против ее желания предложить крышу над головой своему и даже чужому ребенку, у которого не ладятся дела, - просто он сомневался, что ее стремление заполонить дом молодыми мужчинами именно сейчас продиктовано альтруизмом. И чем больше он думал об этом, тем отчетливее сознавал: Эди утверждает не только свое право распоряжаться домом как ей вздумается, но и недвусмысленно дает понять: меньше всего сейчас ей хочется оставаться наедине с мужем.
Рассел тяжело поднялся. Он не помнил, когда начал мечтать о том, как они с Эди наконец останутся вдвоем, но кажется, это случилось еще давным-давно. С уходом из дома каждого из детей он испытывал явную боль, скучал по ним, иногда чуть ли не до слез. И в то же время, когда за ними закрывалась дверь, в нем вспыхивало радостное предвкушение еще одного шага назад, к тем отношениям, с которых все началось, - отношениям с невысокой жизнерадостной девчонкой в вишневом беретике. Впервые Рассел увидел ее в очереди за билетами в кино, на фильм "Высшее общество" с Бингом Кросби, Фрэнком Синатрой и Грейс Келли с шиньоном.
И если его чувства не взаимны, если Эди невыносима мысль о дальнейшей жизни с ним вдвоем, тогда он в лучшем случае страшно разочарован, а в худшем - глубоко оскорблен. Оглядывая стены, с которых исчезли все плакаты и прочее имущество Розы, Рассел чувствовал себя совершенно беспомощным. Эди твердо следует своему плану, и если он помешает ей, то лишь покажет, насколько неуживчивым и бессердечным способен быть.
Рассел со вздохом поднялся и подошел к окну. Отсюда сад казался не запушенным, а почти ухоженным. Ни Рассел, ни Эди не были заядлыми садоводами, но если тебе принадлежит сад, как-то получается, что с годами пропитываешься знаниями о садоводстве, и ежегодные ритуалы посадки, подвязки и обрезки происходят словно сами собой. Честно говоря, он позволил себе пару невинных фантазий - о том, как будущим летом они поработают в саду вместе с Эди, станут мирно подрезать ветки или потягивать вино под дырявым садовым зонтом. Рассел полагал, что эти фантазии, подобно многим другим, обязаны своим существованием только невозможности, но помечтать было приятно, особенно теперь, когда уже было ясно, что у них вряд ли выдастся свободная минутка, чтобы посидеть с бокалом вина, любуясь розами. Он покачал головой. На что он только рассчитывал, старый и жалкий болван? Когда начнутся спектакли, Эди будет некогда даже перевести дух, не то что глазеть на розы.
Он медленно двинулся в обратный путь - мимо Розиной кровати, готовой к приезду Ласло, на лестничную площадку. Бурое пятно, след давным-давно вытравленного осиного гнезда под крышей, еще виднелось на некогда белом потолке, и надорванное ковровое покрытие было на прежнем месте - на верхней ступеньке, и все так же отсутствовала одна из балясин на повороте перил. Наверняка есть на свете люди, думал Рассел, которые регулярно делают обход своих жилищ, составляют списки мелких дел - там подправить, тут починить, - а потом берутся за них, пользуясь инструментами, содержащимися в полном порядке, в ящике со специальным отсеком для каждого. Но сам он определенно не из таких. Когда он был ребенком, мать называла его лентяем, в очередной раз заставая за чтением. Возможно, она была права и потому не удивилась бы, узнав, что в свои пятьдесят шесть лет он по-прежнему не способен собраться с силами и бросить всю свою решимость и энергию на ремонт и обновление будущей жизни с Эди.
Когда Макс наконец поцеловал Вивьен, она была готова и к Максу, и к поцелую. Регулярные свидания, его осторожность и старание не отпугнуть ее, длительность прощаний, совершенно отчетливо говоривших, что если он и поцелует ее, то отнюдь не в бездумном порыве - видя все это и будучи не лишенной ума, она прекрасно понимала, к чему он ведет. Поэтому когда Макс остановил машину возле ее дома, заглушил двигатель и повернулся к Вивьен, она уже была взволнована и вполне готова к продолжению. Поцелуй был, вероятно, лучшим из пережитых ею в исполнении Макса: и привычным из-за совместного прошлого, и непривычным из-за четырехлетнего перерыва в отношениях. Вивьен умело приняла этот поцелуй и ответила на него лишь настолько горячо, чтобы не обескуражить Макса. А затем вышла из машины.
Он тоже вышел.
- Можно мне зайти?
Вивьен перевела взгляд на дом. В окне спальни Розы над дверью еще горел свет.
- Нет, Макс.
Макс тоже посмотрел на окно.
- Виви…
Она уперлась ладонью ему в грудь.
- Нет, Макс. В другой раз.
Он сжал ее руку в ладонях.
- Но ты подумаешь?
- Да.
- Пообещай мне, Виви, поклянись. А я поклянусь, что на этот раз все будет по-другому.
Она высвободила руку и отступила на шаг.
- Я же сказала, что подумаю, Макс, - напомнила она, - и я сдержу слово. Спасибо за чудесный вечер. - Она крутанулась на каблуках и продефилировала через маленький садик к двери. Когда она обернулась на пороге, чтобы помахать рукой, он смотрел ей вслед таким взглядом, который она уже и не надеялась увидеть.
Очутившись дома, Вивьен включила свет в прихожей и увидела у телефона записку: "Звонила Элисон. Сможешь поработать после обеда во вторник, а не в среду на этой неделе?" И приписку пониже: "Обещаю, я сама выну белье из машины. Целую". Вивьен направилась по коридору на кухню, в которой Роза оставляла приблизительный порядок в стиле Эди, то есть не уделяя внимания завершающим штрихам и обшей гармонии атмосферы. По вечерам Вивьен обычно посвящала десять минут уборке - смахивала крошки со стола, убирала в посудомойку чашки, оставшиеся немытыми, - но сегодня, в приливе могущества и уравновешенности, только налила в стакан воды, погасила свет и поднялась к себе.
В щель под дверью Розиной комнаты пробивалась полоска света. Поколебавшись немного, Вивьен постучала.
- Входи! - отозвалась Роза.
Сидя на постели в розовой ночной кофточке, Роза читала журнал "Хелло!". Ее свежевымытые волосы рассыпались по плечами.
- Волосы у тебя дивные, - сказала Вивьен.
Роза улыбнулась ей поверх журнала.
- А ты, похоже, дивно провела вечер.
Вивьен поправила на плечах кремовую шаль и присела на край постели Розы, держа на весу свой стакан с водой.
- Сегодня - в стиле фьюжн. Морской окунь и карри из чечевицы.
- С шампанским?
- О да! - заулыбалась Вивьен. - Как всегда.
Роза отложила журнал.
- Ты его разоришь.
Вивьен кивнула:
- На это и расчет…
- Значит, настало время расплаты?
- Да нет, что ты, - откликнулась Вивьен, - просто такие мужчины, как Макс, воспринимают только те ценности, которые измеряются деньгами. Потому он никогда и не возражал против моего буквализма. - Она перевела взгляд на журнал. - А у тебя вечер прошел удачно?
- Нет, - сказала Роза, - но я не хочу о нем говорить. Лучше расскажи про свой.
Вивьен с наслаждением отпила воды и с наивной простотой объяснила:
- Ну, ужин был как ужин, ты же понимаешь…
- Как ужин? - переспросила Роза. - Тогда почему же ты решила рассказать мне о нем? Обычно ты так не делаешь.
Вивьен смотрела в дальний угол комнаты с такой улыбкой, будто либо представляла, либо вспоминала то, что доставляло ей удовольствие.
- По-моему, Макс разочаровался в холостяцкой жизни, - сообщила она, по-прежнему глядя вдаль.
Роза ждала. Вивьен медленно перевела взгляд на нее, затем на стакан с водой.
- Всех этих его девиц, даже работающих, очень интересовало, сколько он зарабатывает…
Роза молчала.
- Но Макс говорит, что ни одна не была готова проявить о нем хоть какую-то заботу, и вместе с тем все ждали от него постоянных знаков внимания - подавай им и путешествия, и ужин в ресторане, и билеты на трибуны центрального корта в Уимблдоне. По его словам, они заявляли об этом так, словно имели полное право на такое обхождение.
Роза откинулась на подушки.
- Какой ужас… - пробормотала она.
- Да, нас с твоей матерью воспитывали иначе, - продолжала Вивьен. - Нельзя рассчитывать, что мужчина будет баловать тебя, как принцессу, и взамен удовлетворится только необременительным сексом.
- Да?
- Нас учили, что нельзя только требовать - брать, брать, брать. У нас свои обязанности: содержать в порядке дом и готовить еду.
- А я думала, - с расстановкой сказала Роза, - что с Максом была другая проблема: он никогда не приходил домой вовремя, чтобы съесть приготовленную тобой еду.
Вивьен подняла взгляд и серьезно посмотрела на Розу:
- Он изменился.
- Я видела его в окно, когда он заезжал за тобой, и с виду он точно…
- Изменился внутренне, - поправилась Вивьен.
- А-а…
- Он понимает, что вел себя отвратительно. Осознает, что эксплуатировал меня. И знает, что никто не способен ужиться с ним лучше меня.
Роза рывком села.
- Ох, Виви! Виви, будь осторожна…
Вивьен улыбнулась ей.
- За последние четыре года он так много понял, - продолжала она. - Он страдал и страшно скучал по мне и нашей жизни. - Она сделала маленькую, но красноречивую паузу, а затем заключила: - Вот почему он хочет перебраться ко мне и предпринять еще одну попытку.
Глава 12
Ласло было совсем не слышно. Лежа в постели у стены, разделяющей их спальни, Мэтью гадал, чем занят его сосед: сидит и смотрит в пространство, точно окаменевший от страха кролик, или усердно перечитывает пьесы фиванского цикла, стремясь к истинному профессионализму. Он ничего парень, думал Мэтью, хотя и чудаковатый, и слишком уж он трогательно благодарен за комнату Розы после долгих месяцев заточения в Килбурне, среди кошачьих лотков. Благодарность Ласло заставила Мэтью пожалеть о скандале из-за денег. Напрасно он сорвался, не стоило орать ни на отца за то, что тот потребовал платы за жилье, ни на мать - за то, что так мало берет с Ласло. С виду Ласло напоминал того студента из романа Достоевского: кожа да кости, горящие страстью глаза и ни гроша за душой.
Мэтью поерзал на подушке. За годы жизни через стенку от Розы он досконально изучил каждый скрип и стук и уже знал, что ближе к окну звуки становятся слышнее. Вдобавок Роза была несдержанной и шумной, с грохотом задвигала ящики комода и хлопала дверью. А Ласло вообще не издавал ни звука, словно ходил лишь на цыпочках, дверцы шкафов закрывал бесшумно, на кровать ложился, затаив дыхание. Мэтью казалось, что так чувствует себя новичок в пансионе, где сам он никогда не учился, - именно так должно изводить ощущение близости незнакомых людей. Он сжал пальцы в кулак и поднял его вверх в густых сумерках поздней весны. Если дать руке упасть, она ударится о стену, и Ласло, наверное, вздрогнет, ахнет, выронит книгу. Ребячество, вне всякого сомнения, но чего еще ожидать, когда опять оказываешься в своей детской спальне, после долгих лет независимой жизни.
Он опустил сжатый кулак и положил руку на грудь.
- Вернись, - попросила тем вечером Рут. - Пожалуйста, вернись.
Она была в постели с ним, или он с ней, словом, они лежали вместе на бывшей общей кровати, в ее новой спальне, куда он не собирался заходить, поскольку не был ни слишком пьян, ни чересчур уверен в себе, но где все-таки очутился и обнимал Рут, а ее голова лежала на том же месте, где теперь была его рука, и она бормотала, почти касаясь губами его кожи: "Пожалуйста, вернись. Прошу тебя".
Он отвел волосы от ее лица и ничего не ответил. Немного погодя она приподнялась на локте и спросила: "Ты меня больше не любишь?", а он ответил чистую правду: "Люблю, конечно, но это ничего не меняет", на что она возразила: "Меняет, еще как!" И он устало напомнил: "Это мы уже проходили. Все прошли, и не один раз".
- Но ты же пришел ко мне сегодня, - сказала Рут. - И занимался со мной любовью.
Он не мог ответить, что это ничего не значит, потому что такой ответ был бы нечестным и никчемным. Конечно, секс с Рут - это важно, даже очень, но он ни на что подобное не рассчитывал, ничего не хотел, и теперь его переполняла унылая опустошенность. Он лишь испортил все окончательно. Подал Руг напрасную надежду, а она не могла осуществиться, потому что все вконец запуталось, проблема стала неразрешимой, и вдобавок уже слишком поздно.
Он поцеловал Рут в макушку, обнял ее голые плечи и начал высвобождаться так мягко и осторожно, как только мог. Он ждал, что она расплачется, но она просто замерла в позе, в которой он оставил ее - сжавшееся в комочек, молчаливое олицетворение горя и упрека. Одевшись, он задержался в дверях спальни, не зная, что сказать. "Извини" - чересчур жалко, "спасибо за ужин" - смешно и нелепо, "я люблю тебя" - жестоко и рискованно. В конце концов он просто произнес "пока", вышел из квартиры, шагнул в лифт и привалился к стенке, закрыв глаза. Как его угораздило оказаться в положении, в котором он причиняет боль любимому человеку, вовсе того не желая? Когда Рут позвонила ему и принялась умолять - мерзкое, унизительное слово, но именно так и звучал ее голос - заглянуть к ней на ужин, выяснилось, что отказаться гораздо труднее, чем согласиться. В довершение всего он закончил вечер совсем не так, как планировал, и, поддавшись примитивному порыву, бежал из ее квартиры на станцию подземки "Лондонский мост", в вагон поезда и в Северный Лондон, не переставая проклинать себя.
Из-за стены послышался шум: Ласло открыл окно. Мэтью представил себе, как его сосед выглядывает из окна, с наслаждением вдыхает воздух, радуется своему везению. Вероятно, он испытывает те же чувства, что и сам Мэтью до встречи с Рут - роскошное сочетание свободы и одиночества. Мэтью повернулся на бок, подбил подушку под шею. Если не можешь позволить себе не любить кого-то, думал он, по крайней мере можно немного изголодаться по этой любви, не позволять ее себе или не реагировать на ее порывы. Он закрыл глаза. Отныне - никаких звонков. Никакой переписки по электронной почте. Никаких контактов. Ничего.
- У нас в запасе еще шесть дней, - сообщил Фредди Касс, - затем - показ для прессы. А эта сцена меня до сих пор не устраивает.
Эди не смотрела ни на Ласло, ни на Черил. Скорее всего Черил держится так, словно упреки не имеют к ней никакого отношения, а Ласло ждет самого худшего.
- Меньше самодовольства, Черил, - продолжал Фредди Касс. И после паузы добавил: - Хватит блеять, Ласло, - и наконец, помолчав, заключил: - Хорошо, Эди.
- В этой сцене мне положено быть самодовольной, - со скучающим видом напомнила Черил.
Фредди пропустил ее слова мимо ушей.
Он продолжал, обращаясь к Ласло:
- К концу этой сцены ты ослепнешь. Ослепнешь. Но кто об этом пожалеет, если услышит, как ты хнычешь и просишь снисхождения?
Ласло прокашлялся. Эди настоятельно советовала ему не извиняться.
Он сказал:
- Да, я хнычу. Сейчас я - неприглядное зрелище. Я всецело поглощен самим собой, потому что умираю.
Фредди Касс ждал. Эди искоса взглянула на него: он смотрел не на Ласло, как обычно делал, когда выслушивал кого-нибудь, а на сцену, туда, где электрик разбирал софит.
- Меня не проняло.
- Я попробую еще раз.
- Да, постарайся, - кивнул Фредди и вздохнул. - А ты, Черил, кончай изображать потаскушку. Даже если такая по жизни. - Он шагнул вперед, в свет рампы, коснулся плеча Эди и прошел мимо, бросив: - Играй, как было.
Эди отошла в глубину сцены, туда, где будет дверь в сад, когда установят декорации. Ласло поймал ее взгляд и едва заметно подмигнул. Она удивленно раскрыла глаза. Похоже, упрек Фредди его нисколько не тронул, несмотря на всю обидчивость и ранимость. Как ни странно, у Ласло был вид человека, готового насмерть стоять на своем. Поднимая неглубокую корзину для цветов, которые фру Альвинг принесет из сада, Эди думала, что вновь обретенную энергию и уверенность Ласло можно даже приписать тому простому факту, что сегодня утром она предложила ему завтрак и смотрела, как он расправился с ним. Ласло ел, совсем как Бен, - с тем же особенным сочетанием равнодушия и увлеченности, свойственным молодым голодным мужчинам: две миски сухого завтрака, банан и четыре тоста он проглотил так, словно они спасли его от голодной смерти и вместе с тем проскользнули незамеченными. Эди испытывала ни с чем не сравнимое удовлетворение, почти облегчение, сидя напротив Ласло с кофейной кружкой и наблюдая, как он ест. Это было настолько приятно, что она повернулась к Расселу выразить свое удовольствие улыбкой и обнаружила, что он читает газету, как в пантомиме - высоко поднятой, заслонившись ею от внешнего мира.
Протянув руку, она хлопнула по газете чайной ложкой;
- Эй!
- Минутку, - отозвался Рассел, не опуская газету.
- Это невежливо, - жизнерадостно сообщила ему Эди. - За стол садятся для того, чтобы побеседовать.
Рассел сдвинул газету в сторону, чтобы только Эди видела его лицо.
- Только не за завтраком.
Ласло торопливо проглотил второй тост.
- Извините, - виновато произнес он.
Эди улыбнулась ему:
- Это не тебе - ему.
Рассел снова поднял газету, как прежде.
- Если ты когда-нибудь женишься, - произнес он, не обращаясь к Ласло по имени, - то очень скоро поймешь: что бы ни случилось, виноватым назначат тебя, и только тебя.
Эди отставила кружку и перевела взгляд на Ласло.
- Еще тост?
- Нет, спасибо, - откликнулся Рассел.
- Я не к тебе обращаюсь. Давно известно, что по утрам больше одного тоста ты не ешь. Ласло, тебе еще?
Он с вожделением взглянул на нарезанную буханку хлеба.
- Если можно…
Эди поднялась.
- Ну конечно, можно.
Рассел встряхнул газету, как простыню, и тщательно свернул ее.
- Я ухожу.
Засовывая ломтики хлеба в тостер, Эди взглянула на часы:
- Что-то ты рано.
- В самый раз.
- Ты же никогда не выходишь раньше десяти.
Рассел промолчал. Поднявшись, он придвинул газету Ласло.
- Удачного дня.