Послезавтра Йоль - день зимнего солнцестояния. Мне опять придется запереть себя в ванной комнате, а моей матери вновь придется не вставать с постели. Но мы привыкли.
Наверно.
Мне хочется прогуляться, хотя я прекрасно понимаю, во что это может вылиться. Но сидеть дома - невыносимо. Когда-то я уже пыталась запереть себя, замуровать в коттедже, как в тюрьме, лишь бы не встречаться с людьми и не испытывать их чувства. Но потом до меня дошло, что из дома выходить нужно, иначе я окончательно сойду с ума. Собственно, у меня и так нет друзей, нет хороших знакомых. Закрывшись в своей комнате, я бы просто срослась с деревянным полом и превратилась бы в чучело, набитое собственным ужасом.
Я натягиваю куртку и выхожу из дома, впялив взгляд вниз. Я привыкла смотреть на носки кроссовок и сосчитывать шаги, это отвлекает от реальности, происходящей вокруг.
Сразу сворачиваю с главной дороги. Бреду вдоль тихого леса, вдыхаю глубоко запах хвои и думаю: сегодня слишком тепло, даже душно, словно погода пытается стянуть ваше горло в тисках и повалить на спину. Ветер завывает где-то высоко в небе, над верхушками деревьев, а я плетусь по иссушенной тропинке и считаю: шестьдесят два, шестьдесят три. Шестьдесят четыре - слышен рокот волн, сражающихся с нависнувшими над пропастью острыми скалами.
Шестьдесят пять - слышен запах моря, который смешивается с запахом сухой земли, хвойных стволов, иступлено наблюдающих за паразитами, пожирающими их древесную кору. Шестьдесят шесть - слышно мое спокойное сердцебиение. Я одна, в лесу как всегда никого нет, никто не посмеет приблизиться ко мне, нарушить спокойствие. Эта дорога - мое спасение, изолированный путь от неприятностей, бушующих в городе.
Через какое-то время я, наконец, оказываюсь перед невообразимой пропастью, резко сливающейся с синим горизонтом. Мой папа любит сюда приходить. Он и показал мне это место. Он сказал, что я могу находиться здесь столько, сколько пожелаю. Могу следить за волнами и ждать, когда он вернется; могу первой увидеть его лодку.
Я подхожу к краю обрыва, усаживаюсь на сухую землю и выдыхаю. Звучит только мелодия моря, бушующих волн, и никого здесь нет. Как я и хотела.
Папа редко бывает дома. Почти все время рыбачит. Иногда я не вижу его неделями и невероятно скучаю. Они с мамой, словно созданы были для такой непутевой дочери. Даже не знаю, что бы со мной сделали другие родители. Наверно, не вытаскивали из ванной, до верхушки наполненной водой, а топили, в надежде, что их кошмарам придет конец.
Я наблюдаю за грозовыми тучами, скопившимися где-то над горизонтом, и тяжело выдыхаю. Наверно, сегодня будет дождь. Сильный дождь, судя по молниям, сверкающим в темно-синем, бардовом месиве из облаков. Я люблю дождь. Люблю считать капли.
- Ты никогда меня не слушаешь! - Неожиданно взвывает за моей спиной женский голос, и я резко оборачиваюсь. Что это было? Всматриваюсь в кромку леса, настороженно слежу за черными, толстыми стволами и морщусь. - Никогда! - Продолжает вопить голос из глубины леса, и я вдруг понимаю, что кто-то забрался в ту же даль, что и я.
Отлично.
Я изо всех сил стискиваю в пальцах сухую землю, которая в тот же миг царапает до боли ладони, и зажмуриваюсь. Почему. Почему. Пусть они уйдут.
- Чего ты орешь!
- Не трогай меня!
- Ко мне подойти, господи, живо подойди, идиотка!
Слышу, как скрипят зубы, и внезапно ощущаю этот поток ненависти, который смело прорывается сквозь переплетенные, хрустящие ветки. Он врезается мне в спину клинком, и я вдруг думаю, что спрыгнуть с утеса - отличная идея. Спрыгнуть. В воду.
Вода огородит от звуков, обнимет, примет в безмолвие.
- Отвали! Все, иди к черту! Я больше никогда не…
По утесу проносится звонкая пощечина, и я нервно дергаю головой.
Я ненавижу людей.
Ненавижу их поступки, слова. Ненавижу безнаказанность, с которой они вытворяют все, что им угодно. Ненавижу.
- Ну и катись! - Взвывает парень под рыдания, вырывавшиеся изо рта девушки. - Ты ненормальная идиотка, проваливай, давай, иди!
Его голос тонет в свисте ветра, а вот рыдания становятся громче, и тогда я понимаю, что незнакомка, покачиваясь и держась руками за покрасневшее лицо, выбегает ко мне.
На мой утес.
На мое место.
Я смотрю на нее через плечо, а она застывает, впялив в меня стыдливый взгляд. Да, я всегда вижу, когда людям стыдно. За то, кто они есть. За неумение дать сдачи. За горячее неуважение к себе, к своему мнению, к своей жизни. Такие девушки, как она - дымка, они не живут, они плавают и мельтешат перед глазами. От них отмахиваются ладонями, их не воспринимают. Они никому не нужны. Ими пользуются, ею пользуются, пользовались так много раз. Я вижу правду в серых, напухших глазах незнакомки.
Она не убегает, дергаясь от резких вдохов и выдохов, а я поднимаюсь.
В голове щелкает. Будто стрелка часов. Я наклоняю голову, смотрю на девушку, и я понимаю, что она поломана. Ее надо починить. Надо забрать ее боль, отнять ужас, стыд. Я могу это сделать. Но хочу ли я? Нужно ли это?
Неважно. Мои способности никогда не спрашивают разрешения. В какой-то момент я просто перестаю себя контролировать. Я становлюсь совершенно другим человеком.
- Ты плачешь. Я могу это исправить. - Делаю шаг вперед, а позади волны врезаются в скалы с оглушающим треском. - Тебе не будет больно, я обещаю.
Но ей будет больно. И еще много и много раз, потому что она вновь вернется к тому кретину, что ударил ее. Или найдет нового. Она не умеет иначе. Она не вынесет урок, если я избавлю ее от стыда, заберу ненависть, сделаю жизнь проще, но жизнь этого не любит. Не любит быть простой. Поэтому она ударит вновь и гораздо сильнее.
Темноволосая девушка дергается, когда я оказываюсь совсем близко. Но назад я не отступаю. Изучаю пристальным взглядом полопавшиеся сосуды в ее глазах, эти тоненькие нити, что тянутся вокруг радужки воспаленной паутиной. Изучаю отпечаток его руки. Да. Видно даже слишком отчетливо - грубые, толстые полосы на щеке и подбородке.
- Тише, - убаюкиваю я, заметив, как дрогают обветренные губы незнакомки, - тебе станет легче, я лишь прикоснусь рукой, лишь заберу все, что причиняет боль.
Я должна, меня тянет зависимость, доза. Воздух застревает в горле, и я понимаю, что смогу задышать только тогда, когда выполню предназначение, сделаю ее жизнь лучше.
- Тиш-ш-ше.
Я прикладываю ладонь к груди девушки, и невероятная колючая волна врезается в лицо, ополоснув с ног до головы все тело, спина вытягивается, рот распахивается в немом крике, и я гляжу на серое небо широко распахнутыми глазами и чувствую, как сквозь меня проносится поток невыносимой боли, поток унижения и стыда. Колени дергаются, а я стою, стою, даже когда ощущаю слезы на щеках, даже когда хочу сорвать с себя кожу, потому что считаю ее грязной, изношенной. Тиканье часов - ее жизненных часов - вопит в моей голове невыносимо громко. Каждая упавшая слеза, каждый удар, каждый вдох.
Как всегда все заканчивается слишком резко.
Я отлетаю в сторону, прижимаю к груди руку, а незнакомка валится на колени.
Теперь ей будет лучше. Возможно. А вот у меня в груди взвывает невыносимая боль, после которой хочется рыдать во все горло. Я резко встряхиваю волосами, зажмуриваюсь и стискиваю зубы, а она не проходит. Она не исчезает. Я все так же ощущаю себя гнилой.
Она была гнилой. Эта девушка. Я ее починила.
- Н-ненавиж-жу, - шепчут мои губы, и, хромая, я схожу с места.
Это мой утес. Мой! Здесь никого не должно было быть. Слезы градом катятся вниз, а на голову падают дождевые, огромные капли. Я плетусь обратно домой, прижимая к себе руки, продавливая ими живот, но становится только хуже. Я вижу, как эта девушка ревет у себя дома, как ее к полу прижимают мужчины, всегда с разными лицами. Они делали ей так больно, почему она не сопротивлялась, почему терпела.
Я взвываю от очередной боли и врезаюсь в липкий ствол дерева. Прикладываю лоб к коре и начинаю грубо пальцами расцарапывать ее, надеясь, заменить душевные скитания физическими.
Скоро станет легче . Раз, два, три, четыре. Это проходит. Всегда проходит.
Пять, шесть, семь, восемь.
Над головой взрывается молния. Ветер взвывает такой сильный, что деревья тот час наклоняются ниже и скрипят от напряжения. А я горблюсь под тяжестью чужих эмоций.
Иногда я жалею, что не могу прикоснуться к своей груди и забрать свои эмоции. Так ли важно чувствовать? Сейчас люди руководствуются не светлыми ощущениями, а теми, что приносят боль. Сейчас чуждо добро, как справедливость, сейчас ты становишься, даже невольно, обозленным, обиженным, сломленным. Нужно ли это людям?
Без эмоций жить стало бы легче. Как от них избавиться?
Я невольно смотрю на обрыв и поджимаю трясущиеся губы. Да, там, внизу, морская пучина, которая всегда готова раскрыть объятия. Она ждет меня и манит. Она знает, что я нуждаюсь в тишине и покое, и она сможет помочь мне.
Очень медленно отстраняюсь от дерева, смахиваю холодными руками капли дождя, непрестанно скатывающиеся по лицу толстыми линиями, и иду вперед. Шмыгаю носом. Я всегда балансировала. Как и все мы. Вот только меня манила тишина, свойственная лишь мертвым. Живые пребывают в постоянном шуме, который невыносим для меня, и я жила и надеялась, что однажды он утихнет… Утихнет этот шум. Однако со временем мне стало ясно, что крик, стоящий в моих ушах, исчезнет только тогда, когда исчезну я. Загвоздка. Я ведь не собиралась умирать. Но, может, и выхода другого нет?
Смерть. Обычное явление. Мы рождаемся, чтобы умереть. Таков закон. Некоторые пытаются заполнить эту тонкую черту, стоящую меж цифрами на надгробье, событиями и воспоминаниями. Некоторые, такие же, как я, просто хотят пропустить ту фазу жизни, при которой у тебя ничего не получается, а жизнь предстает в виде колючего шара, как можно быстрее. Знаете, я ведь не против испытаний. Просто они должны к чему-то приводить, ты не должен страдать просто так. Должна быть цель, замысел.
Я не вижу цели.
Я вижу обрыв.
Я подхожу на край и вытираю тыльной стороной ладони лицо. Порывы ветра хлещут по щекам так же грубо, как тот мужчина хлестал по щекам неизвестной девушки. Думаю, она уже далеко. Она убежала и решила, что жизнь стала иной. А я вижу свою жизнь внизу, в бирюзово-бордовой пучине с пенистыми гребнями. И я хочу прыгнуть.
- Нет! - Восклицает незнакомый голос одновременно со вспышкой, полоснувшей по небу острым клинком. И я резко оборачиваюсь, приклеив к земле правую ногу, уже робко поддавшуюся вперед. Растерянно округляю глаза.
Метрах в десяти от меня оказывается невысокий парень, он держит руки перед собой и машет ими, словно я дикое животное. Справа от него темноволосая женщина. Она стоит в такой позе, будто бы готова накинуться на меня в любую секунду, что не нравится мне. И не может понравиться. Я обозлено встряхиваю головой.
- Уб-бирайт-тесь.
- Нет, не надо, подожди, - повторяет незнакомец, сделав крошечный шаг вперед. По его запотевшим очкам катятся толстые дождевые капли. Он наклоняется, но я со свистом выдыхаю колючий воздух и отшатываюсь, - лучше отойди от края, слышишь?
- Лучше н-не трог-гай меня.
- Пожалуйста, - вмешивается женщина, - мы хотим помочь.
Я растерянно моргаю, пытаясь смахнуть недоумение с глаз, но ничего не выходит. Я впервые вижу этих людей и искренне не понимаю, с какой стати им спасать мне жизнь. Не умеют люди помогать друг другу. Я знаю. А они пришли сюда не просто так. Я чувствую.
- К-кто вы?
- Давай поговорим у тебя дома, Дельфия.
Они знают мое имя. Я ошеломленно стискиваю зубы и слышу, как о скалы вальяжно разбиваются огромные тонны воды. Земля под ногами даже трясется. Мне не нравится то, что происходит. Я ощущаю себя загнанной в клетку, и дышать тут же становится тяжко.
- Откуда-да в-вы…
- Твоя мама сказала, где тебя найти.
- Но…
- Она это предвидела, - вновь опережает меня парень в огромных очках. У него такие блестящие глаза, что мне вдруг кажется, они сейчас сожгут меня заживо, - пожалуйста. Ты не должна прыгать, Дельфия. Ты ведь не хочешь.
- Хоч-чу. - Я разворачиваюсь лицом к обрыву и глубоко втягиваю холодный воздух.
- Нет. Не хочешь. Но прыгнешь. - Парень сглатывает, а я невольно перевожу на него взгляд.
Незнакомец передергивает плечами, а затем как-то криво усмехается. - В смерти нет спасения.
Смерть - это конец, Дельфия. Проблемы не исчезнут. Ты исчезнешь.
- Хватит.
- Твоя мама. Ей стало плохо.
- Ч-что? - Холод проносится по моей коже, и я невольно оборачиваюсь. Пожалуй, ко мне возвращается нечто настоящее, нечто реальное. Ни наваждение, ни обида. Страх.
- У твоей мамы было видение, в котором ты прыгнула, Дельфия. Ей стало нехорошо.
Поэтому мы нашли тебя, она сказала, где ты будешь. Это не судьба. И не случайность.
Схожу с места. Впяливаю рассеянный, ошеломленный взгляд в землю, хлюпающую от толстых дождевых капель, и бреду вперед. Как тень. Как машина.
Я должна найти маму. Должна вернуться к ней.
- Подожди, пожалуйста, - парень нагоняет меня, хватает за руку, но я порывисто от него уворачиваюсь, так и не подняв подбородка, - не убегай, черт возьми, мы ведь помочь тебе хотим, слышишь?
- Нет.
- Не слышишь?
- Вы не м-мне хотит-те помочь, а с-себе.
Люди одинаковые. Всем людям что-то нужно, и только тогда они становятся теми, в ком вы нуждаетесь. Лишь взамен на что-то. Лишь для выгоды. Не обольщайтесь. Доброта - валюта, которой сейчас расплачиваются. Она не идет от сердца, не идет от души. Ее уже успели растоптать и превратить в пыль, которую люди пускают друг другу в глаза.
Несусь по лесу, присвистывая. Когда дело касается чужих эмоций, я не в состоянии себя контролировать, падаю, ломаюсь, смахиваю слезы. Когда дело касается моих эмоций, я превращаюсь в льдину. Делаю то, что нужно, чтобы выкарабкаться.
Мне кажется, я бегу целую вечность. Легкие горят, но я не обращаю внимания, лишь считаю в голове проделанные шаги; считаю, сколько раз вспыхивает молния. Это немного успокаивает, но не избавляет от страха, борющегося с рассудком.
"Сохраняй спокойствие, Дельфия", - думаю я и сжимаю в кулаки пальцы.
Наконец, я вижу дом. Взбираюсь по лестнице, врываюсь в коттедж и с оглушающим звуком захлопываю за собой дверь.
- Мам! - Восклицаю я, бегло оглядевший. Мокрые волосы прилипают к щекам, и я невольно связываю их в неуклюжий пучок. - М-мам!
Иду по коридору, заглядываю на кухню и чувствую, как желудок делает кульбит.
- Дел, это ты?
О, Боже. Я хрипло выдыхаю и прикрываю глаза.
Наверно, ноги у меня подкашиваются, потому что я вдруг упираюсь спиной о стену и застываю на добрые пару минут. Покачиваю головой, утопая лицом в ладонях, а затем с вызовом руки опускаю и срываюсь с места. Нахожу маму в гостиной. Они сидит в кресле, и, кажется, сливается со светло-бежевой обивкой. Кожа у нее белее снега.
- Ч-что с т-тобой? К-как т-ты… к-как…
Я запинаюсь, злюсь на себя, а затем подхожу к маме и порывисто обнимаю.
- Дел, - с ее губ слетает сиплый вздох, - дорогая, как же ты меня напугала.
Ее голос срывается, а руки сжимают меня все крепче и крепче. Я не собираюсь глаза открывать. Черт же возьми, я не хочу! Я беспомощно упираюсь лбом в ключицу матери и чувствую колючие слезы, прикатившие к глазам. Бессмысленные и предательские слезы, сопровождаемые судорогами глотки и трясущимися коленями.
- Т-ты…
- Прости, я просто увидела, как ты прыгнула, как ты вообще додумалась, Дел? Ох, ну как ты могла? Девочка моя, это же чистой воды безумие.
- Т-так нужно.
- Нет, не говори подобных вещей, - мама отстраняется и пронзает меня недовольным взглядом, - ты слишком мало боролась, моя дорогая. Люди сражаются всю жизнь, а ты же решила сдаться уже сейчас. Ты не имеешь права.
Стыд подскакивает к горлу. Я поджимаю губы и отворачиваюсь, ощутив себя глупой и растерянной. Мне просто было больно, и я просто решила поставить точку.
- Разве так мало страдающих людей, Дельфия? - Поднимаясь, спрашивает меня мама и слабо выдыхает. - Если бы каждый раз люди сдавались, на земле бы никого не осталось.
- Оно гор-р-рит. - Я порывисто ударяю себя по груди и гляжу на маму. - Здесь.
- У всех горит. И это хорошо. Потому что когда перестанет гореть - ты перестанешь дышать.
- Мама вскидывает подбородок, затем проходится холодными пальцами по моей щеке и дергает уголками губ. - Больше не делай так.
Я киваю. Не хочу соглашаться, но соглашаюсь, потому что верю маме. Наверно, мне в очередной раз пришлось столкнуться с той частью себя, которая хочет стать свободной.
Свобода - вымысел. Я давно должна это уяснить.
Мама выходит из гостиной, держась руками за талию, а я плетусь за ней, будто бы я боюсь, что с ней что-то случится, если отвернусь. Да, словно от меня что-то зависит. Она останавливается уже в коридоре, тянется пальцами к двери, но застывает. Глядит на меня через плечо и брови сводит, словно собирается сказать что-то важное.
- Я видела это.
- Ч-что?
- Этот день. Видела очень давно, когда ты еще была совсем малышкой. - В ее глазах проскальзывает страх, обнаженный и явный. Она поджимает губы, но они все равно у нее трясутся. Я чувствую, как внутри у меня все скручивается, сводит судорогами под музыку ее громыхающего сердца. - Ты должна знать, что я люблю тебя.
- М-мам.
- Будущее можно изменить. И мы нередко доказывали это. Я доказывала, когда тебя видела мертвой, видела, как ты задыхаешься в ванной, но приходила, спасала тебя. Ничего не происходит без вмешательства человека, человек сам решает, по какой дороге пойдет!
- Я не понимаю. - Колит. Внутри. Мама говорит горячо, а мне становится холодно.
- Ты уйдешь.
- Я н-не…
- Ты уйдешь, потому что это починит тебя, Дельфия, - договаривает она. Мы глядим друга на друга рассеянно, - починит тебя так же, как ты чинишь других.
Я застываю. Что вообще происходит? О чем она говорит? Ничего не понимаю! И это начинает меня дико раздражать. Злость прокатывается по спине стаей мурашек, и гляжу я на маму уже не растерянно, а рассерженно. Почему она тянется к двери?
- Ч-что ты д-делаеш-шь? - Еле выговариваю я, но не потому, что заикаюсь, а потому, что невероятно злюсь. Мама обхватывает пальцами дверную ручку. - П-прекрат-ти.
- Так надо. Эти люди помогут тебе.
- Мне не н-нужна н-ничья п-п-п… - черт возьми! Я злюсь, и говорить еще труднее!
- Дел…
- …п-п-помощь!
- Выслушай их, пожалуйста.
- Они лишь х-хотят, чтобы я помогла. К-как и все люди.
- Не сомневайся, что, помогая другим, ты помогаешь себе.
Я усмехаюсь, зло усмехаюсь. Покачиваю головой, не веря, что моя мама говорит мне подобное и расправляю плечи. Нет, это какое-то безумие. Я не собираюсь никуда уходить.
- Н-нет.