Мысли о неизбежной работе подействовали на Соню успокаивающе. Она вытерла слезы, села перед одной из бочек на треногую табуретку и с трудом, обеими руками, повернула кран. Когда из него потекла тонкая струйка прохладной "Барберы", она подставила рот и сделала несколько глотков. Потом аккуратно закрыла кран и встала. На душе стало легко, плакать окончательно расхотелось, зато потянуло в сон. Ее привлек шум, доносившийся с улицы через щелевое оконце. Она подняла голову и залюбовалась сверкающими в солнечном луче нитями паутины, которые сплелись в ровный и очень изящный узор. Потом ее взгляд упал на сумку из мешковины. В ней отец разносил вино постоянным клиентам. Сумка была прямоугольной формы, с двумя ручками, прошитая изнутри конским волосом и совершенно необъятных размеров. Соня забралась в нее, как в домик, и свернулась калачиком. Было так уютно и покойно, что Соня даже засунула в рот большой палец и, посасывая его, постепенно погрузилась в легкий счастливый сон.
Что-то грубое, отвратительное проникло между ее ног, и к терпкому влажному запаху подвала добавился знакомый ей запах угольной пыли, дров и еще чего-то - страшного, звериного, дикого. Она открыла глаза и с ужасом увидела прямо над собой волчью морду Марио, его горящие, как головешки, глаза и хищные белые зубы. Угольщик тяжело и прерывисто дышал, его рука настойчиво проникала все глубже, раздвигая ее инстинктивно сжатые ноги. Соня открыла рот, чтобы закричать, но страх парализовал ее, и она не смогла издать ни единого звука. К тому же Марио свободной рукой зажал ей рот.
- Будь умницей, - сверкая своими зубами, прошептал он. - Я не сделаю тебе ничего плохого.
Соне вспомнился маленький скворец со сломанным крылышком, которого она нашла весной на кусте бузины. Осторожно сняв его с ветви, она почувствовала, как бьется у нее в руке маленькое сердечко. Сейчас она сама была похожа на того беспомощного скворца, ее сердце отчаянно колотилось в руках черного человека, лицо которого было искажено звериной страстью.
- Будь умницей, - хрипло твердил он, - обещаю больше не щипать тебя за попку.
Вдруг появилась мать. Соня увидела ее за спиной угольщика.
- Я не сделал ничего плохого, - залепетал Марио, с испугом глядя на синьору Бамбину. - Клянусь, синьора!
Он стоял, весь сжавшись, с полурасстегнутыми штанами, и синьора Бамбина, окинув его грозным взглядом, сказала:
- Ты у меня за это в тюрьму пойдешь.
Угольщик застегнул дрожащими пальцами штаны и бросился наутек. Соня закрыла глаза. Она надеялась, что все это - только сон, вот сейчас она проснется, и страшное видение исчезнет.
- С этой девочкой у нас никогда не будет покоя, - как всегда безапелляционно сказала мать. - Мужчины липнут к ней, точно мухи, будто она медом обмазана.
Отец, снимавший в эту минуту ботинки, удивленно обернулся к жене.
- Ты это серьезно? - спросил он.
- Еще как серьезно. А ты сам не видишь, что ли?
- Что я должен видеть? - спросил отец, массируя натруженные ноги.
- Как что? - Мать наклонилась к нему и, понизив голос, медленно произнесла: - Девочка горячая, очень горячая.
- Какую ты чушь порешь! - возмутился отец и даже стукнул кулаком по краю кровати. - Как можно говорить о шестилетней девочке, что она горячая или холодная? Слава богу, что она успела вина хлебнуть и опьянела. Надеюсь, и не вспомнит завтра об этом случае.
Сонина кровать стояла как раз напротив двери в родительскую спальню, в комнатушке, служившей одновременно детской и кладовой. Затаив дыхание, она прислушалась к разговору родителей. Сразу же всплыл в памяти подвал, прохладный вкус вина, которое совсем даже не было пьяным, звериная морда черного человека, строгое и отчужденное лицо матери, ее пытливый, быстро брошенный взгляд и резкий, как удар хлыста, окрик:
- Юбку одерни, бесстыдница!
От этого окрика Соня попыталась подняться, но у нее закружилась голова, заломило тело, словно вдруг налившееся свинцом. Ее начало тошнить, но мать уже не видела этого, она теснила к двери угольщика, который рядом с ней казался жалким карликом. Потом Соня почувствовала, как ее поднимает на руки отец и несет наверх, в комнату. Мать была уже там, она раздела Соню, налила в таз теплой воды и вымыла ее хозяйственным мылом, докрасна растерев губкой. Во время этой процедуры в комнате стояла тишина, ни отец, ни мать не проронили ни слова.
- Все она знает и все помнит, - хитро прищурившись, прошептала мать. - Если бы она сама не поманила эту грязную свинью, он ни за что не осмелился бы спуститься за ней в подвал.
- Кто тебе такое сказал?
- Он сам сказал. Марио.
- И ты поверила? Поверила этой скотине? Вспомни, как Соня жаловалась нам на него, как боялась его щипков, а ты… ты только смеялась! - не сдержался обычно кроткий Тонино.
- А я тебе говорю, что девочка горячая, когда я их застукала, она лежала тихо, даже не пикнула.
- Разве ты не понимаешь, что она испугалась? Я как увидел ее лицо, сразу вспомнил учителя Маццони. Двадцать пятого апреля, во время восстания, когда партизаны выволокли его из дому, он тоже не сопротивлялся и был похож на затравленного зверька.
На этот раз Соня не все уловила из сказанного родителями, некоторые слова она не разобрала, но, по крайней мере, в одном не могла не согласиться с матерью: она горячая, очень горячая. Горячая настолько, что голова у нее пылает и раскалывается.
- Держи язык за зубами, - потребовала мать. - Грязное белье на людях не стирают.
- А угольщик? - спросил отец. - Ему что же, с рук это сойдет?
- Не волнуйся, он за все заплатит, - пообещала мать, - об этом уж я позабочусь.
Соня почувствовала, что ее тело, став чужим и тяжелым, начинает проваливаться, соскальзывает в какую-то густую, липкую жижу, и одновременно перед глазами возникает сияющий солнечный свет, а в этом свете - Лоредана. Она садится на каменную ступеньку, аккуратно расправляя яркое отутюженное платье, и по ее плечам струятся белокурые расчесанные локоны. Девочка наклоняется к своей кукле, а рядом стоит ее мать и ласково протягивает ей конфету. Потом солнечный свет вдруг сжимается до размера дверного проема, и Соня рвется к нему из черной глубины угольной лавки, но Марио грубо хватает ее за горло и начинает душить. Соня задыхается, хочет крикнуть, но не может выдавить из себя ни звука.
У Сони была высокая температура, она бредила. Пришел врач и прописал хинин и питье с лимоном. Двое суток она блуждала по темным лабиринтам своих кошмаров, а на третий день к ней вернулось сознание. Разбудил ее удар грома. Она открыла глаза и увидела, как ветер треплет на распахнутом окне занавеску. В темно-синем небе вспыхивали молнии, и следом раздавались оглушительные громовые раскаты. Соня с наслаждением вдохнула свежий воздух, пахнущий мокрым камнем и мокрой землей. Зазвенел, подходя к остановке, последний вечерний трамвай, и было слышно, как он рассекает потоки воды. Соня приподнялась и увидела в открытую дверь отца, сидящего на постели с книгой в руке. Он словно почувствовал Сонин взгляд и поднял глаза от книги. Мать перед зеркалом мазала лицо кремом. Длинная ночная рубашка голубого цвета с крылышками вместо рукавов придавала ей мирный, даже женственный вид. Соне только, как всегда, неприятно было смотреть на ее торчащий живот.
- Малышка проснулась, - сказал отец и, встав с кровати, направился в комнату дочери.
Мать пошла следом и положила Соне на лоб непривычно ласковую руку.
- Как ты себя чувствуешь, Соня? - озабоченно спросил отец.
На отце были только пижамные штаны, и он показался Соне щуплым и слабым: худые плечи опущены, щеки ввалились, нос заострился и еще больше вытянулся.
Соня посмотрела на отца немым взглядом, и он взволнованно повернулся к жене.
- Она не может говорить!
- Просто ей нечего сказать, - как всегда уверенная в своей правоте, бросила мать.
- Нет, тут что-то не то, - покачал головой отец.
Соня чувствовала себя совершенно пустой - ни слов, ни мыслей. Вдруг из этой пустоты возник утренний свет и осветил белокурую девочку, склоненную к кукле. Потом свет погас, и наступила тьма, в которой таился ужас.
- Может, ты пить хочешь? - спросил с беспокойством отец и, присев на краешек постели, погладил дочь по щеке.
Соня смотрела на него расширенными глазами и молчала.
- Соня! - Теперь уже и мать забеспокоилась. - Скажи хоть слово!
В непререкаемом обычно тоне синьоры Бамбины девочка впервые в жизни уловила нотки страха. Она собрала все свои силы, широко открыла рот, но… у нее ничего не получилось. Родители поняли, что их дочь онемела, и похолодели от страха…
- Девочка в шоке, - сказал врач.
- Что-что? - переспросила синьора Бамбина.
- Ваша дочь перенесла сильный удар, - пояснил врач.
- Никто ее не бил, - поджав губы, заявила синьора Бамбина.
- Я хочу сказать, - раздраженно начал объяснять врач, - что она испытала какое-то потрясение, может быть, даже насилие, и это на нее так сильно подействовало, что она потеряла дар речи.
Соня внимательно слушала разговор. Доктора Ости она знала всегда и всегда немножко побаивалась, потому что он засовывал ей глубоко в рот чайную ложку, и это было очень неприятно. Сейчас он тоже проделал эту процедуру, да еще и карманным фонариком посветил, чтобы было виднее.
- Скажи: а-а-а-а-а! - несколько раз повторил доктор.
Соня натужилась так, что стала вся красная, но из горла вырвался лишь сдавленный хрип. Потом доктор Ости долго ее слушал, стучал по спине пальцами, сложенными молоточком, и, наконец, отойдя от кушетки, на которой она лежала, сел за белый металлический стол.
- Ваша дочь пережила что-то ужасное, - заключил наконец он.
Синьора Бамбина натянула на Соню платье и тоже подошла к столу. Доктор указал ей жестом на стул против себя. У него была красивая серебряная шевелюра, живые проницательные глаза, и хотя он почти никогда не улыбался, чувствовалось, что он человек добрый. В городке его уважали и верили ему безоговорочно.
- Вам лучше знать, - вздохнула синьора Бамбина.
- Значит, сами вы и понятия об этом не имеете? - с иронией в голосе спросил врач и уставился на синьору Бамбину, машинально поглаживая черную с проседью бороду. Под глазами у него были большие набрякшие мешки, а острый взгляд светлых глаз пронизывал насквозь.
- Ничего я не знаю.
Когда-то доктор Ости одним своим взглядом остановил целый отряд возбужденных смельчаков, ворвавшихся к нему в этот самый кабинет, чтобы призвать к ответу за сочувствие к дуче. Доктор Ости никогда не скрывал, что считает Муссолини порядочным человеком, ставшим жертвой предательства своих трусливых соратников. Они-то, по его мнению, и привели Италию к катастрофе. Было это 25 апреля 1945 года, в день, когда в Северной Италии поднялось национальное восстание. Расхрабрившиеся молодцы, которые просидели всю войну тише воды, ниже травы, а теперь вдруг загорелись священным огнем антифашизма, смущенно потупились под взглядом человека, приходившего в их дома по первому зову, лечившего их жен и детей.
Но смутить синьору Бамбину оказалось куда труднее. Она свято была предана своему долгу, долгу жены и матери, и готова была отстаивать честное имя семьи Бренна до последнего.
- А я убежден, что вы знаете, но не хотите говорить, - продолжая глядеть в упор на синьору Бамбину, сказал доктор Ости. - Я убедился в этом, еще когда был у вас дома: девочка металась в бреду, хотя никаких признаков болезни у нее не было.
- Если моя дочь и пережила что-то ужасное, мне об этом ничего не известно, - отрезала синьора Бамбина и тоже посмотрела на врача в упор.
Это был поединок двух людей с разными жизненными воззрениями, но одинаково убежденных в своей правоте и готовых отстаивать собственные принципы до конца.
- В таком случае, дорогая синьора, - сказал доктор, поглаживая Соню по голове, - больше ее ко мне не приводите.
- А что же мне делать? - не на шутку испугалась синьора Бамбина.
- Отвезите ее в Лурд. Может, тамошняя чудотворная Божья Матерь поверит вам, в отличие от меня, и пошлет девочке исцеление.
Тонино нервно прогуливался перед входом в остерию.
- Ну, что доктор сказал? - бросился он к жене.
- Сказал, ничего страшного, все пройдет само собой, - не моргнув глазом соврала синьора Бамбина.
- Если ничего страшного, почему же она не говорит?
- Из-за шока.
- Из-за чего?
- Из-за шока. Доктор сказал, она не говорит из-за страха, который пережила. Шок - это страх, сильный страх.
- Ты все ему рассказала?
- Ничего я ему не рассказала и никогда не расскажу! - твердо заявила синьора Бамбина.
- А если она на всю жизнь немой останется?
- Не останется, заговорит. Здоровье у нее, слава богу, крепкое.
- Может, ты и права, но только врачу, по-моему, надо правду говорить. Как же он иначе лечение назначит? - не совсем уверенно сказал Тонино, в очередной раз пасуя перед своей решительной женой.
Было очень жарко. Вентилятор - недавнее приобретение родителей - надсадно жужжал, не спасая ни от духоты, ни от полчищ мух. Синьора Бамбина сразу же направилась к кассе и села пересчитывать выручку, набравшуюся за время ее отсутствия. Соня, как обычно, устроилась на ступеньке с мелками и грифельной доской. Марио она не вспоминала. Она даже не обратила внимания, что он исчез, будто вообще никогда не существовал. По привычке она бросила взгляд на противоположную сторону улицы и увидела Лоредану. Та, расположившись на ступеньке кафе "Спорт", разрисовывала новенькими цветными карандашами картинку в альбоме для раскрашивания. Неожиданно для себя Соня почувствовала, как в ней нарастает беспричинная злость. Восхищение, с каким она всегда смотрела на "девочку напротив", превратилось в презрение, обожание - в ненависть. Молниеносно сорвавшись с места, она перебежала запретную полосу улицы и набросилась на Лоредану. Выхватив из ее рук альбом, она разорвала его на мелкие кусочки, а затем принялась топтать ногами новенькие красивые карандаши. Растерявшаяся Лоредана молча смотрела на свою обидчицу, но через несколько секунд пришла в себя и громко взмолилась:
- Мой альбом! Мои карандаши!
Толкнув ее с такой силой, что она упала на тротуар, Соня стремительно побежала обратно, а ей вслед несся оглушительный рев поверженной "девочки напротив".
Пришлось синьоре Бамбине возмещать "нанесенный ущерб" и просить прощения - такого унижения, как она выразилась, ей еще не приходилось испытать в жизни.
Мать Лореданы, казалось, не придала случившемуся никакого значения.
- Сегодня поссорились, завтра помирятся, - сказала она со своей обычной ласковой улыбкой, - на то они и дети.
Но синьора Бамбина была другого мнения.
- Пусть уж лучше сидят каждая на своей стороне, а то опять что-нибудь стрясется.
- Я хочу сделать тебе подарок, - услышала Соня голос отца.
С немым вопросом она подняла глаза и встретила нежный, любящий взгляд.
- Что скажешь насчет щеночка?
Сонины глаза загорелись, лицо озарила счастливая улыбка. Происходило что-то непонятное: родители не только не наказали ее за нехороший поступок, но готовы были даже наградить. Щенок - это не просто подарок, это мечта ее жизни!
- Скоро он будет у тебя, - пообещал отец, и в его голосе прозвучала такая уверенность, что Соня поверила: отец не шутит.
Что-то нежное прикоснулось к ее щеке, и от этого она проснулась. Открыв глаза, она увидела на постели маленького черного щеночка, который с опаской обнюхивал ее, шевеля своим мокрым носом.
- Ему всего три месяца, - объяснил отец, гордый тем, что выполнил обещание. - Это таксик. Нравится?
Соня кивнула.
- Ему надо имя придумать. Как ты его назовешь?
- Боби, - отчетливо и ясно произнесла Соня. - Я назову его Боби.
ГЛАВА 2
Учительница удовлетворенно оглядела сидящих перед ней первоклассников - девочек в белых халатиках и мальчиков в черных. Затем она спустилась с возвышения, на котором стояла кафедра, и, громко стуча каблуками-шпильками по каменному полу, направилась к доске.
Соня боготворила синьорину Аделе Кирико. Ей нравилась ее манера одеваться во все яркое, независимо от погоды, нравились ее красная помада и красный лак на длинных ногтях и даже запах одеколона и пудры. Соня считала учительницу настоящей красавицей и любовалась ее высокой грудью, тонкой талией, круглыми бедрами, втянутым животом, длинными и сильными ногами с мускулистыми икрами. Может быть, только лицо учительницы было не очень красивым, но зато живым и умным. Соня наслаждалась южными распевными интонациями ее голоса, когда она рассказывала интересные истории. Причем не только из книг, которые все когда-нибудь прочтут, а из своей личной жизни. Например, когда синьорина Кирико получила университетский диплом, она поехала работать в Реджо-Колабрия, где из окон школы было видно море. После уроков она с учениками шла на пляж. Там они вместе купались в теплой прозрачной воде. Соня никогда не видела море, поэтому относилась к нему примерно так же, как к сказочному дремучему лесу, где в заколдованном замке спит красавица принцесса, - иначе говоря, она и представить себе не могла, что море существует в действительности. Слушая рассказ учительницы, которая не только своими глазами видела бескрайнюю синюю гладь, но и купалась в нежных соленых волнах, Соня не сомневалась, что синьорина Кирико такое же сказочное существо, как Красная Шапочка, Белоснежка или Спящая красавица.
Она слышала, что синьорину Кирико за глаза называют сорокалетней старой девой, но пропускала это мимо ушей: какая разница, сколько ей лет и есть ли у нее семья? Главное - она так интересно рассказывает!
Из всех рассказов учительницы Соне особенно нравился рассказ про прекрасного пастуха. Однажды синьорина Кирико, будучи еще молоденькой студенткой, поехала с сестрами в горы, за Аспромонте. Там она случайно от них отстала, потому что ей захотелось напиться из источника. Едва она припала к струе, выбивающейся из скалы, перед глазами у нее мелькнуло лезвие ножа. Синьорина Кирико отпрянула в страхе и увидела, что рядом с ней стоит очень красивый молодой человек. Она, конечно, очень испугалась, потому что дело происходило в Сицилии, а она много слышала о сицилийских бандитах, которые могут хладнокровно убивать людей. Но молодой человек улыбнулся, и ее страх прошел. "Так вам будет удобнее пить", - сказал этот юноша и подставил под струю лезвие плоской стороной, так что на его поверхности вспенился маленький фонтанчик. Когда синьорина Кирико напилась, они разговорились. Молодой человек оказался местным пастухом, он поделился с горожанкой хлебом, сыром и луком, так что они чудесно пообедали в тени разросшихся дроковых кустов.
На этот раз учительница начала не с рассказа.
- Теперь, когда вы уже знаете, как пишутся гласные и многие согласные, - отчетливо, громко и медленно начала синьорина Кирико, - мы будем учиться писать слова. Сегодня я покажу вам два слова, которые играют в жизни каждого человека очень важную, может быть, даже главную роль. Эти слова…
Ученики слушали, затаив дыхание.
- "Дом", - вооружившись мелом, произнесла учительница, - и "мама".
Пока синьорина Кирико красивым почерком выводила на доске слова, а ученики открывали тетради, Соня встала и безотчетно пошла к двери: ей вдруг захотелось остаться совсем одной.
- Соня, вернись, пожалуйста, на место, - словно издалека, услышала она голос учительницы и медленно пошла назад.