- Ты уже мне помогаешь. Ты приютила меня, и я признательна за то, что мне есть хотя бы где переночевать. Извини за бананы. - Она наклонилась и подобрала с пола черный лифчик. - А в комнате я уберу.
Кейт наблюдала за ней.
- Хорошо тебе, - вздохнула она, - у тебя грудь до сих пор нормального размера. А мою видела?
От режиссера "Привидений" не было никаких вестей. По прошлому опыту Эди знала - это означает, что роли ей не видать, с другой стороны, успокаивала она себя, что это выяснилось еще в тот момент, как она вошла в комнату, где проводили прослушивание, и почувствовала, какую дикую скуку вызвало ее появление. Сразу после прослушивания ее поддерживало на плаву что-то вроде праведного негодования - как они посмели обойтись с ней так грубо, так бесцеремонно, так непрофессионально? - а затем она просто увяла и угасла, как сотни раз в предыдущие годы, и через разочарование и обескураженность пришла к усталому смирению, на фоне которого утешительные банальности ее агента с каждым разом звучали все банальнее.
- Это хорошая постановочная группа, Эди, на их счету уже несколько на редкость свежих интерпретаций, но буквально все жалуются на то, как они обращаются с актерами, и я знаю несколько настоящих талантов - надеюсь, ты простишь мне это сравнение, дорогая, - с которыми обошлись как с грязью, и, конечно, после такого их сборы и полные залы выглядят полной несправедливостью, но факт остается фактом: успехом они пользуются, потому тебя и направили к ним, ведь это был бы для тебя шаг наверх, но ничего не вышло. Сожалею, дорогая, искренне сожалею. Только не принимай на свой счет. Я тебя непременно вытащу, можешь мне поверить. Ты как раз созрела, чтобы играть старых психованных шекспировских королев, тебе не кажется?
Да уж, думала Эди, лежа на кровати Бена в четверг, в разгар дня, и прижимая к себе чистые полотенца которые несла наверх, в сушилку, но, увидев кровать младшего сына через приоткрытую дверь, притянулась к ней, словно к магниту. Да, она определенно не в себе, старость уже не за горами, и почему бы не сыграть королеву, если о других, более реалистичных персонажах пока не может быть и речи? Почему бы не известить Королевскую шекспировскую компанию, как много они потеряли, долгие годы обходясь без Эди Аллен, и не посмотреть, как к ее ногам бросят короны, чтобы хоть чем-нибудь искупить вину? Почему бы не продолжать делать вид, что привычный и знакомый мир не разбился вдребезги и что ее не вынесло волной на какой-то чужой и пустынный берег, и теперь она понятия не имеет, как жить дальше? Почему бы не повторять вслед за Расселом, что такие обряды посвящения проходят все матери, но далеко не у всех в процессе сносит крышу?
Эди прикрыла глаза. А роскошно было бы по-настоящему спятить, мысленно перенестись в другой мир, где не требуется следовать правилам, потому что от тебя этого никто не ждет. Беда в том, что ей понятно, насколько легче будет Расселу, да и ей самой, если она плавно и безболезненно проскользит от одного этапа к следующему, от почти всепоглощающего занятия к полезному, но более чуждому, и главное, что эти состояния разума и души кажутся не предметом выбора, а скорее делом случая. Есть женщины, ухитряющиеся быть и добрыми, и в то же время холодными, а есть неистовые, которых чувства швыряют, словно пробку на волнах в шторм. "Если уж создана неистовой, - думала Эди, - холодной не притворишься. И ни за что не додумаешься, куда же все-таки девать энергию, а тем более - как применить ее с пользой".
Она села, обнимая полотенца. Два полотенца, два больших банных полотенца, когда-то светло-зеленых, а теперь попросту застиранных, блекло-серых. Когда-то их было пять, целых пять больших плюс полотенца для бассейна и… "Прекрати, - прервала себя Эди, - хватит этой чепухи, перестань потакать себе". Она повернулась к окну. Выглянуло солнце, яркое весеннее солнце, и первым делом указало, что окна давно не мыты.
Снизу донесся телефонный звонок. В спальню Эди и Рассела телефон переносили, только когда дети задерживались где-то допоздна, и поскольку теперь поздно ночью ждать было некого, телефон в последнее время был всегда переключен на автоответчик. Уткнувшись подбородком в полотенца, Эди выслушала вежливое и невозмутимое сообщение, записанное Расселом, затем еще несколько фраз, произнесенных тем же голосом так, словно он сообщал, что зайдет выпить после работы или принесет к ужину что-нибудь вкусное на свой выбор. В последнее время он звонил часто, оставлял краткие и несущественные сообщения о том о сем, иногда просто говорил, что думал о ней. С его стороны это был милый жест внимания и заботы. Который вызывал у Эди странное, несомненное и постыдное равнодушие.
Она поднялась. В редкие моменты, когда Вивьен переставала с боем выигрывать очко за очком, она говорила Эди, что ей надо только ждать, что у нее просто горе, а любое горе со временем утихает, и даже если время его не исцелит, то по крайней мере приглушит.
- Просто жди, - советовала она по мобильнику, перекрикивая шум транспорта. - Я так и делаю - просто жду.
- И чем же мне заняться, - спросила Эди, - пока я буду ждать?
- Удели внимание Расселу! - выкрикнула Вивьен. - Попробуй, почему бы и нет? - После паузы Вивьен добавила: - Зачем вообще так драматизировать, Эди? Испокон веков люди уходили из дома! Так и должно быть!
Эди медленно вышла из комнаты Бена и перешла через лестничную площадку к сушильному шкафу. Открыть ею можно было, только зная хитрость: дверную ручку следовало слегка приподнимать и в то же время тянуть на себя, чтобы не вызвать обрушение горы полотенец и покрывал, которые вот уже двадцать лет складывали на покосившиеся и недостаточно глубокие полки. Придерживая выпирающую кипу одной рукой, Эди втиснула чистые полотенца в узкую щель между верхом кипы и потолком шкафа, торопливо захлопнула дверцу и налегла на нее всем телом. Потом осторожно отстранилась, выждала десять секунд, убедилась, что обвала не будет, и направилась вниз, в кухню. По пути она бросила взгляд на телефон. В том, что о тебе думает не тот, кто нужен, чувствуется какая-то навязчивость. Каким бы милым, оригинальным, любящим и добрым ни было сообщение Рассела, оно может подождать.
Рассел решил прийти домой пораньше. Его вместе с Эди пригласили на закрытый показ римейка классического фильма Хичкока, в котором главную роль играл сексуальный, только что выбившийся в звезды голливудский актер, подобно всем начинающим сексуальным актерам со времен, вероятно, самого Софокла, считавший, что он лично изобрел скандальные выходки как доказательство своей смелости и независимости. Рассел не стал предупреждать Эди о показе только потому, что она всегда была невысокого мнения о Хичкоке, да еще по той причине, что каждый месяц он теперь получал столько приглашений, что даже ему, воспитанному в традициях безукоризненной вежливости, принятой в Халле, не хватало времени отвечать на них и являться всюду, куда его звали. Он уронил приглашение на стол Мейв.
Она едва удостоила его взглядом.
- Поздновата уже…
- Вот и вся благодарность.
- Если надо, могу и поблагодарить, - сказала Мейв. - И вам это известно. - Она подняла голову. - А сами почему не идете?
Рассел снимал куртку с бамбуковой вешалки, пристроенной за дверью.
- Я к жене.
Мейв перестала грохотать клавишами, но на Рассела не смотрела.
- Как она?
- Честно говоря, не очень, - признался Рассел.
- У таких жизненных этапов генеральных репетиций не бывает.
- Да.
- Неизвестно, что от вас потребуется, чтобы…
- Да.
Мейв продолжила печатать.
- Как Роза?
- Не знаю.
- Да я просто так спросила. Симпатичная она. Даже слишком. И умница. Так вот, будь Роза моей…
- Спокойной ночи, Мейв, - перебил Рассел и открыл дверь. - Увидимся утром.
Она коротко улыбнулась клавиатуре.
- Удачного вечера.
Спускаясь в подземку, Рассел задумался: когда он в последний раз пытался покинуть офис раньше часа пик? Сейчас, в четыре часа дня, все пассажиры подземки казались ему непривычно расслабленными и спокойными, никто не несся, вытаращив глаза и не замечая ничего вокруг. Ему удалось даже найти свободное место, достать страницы с книжными новинками из недавней воскресной газеты и настроиться на праздное чтение рецензий на книги, которые он никогда не прочтет, чтобы вдруг обнаружить, что он не может сосредоточиться. Дело было не в раннем уходе с работы - хотя он и не мог припомнить, когда такое случалось в последний раз, и даже не в настойчивой, грызущей мысли, что на показ все-таки надо было сходить, пусть даже ради полезных встреч и знакомств, - а в Эди. Несмотря на всю ее неподатливость, на упорное нежелание помочь ему и себе - вообще-то первыми в голову пришли слова "желание поиздеваться", - Рассел беспокоился за нее. Даже если переносить уход младшего ребенка из дома так болезненно, как она перенесла уход Бена, вполне естественно, разве это нормально - переживать так остро, погружаться в свое горе так глубоко, чтобы не замечать ничего вокруг? И если уж на то пошло, может быть, все-таки стоило бы дать себе волю и заявить жене, что она излишне драматизирует ситуацию, и не бояться неизбежного скандала?
Эди и не подумала подготовиться к прослушиванию на роль в пьесе Ибсена, это было видно невооруженным глазом. Она сходила на прослушивание только по настоянию Рассела и ее агента, и сам по себе этот симптом был тревожным, потому что в прошлом, несмотря на всю занятость семейной жизнью, Эди охотно хваталась за любой представившийся шанс - Рассел изумлялся и восхищался этой оптимистичной решимостью, особенно после множества неизбежных отказов. Она даже повторяла, вытаскивая стопки одежды из сушилки или сгружая пакеты с покупками на кухонный стол: "Толи еще будет, когда я смогу думать только о своих репликах, а не о том, что кончается туалетная бумага!" И вот этот момент настал, а Эди восприняла его с полным безразличием - с безразличием почти ко всему, кроме яростного желания вернуть домой Бена, символ всех ее детей.
Возможно, со временем все изменится, думал Рассел. Может, отгадка очень проста, и это всего лишь разновидность депрессии. Или ответ еще проще: за долгие годы активного материнства Эди настолько изменилась, что теперь не может вспомнить, каково это - быть просто супружеской парой и мечтать сохранить свой брак. Рассел слегка встряхнул газету. В списке бестселлеров столько книг о любви. Ну разумеется. Во всех ее проявлениях. А разве что-нибудь еще имеет такое же значение? Если не ради любви, тогда почему он сидит в поезде подземки в разгар рабочего дня и едет домой, к человеку, несчастье которого он с радостью взвалил бы на свои плечи? Поезд подкатил к его станции, дернулся и остановился. Рассел помог беременной чернокожей женщине вывезти из поезда на платформу коляску с сонным малышом в костюмчике Человека-Паука.
Незнакомка взглянула на него темными и круглыми глазами, совсем как у ее ребенка.
- Спасибо, - сказала она.
Ему отчаянно захотелось ответить хоть что-нибудь. Он открыл рот и вдруг понял, что готов излиться целой речью о том, как превратно порой понимаются родительские обязанности, о том, что с прошлым надо расставаться, если невозможно продлить его. Рассел осекся, закрыл рот и улыбнулся. Задержав на нем взгляд чуть дольше, негритянка наклонилась и вынула из коляски своего ребенка.
- Пока, Человек-Паук, - попрощался Рассел.
Он не придержал входную дверь, и она с громким стуком захлопнулась за ним. В холле было тихо; кот, который умывался в пятачке солнечного света на лестнице, бросил свое занятие и взглянул на хозяина.
- Эди!
С кружкой в руках она медленно выплыла из кухни.
- Эди…
- Извини, - спохватилась она. - Господи, извини. Я не прослушала.
Рассел поставил сумку.
- Что не прослушала?
- Твое сообщение. Возилась наверху, услышала, как включился автоответчик, но не могла отвлечься. А потом закрутилась. Ты же знаешь, как это бывает.
Рассел подошел и коротко поцеловал ее в щеку.
- Я не оставлял тебе сообщения. Просто взял и пришел пораньше.
На лице Эди отразилось подозрение.
- Почему?
- Забеспокоился, - объяснил Рассел и перевел взгляд на ее кружку: - А мне можно?
- Это зеленый чай, - сказала Эди. - Говорят, он бодрит, а на самом деле гадость какая-то.
- Тогда просто черного чаю.
Эди повернулась.
- Так о чем ты беспокоился?
Рассел обошел ее и направился к чайнику.
- Ты же сама знаешь.
- Я жду, когда все само пройдет. Как ангина.
- Бен ушел месяц назад.
- Разве это много?
Рассел наполнил чайник водой.
- Достаточно.
- Чего ты от меня хочешь? - решительно спросила Эди.
Воткнув вилку чайника в настенную розетку, Рассел включил его.
- Когда ушел Бен, я хотел, чтобы ты вспомнила обо мне. А теперь я согласен даже на то, чтобы ты просто встряхнулась, выкарабкалась из этой… инертности.
- Инертности, - бесстрастно повторила Эди.
- Да.
- То есть если я не прыгаю до потолка всякий раз, когда ты являешься домой…
- Да нет же! - воскликнул Рассел.
- Значит…
- Ты не удосуживаешься, - уже спокойнее пояснил он, - даже прослушивать сообщения на автоответчике.
Он вышел из кухни в холл, где стоял автоответчик. Эди побрела к окну, с полным равнодушием думая, что на первом этаже окна еще грязнее, чем наверху.
- Звонил Фредди Касс, - сообщил вернувшийся Рассел.
- Не знаю я никакого Фредди Касса, - не оборачиваясь откликнулась Эди.
- Режиссер Фредди Касс. - Голос Рассела звучал взволнованно. - Постановщик "Привидении".
Эди обернулась.
- Он просил тебя перезвонить. Хотел, чтобы ты перезвонила немедленно.
Бен ассистировал фотографу, который снимал редактора крупной газеты в башне Канэри-Уорф. Снимки требовались для большой статьи в деловом журнале, редакцию которого не устроили уже имеющиеся, что было удачей для фотографа, на которого работал Бен. Фотограф отнесся к подарку судьбы со всей серьезностью. Редактор держался вежливо, но, очевидно, держал в голове тысячу разных дел помимо безупречных снимков, которые обеспечат фотографу будущие заказы, поэтому сессия проходила напряженно, босс срывался на Бена по каждому мелкому поводу и без него. В итоге Бен уронил еще влажный полароидный снимок, перепутал черно-белую пленку и поставил рефлектор под таким углом, что, по словам его босса, всякий болван тут же заметил бы, что свет будет падать на потолок, а не на объект. И поскольку объект находился тут же, пытаясь выглядеть непринужденно и в то же время деловито без пиджака, в рубашке с манжетами на запонках, то Бен не решился возразить - мол, он всего лишь выполнял распоряжения, а если они были дурацкими, он тут ни при чем.
В разгар всей этой нервотрепки Бен припомнил, не вдруг и с удивлением, как обычно вспоминал разные мелочи, что его брат Мэтью тоже работает где-то здесь, в Канэри-Уорф. Вспомнить, где именно и в какой компании, Бен не сумел, но сама мысль о Мэтью вдруг показалась ему притягательной альтернативой поездке в легком доклендском метро вместе с боссом, который измотан фотосессией, а потому не прочь выплеснуть стресс на любого, кто подвернется под руку. Промямлив, что ему надо отлить, Вен улизнул из конференц-зала редакции и нашел в списке телефонов на мобильнике номер Мэтью.
- Ого! - послышался голос Мэтью. - Бен, ты, что ли?
- Угум.
- Где ты?
- Здесь.
- Где?
- У тебя в офисе.
- И что ты здесь делаешь?
Бен привалился к ближайшей стене.
- Вкалываю. Почти закончил.
- Хорошо…
- Ты как, свободен?
- Сейчас?
- Ну, через полчаса.
- Э-э… да. Да, освобожусь.
- Мне бы глотнуть пивка, - продолжал Бен. - Этот день меня доконал.
- Отлично. Отлично… приятно будет повидаться.
- Точняк, брателло.
- А вот этого не надо.
- Чего?
- Не надо ист-эндовского жаргона, он тебе не идет.
- Ну, извиняй.
- Глупо и фальшиво…
- Да кто тебя укусил? - спросил Бен.
- Никто.
Бен кинул взгляд в сторону коридора. По нему удалялась девушка, вырисовываясь на фоне освещенного окна - тоненькая, стройная, на высоких каблучках. Наоми тоже высокая, ростом почти с Бена. Ему вдруг полегчало.
- Через полчаса - пойдет? - спросил Бен.
- Да, - ответил Мэтью, слегка понизив голос, в котором вдруг проскользнула невыносимая усталость. - До встречи.