Ранним утром, как и было условлено, к воротам усадьбы Слиасторп подкатила повозка, в которой сидела старая королева Асфрид в окружении мешков и сундуков. Две служанки шли следом, двое рабов-мужчин вели в поводу еще двух лошадей. Как и в прошлый раз, Кнут сын Горма вышел встретить ее и помочь выйти из повозки.
– Мои люди уже готовы, – сказал он, подавляя зевок: час был ранний. – Отдохни немного, и тронемся. Хорошо, что у вас есть лошади.
– Нужно чуть подождать, – заметила Асфрид. – Моя внучка едет следом.
– Твоя внучка уже взрослая?
– О да! Это единственная дочь моего младшего сына Олава и единственная ныне девушка в нашем роду. Да вон она.
Обернувшись и поглядев на дорогу, по которой приехала, королева Асфрид указала рукой. Кнут обернулся.
Хмурое зимнее солнце, проглянув меж туч, осветило каменистую дорогу, местами покрытую островками полурастаявшего снега. Светло-серый, почти белый конь сам казался сделанным из этого снега – или облаком, спустившимся к земле. Хвост и грива развевались, будто метель, и всадница в синем плаще и с вьющимися по ветру длинными рыжими волосами была подобна валькирии, мчащейся на битву. При свете дня она казалась еще лучше, чем в дрожащих отблесках пламени, и Кнут застыл, не в силах отвести глаз. Он снова видел свою богиню Фрейю и теперь уже знал, кто она; но и открытие, что эта девушка – обычная смертная, ничуть его не разочаровало.
Подъехав к воротам, она остановилась, рабы подбежали, чтобы помочь ей сойти с седла. Кнут было двинулся, но остался на месте. Гунхильда подошла к бабушке.
– Кто этот человек, ростом и всем видом так похожий на конунга? – весело обратилась она к Асфрид. – Должна ли я приветствовать его как Кнута сына Горма или как Харальда сына Горма? Ведь не может быть, чтобы он был простого рода!
– Да ты же меня знаешь! – Кнут наконец пришел в себя и улыбнулся. – Неужели у женщин и впрямь такая короткая память, как говорят, и ты всего за три дня успела меня забыть?
– За три дня? – Гунхильда вытаращила глаза в выразительном недоумении. – Я никогда тебя не видела. Может, ты сам скажешь, как мне тебя называть?
– Я уже отвечал тебе на этот вопрос.
Гунхильда обернулась к Асфрид с выражением недоумения и легкой обиды.
– Он смеется надо мной! Кто этот человек и почему он думает, будто я его знаю?
– Это Кнут сын Горма, сын королевы Тюры, нашей с тобой родственницы через моего деда Сигфреда конунга, – обстоятельно пояснила Асфрид с самым достойным и невозмутимым видом. – А почему он думает, будто ты должна его знать – наверное, он так прославлен в Йотланде, что лишь невежды не поймут с первого взгляда, кто перед ними. Надеюсь, он простит девушку, которая не по своей вине осталась в неведении.
– Но ты же приезжала сюда! – воскликнул Кнут. Он не был ловок в спорах, но теперь понял, что ошибался, думая, будто ему все ясно. – Приезжала ночью, на пир в честь Дня Фрейи!
– Я? – Гунхильда вытаращила глаза. – Я приезжала? Что ты такое говоришь, Кнут конунг? Как я могла сюда приехать в День Фрейи? Как я могла бы сама отдаться в руки враждующего с нами рода, пока не заключено даже перемирия? Разве я похожа на сумасшедшую? Я надеялась, что моей бабушке, мудрой королеве Асфрид, удастся склонить тебя к миру, но как это могла бы сделать я, молодая несведущая девушка?
– Но мне ведь это не приснилось! Ты была здесь! – Кнут оглянулся на своих людей, которые дружно закивали. – Ты приехала – правда, конь был другой, вороной, – и мы все подумали, что к нам на пир явилась сама Фрейя! Любой бы подумал… – добавил он, еще раз оглядев Гунхильду, и по тону его было ясно, что он хочет сказать: такую красивую девушку всякий примет за богиню.
Сейчас она казалась даже более красивой, поскольку при свете дня яснее была видна нежность белой кожи, прелесть каждой черты лица, яркий румянец, золотистые веснушки на чуть вздернутом носике, серо-голубые глаза, будто весеннее небо, омытое первым теплым дождем. От влажного воздуха ее волосы распушились и окружали голову и фигуру девушки, будто облако сияющего пламени.
– О боги… – прошептала Гунхильда с потрясенным видом. – О Фрейя…
Изумленными глазами взглянув на Кнута, она перевела взгляд на Асфрид.
– Надо думать, я поняла, в чем дело! – Королева Асфрид кивнула. – Боги благосклонны к тебе, Кнут конунг. В свой праздник Фрейя и правда спустилась с небес, желая повидаться с тобой, но чтобы не ослепить и не свести с ума смертных истинным видом своей красоты, она приняла облик моей внучки. И мы от всего нашего рода горячо благодарим богиню за эту честь! – Асфрид подняла ладони к небу, потом поклонилась. – Да славится вечно Невеста Ванов! А мы ежегодно будем приносить Всаднице Кошек особые жертвы в этот день в благодарность за ее великую милость и завещаем делать это всем потомкам!
Гунхильда, будто от волнения, спрятала лицо на плече у бабушки. А Кнут, глядя на нее, все шире расплывался в улыбке. Всякому лестно, если для свидания с ним сама богиня спустится из небесных палат! И вдвойне приятно, если она для этого изберет облик такой красивой девушки. Но не меньше радовало и то, что сама девушка, в отличие от богини, не уехала в Асгард.
– Я рад, что Фрейя удостоила меня вниманием, и тоже буду приносить ей особые жертвы в этот день! – сказал Кнут. – Но не менее я рад и тому, что ты, йомфру Гунхильда, живешь здесь, на земле, и благодаря богине я даже сумел повидать тебя раньше, чем ты меня. С удовольствием буду сопровождать тебя и твою бабушку к моему отцу и матери. Следует думать, богиня вмешалась, чтобы помочь нашим родам преодолеть вражду.
– Ну а если боги этого желают, они укажут и средство, – согласно кивнула Асфрид.
Гунхильда наконец подняла лицо, повеселевшими глазами взглянула на Кнута и улыбнулась.
***
Обратный путь пролегал по местам, где дружина Кнута не так давно уже проходила. На сей раз северяне держались мирно, однако жители прятались в лес, и несколько раз приходилось останавливаться на ночлег в пустых, брошенных хозяевами усадьбах. Спали прямо на полу, подстелив солому и укрывшись плащами; королеве Асфрид и ее внучке всегда доставалось место на лежанке, в тепле очага. На них смотрели с большим любопытством, не зная, считать ли женщин Инглингов пленницами. По стране расползались смутные слухи о посещении молодого конунга Фрейей; в тот час его люди были слишком пьяны, чтобы толком понять, что к чему, поэтому повествование украшалось множеством удивительных подробностей. Уже рассказывали, будто Кнут был пленен красотой Олавовой дочери и посватался к ней, вследствие чего отказался от мысли воевать с властителем Южного Йотланда. Почтительное и любезное обращение Кнута с бабушкой и внучкой вполне эти слухи подтверждало.
Он и впрямь был явно увлечен Гунхильдой. Ей тоже нравилось его общество, и она уже не сомневалась, что сама Фрейя внушила ей мысль познакомиться с ним. Кнут был хороший человек: прямой, открытый, великодушный, дружелюбный, он ни в ком не хотел видеть врага и всегда готов был пойти на примирение. К тому же он был всегда весел, почти непрерывно что-то пел, рассказывал забавные истории, охотно принимал участие в вечерних играх и забавах – правда, недолгих, поскольку за время дневного перехода люди уставали. С каждым днем он все больше нравился Гунхильде: рослый, крепкий, с правильными чертами округлого лица, блестящими белыми зубами, маленькой русой бородкой, кудрявыми волосами чуть темнее и ясными голубыми глазами. Почему отец раньше не подумал, как можно уладить отношения с Гормом, когда у одного есть взрослая дочь, а у другого – двое взрослых сыновей? Путем брака между ними можно смягчить вражду и так или иначе договориться. Кнютлинги и Инглинги владеют каждый своей половиной Дании, но у обоих найдутся враги и помимо друг друга. Так не лучше ли властителям Йотланда жить в мире между собой? Горма не должны так уж задевать богатые доходы хозяев Хейдабьора, если он будет знать, что со временем все это достанется его собственным внукам.
Но Гунхильда хорошо понимала, что не так легко будет прекратить вражду, которая продолжается уже не первое поколение. Имея двоих сыновей, Горм наверняка желает видеть одного из них конунгом в Слиасторпе. Вероятно, он не будет возражать, если женой этого сына станет дочь бывшего владельца этих земель. Но очень возможно, что условием мира он считает полное уничтожение датских Инглингов. Ради собственной чести королева Тюра не позволит обидеть своих родственниц. Но что сделает отец? Олав конунг отличался храбростью, но не здравомыслием, и горе Асфрид, когда она ставила поминальный камень по своему среднему сыну Сигтрюггу, усиливало то соображение, что теперь судьба рода и страны в руках Олава. Сигтрюгг и погиб оттого, что братья не вовремя рассорились, и от досады Асфрид даже не упомянула о младшем сыне в надписи на рунном камне.
Все зависело от Горма конунга и от того, разделяет ли он миролюбивые устремления Кнута. И встретиться с ним Асфрид и Гунхильде предстояло уже завтра – до усадьбы Эбергорд, где жил Горм, оставалось меньше дневного перехода. Род Кнютлингов пришел с севера Йотланда, но, захватив власть над срединной частью полуострова, обосновался в священном месте, возле святилища, где даны приносили жертвы уже не первый век, вблизи древнейших погребений еще тех вождей, что приходились сыновьями богине Гевьюн и бились бронзовыми клинками.
– А почему усадьба так называется? – спросила Гунхильда по дороге.
Моросил дождь, и они с бабушкой, сидя в повозке, прятались под кожаными плащами. Кнут ехал рядом верхом.
– Такое название дал ей мой дед Хёрдакнут, – охотно начал рассказывать он. – Тогда усадьбе едва была построена. Однажды ночью он вышел по нужде и увидел, что огромный кабан жрет пойло, приготовленное в колоде для домашних свиней. Он быстро вернулся в дом, разбудил своего человека Стейна и сказал: "Подай мне мое охотничье копье". Стейн сказал: "Но сейчас слишком темно, чтобы идти в лес". А Хёрдакнут ответил: "Мне не придется идти далеко". Тогда Стейн подал ему копье, он вышел и убил того кабана. И сказал, что отныне его усадьба будет называться Кабаний Двор.
Гунхильда улыбнулась: скорее всего, ей довелось услышать семейное предание. Она знала, как на самом деле охотятся на кабана: для этого нужны собаки, которые его загонят и вынудят остановиться, держа зубами за уши, чтобы охотник мог подойти ближе и ударить копьем; часто собаки гонят зверя к расставленной на тропе сети, а люди подходят, по двое-трое, когда он уже запутается в ней и будет почти обездвижен. И то нередко бывает, что зверь уносит в боку несколько стрел или обломанное копье, а находят его с собаками по следу, когда он ослабеет от потери крови. А чтобы одним ударом, в одиночку, ночью… Впрочем, в прежние времена люди были куда удалее нынешних, это вам всякий старик подтвердит!
– Но этому есть и другое объяснение, – вступил в разговор Регнер ярл, видя, что она старается подавить улыбку.
Первое впечатление не обмануло Гунхильду: это и правда был весьма достойный человек. Держался он всегда спокойно, со всяким был любезен, отличался умом и был всеми уважаем. При этом он был одним из лучших бойцов всего Йотланда своего поколения, и Гунхильда много слышала о нем даже до того, как им пришлось увидеться. И хотя как человек он заслуживал уважения и дружбы, она не могла не думать о том, сколько людей из дружины ее отца нашло смерть от его руки. А потому старалась избегать разговоров о прошлых сражениях, чтобы не узнать подробностей.
– Дело в том, что неподалеку от усадьбы есть старинный священный камень, – оживленно и охотно продолжал Регнер. – Он посвящен Фрейе и имеет форму свиньи или кабана. Именно там наши конунги приносят жертвы, хотя во все остальное время, кроме двух главных годовых праздников, мужчинам не советуют приближаться к нему – Фрейя благосклонна только к женщинам и только от них принимает на этом месте мольбы и жертвы.
– А можно нам пойти к нему? Бабушка! – Гунхильда оглянулась на Асфрид. – Думаю, нам с тобой было бы очень хорошо принести жертвы Фрейе.
– Едва ли отец станет возражать, – кивнул Кнут. – Уже завтра мы будем в Эбергорде, и тогда я провожу вас к Серой Свинье – он так называется.
– А нельзя ли нам попасть сначала к Серой Свинье, а потом уже в усадьбу? – попросила Гунхильда, и Асфрид одобрительно кивнула.
– Не лучше ли вам сперва отдохнуть после долгой дороги? – предложил Регнер.
– Мы ведь не знаем, насколько Горм конунг будет милостив к женщинам Инглингов, – заметила с грустью королева Асфрид. – А Фрейя добра к нам, мы ведь совсем недавно получили тому подтверждение. Будет лучше, если мы сначала попросим ее о покровительстве на этой земле и в доме Горма конунга, а потом уж явимся к нему. Пусть Фрейя внушит ему мысль быть добрым к двум одиноким женщинам прежде, чем мы покажемся ему на глаза.
– Мой отец не обидит женщин! – заверил Кнут. – Тем более что вы сами отдались под мое покровительство и пришли к нему как свободные гостьи и наши родственницы.
В его голубых глазах, устремленных на Гунхильду, отражалась преданность и готовность защитить ее. Это, конечно, было хорошо, но решать будет все-таки не он, а его отец.
– Но почему бы им не попросить богиню, если от этого будет спокойнее? – заметил Регнер. – Мы ведь поедем почти мимо, это задержит нас не надолго, а потом продолжим путь и вскоре будем дома.
На том и порешили. Миновало еще несколько дней, и вот Регнер ярл показал тропинку, отходившую от Ратного пути: она вела к Серой Свинье. Но повозку пришлось оставить: петляющая меж холмов и перелесков тропа была для нее слишком узкой и каменистой.
Кнут и Регнер пошли проводить женщин. С собой у них был хлеб и сыр из дорожных припасов для подношения богине; жаль, молока и меда пока было взять негде, но это можно будет восполнить в будущем.
День был довольно ясный, снег не шел, а прежний растаял, так что идти приходилось осторожно, чтобы кожаные подошвы башмаков не скользили по мокрым камням. Кнут поддерживал Гунхильду, Регнер взял на себя заботу о королеве Асфрид. Один из его людей вырубил ей для надежности посох, хотя обычно королева, еще бодрая для своего возраста, обходилась без подпорок.
Заметно было приближение священного места: на низких сучьях деревьев, на больших камнях вдоль тропы виднелись черепа коз, овец, свиней, оставшиеся от прежних жертвоприношений; их было довольно много, а ведь животных в жертву приносят не чаще двух раз в год. На кустах здесь и там болтались на ветру ленты, куски полотна, небольшие мотки пряжи – обычные жертвы богиням-покровительницам.
– Наши женщины обходят Серую Свинью по три раза, каждый раз оставляя что-то возле нее, – рассказывал по дороге Кнут. – Это очень почитаемое место: там вокруг несколько курганов, в том числе могила нашего деда Хёрдакнута.
– А его отца?
– Его отец, Свейн сын Харальда, погребен у себя на родине, в Рогаланде. Дед Хёрдакнут был первым из нашего рода, кто раздобыл себе владения в Среднем Йотланде. Вон она! – Кнут остановился и показал вперед. – Видите за деревьями большой серый камень? Это и есть Серая Свинья. Дальше мы с вами не пойдем и будем ждать у дороги. Сейчас не тот срок, когда Фрейя хочет видеть мужчин возле своего священного камня.
– Хорошо, мы не заблудимся и сами, – поблагодарила Асфрид, и дальше они двинулись вдвоем с внучкой.
Валун под названием Серая Свинья был весьма велик – пожалуй, размером с бедняцкую хижину, и очертаниями действительно напоминал свинью. К камню вела широкая тропа, хорошо заметная даже на каменистом грунте, но она кончалась, не доходя до него шагов десять. Здесь проходила граница, выложенная небольшими белыми камнями – круг священной земли, куда имел право войти только приносящий жертвы. В дни больших годовых празднеств внутрь круга проходил только конунг, как верховный жрец, с женщинами своей семьи, а все прочие участники жертвоприношений останавливались у белых камней. Сейчас еще под боком камня видны были свиные кости и череп, оставшийся после недавнего йоля; когда они окончательно очистятся и побелеют, череп присоединят к остальным на дороге, а его место займет голова новой жертвы. Гунхильда подумала, что, возможно, под самим камнем лежит несколько и человеческих черепов – головы древних конунгов, в давно прошедшие века принесенных в жертву богам плодородия в неурожайный год, для предотвращения голода. На ее памяти ничего такого уже не происходило, но старинные саги рассказывали о подобном. Эту участь разделил и кое-кто из ее далеких предков Инглингов.
Приблизившись к черте белых камней, Гунхильда и Асфрид остановились и немного помолчали, собираясь с мыслями. Потом Асфрид первой вошла в священное пространство и медленно двинулась вокруг камня, нараспев приговаривая мольбу к Фрейе:
– О светлая Невеста Ванов, сестра Фрейра! К тебе взываем мы в часы печали!
Гунхильда тоже вошла в круг и встала так близко к камню, как было можно, чтобы только не мешать бабушке идти. Закрыв глаза, она прислушивалась к дыханию камня, за сотни лет впитавшему в себя столько людских чувств, печалей и радостей, опасений и надежд, что он сам стал живым. От него исходила такая ощутимая сила, что пробирала дрожь, но Гунхильда не боялась. Ведь она происходила из рода Инглингов, а значит, от самого Фрейра. Закрыв глаза, она мысленно перечисляла всех своих предков, начиная от самого Ингви Фрейра, как всегда делают, когда впервые знакомятся с дальними родичами, нащупывая в глубинной тьме времен свой общий корень: Фьельнир, Свейгдир, Ванланди, Висбур, Домальди, Домар, Дюггви, Даг, Агни… Десятки имен, и сколько разных судеб: кто-то из этих конунгов был прославлен доблестью, захватывал новые земли и оставлял сыновьям богатое наследство, кто-то был робок и все время сидел дома, а кому-то боги не дали удачи, послав позорную смерть от рук раба или родича. Но все они в равной степени были звеньями цепи, протянутой от богов, из небесных палат Асгарда, к ней, Гунхильде, дочери Олава и Гильды, на эту мокрую поляну среди влажного мха, блестящих валунов и островков мокрого снега в ложбинах…
***
Харальд сын Горма часто приходил на курган своего деда Хёрдакнута, когда ему было о чем подумать. В летнюю жару он укрывался в тени поминального камня, где была выбита надпись: "Горм поставил камень по отцу своему Хёрдакнуту. Он покорил Йотланд. Вилфрид вырезал руны". Даже зимой Харальду было хорошо здесь, где близость богов и предков ощущалась, как ни в каком другом месте. С вершины кургана все ежедневные заботы и огорчения казались мелким и несущественными; словно сам Один, он взирал на них с высоты и понимал, чего они стоят на самом деле.