– Здесь мой друг собрал все истории и легенды, что рассказывали про красавицу, которая утопилась от несчастной любви. В конце сороковых и в пятидесятых годах еще живы были старушки, которые рассказывали про девушку так, что заслушаешься, с массой подробностей, чуть ли не как очевидицы. Правда, имена называли разные – то Марьяной нарекут, то Лизаветой, то Наталией. А потом старушки поумирали, их рассказы частично забылись. Не до старорежимной ерунды было народу – строителю коммунизма…
– Но осталась эта тетрадь.
– Осталась, – подтвердил Михалыч. – Я дам тебе ее почитать, раз уж ты вроде как наследница Эдуарда Петровича, но прежде кое-что расскажу и покажу.
Надежда усмирила нетерпение и приготовилась слушать.
– В чем вся закавыка с этими самыми Самойловичами, – начал старик. – Их загородная усадьба стояла на том самом месте, что после прозвали проклятым. Четыре дома подряд сгорели там по неизвестным причинам. Ну, первый вроде крепостные крестьяне подожгли во время бунта, однако фактами – что именно крестьяне – это не подтверждается. Во второй, сказывают, попала молния. Третий и четвертый не то хозяева по неосторожности подпалили, не то их завистники. В общем, ничего определенного, только место это явно облюбовал красный петух, поэтому вот уже лет сто там никто не селится. Так что если и были какие документы, то превратились в пепел много-много лет тому назад.
Надежда приуныла, но тут ехидный старик поднял палец:
– Но… но у Самойловичей в центре города был еще один дом. Ему тоже порядком досталось, но он уцелел и дошел до наших дней, правда неоднократно достроенный и перестроенный, в нем теперь люди живут. То, что владельцам не удалось вывезти за рубеж, попало в архив и частично в музей. Так вот в запасниках я обнаружил… – И Михалыч жестом фокусника, достающего кролика из шляпы, вытащил из стопки фотографий один из снимков. – Гляди.
Это оказался гравированный портрет, точнее, нечеткая фотокопия портрета молодого человека в военном мундире восемнадцатого века.
– Гравюра эта, судя по всему, была сделана с живописного портрета, который не сохранился, – заметил Михалыч. – Как, впрочем, и сама гравюра.
– И что же в нем такого замечательного? – спросила Надежда, стараясь не обращать внимания на то, как забилось сердце в предчувствии чудесного открытия.
– А вот в чем. – И старик, достав из секретера увеличительное стекло, указал на верхний правый угол снимка.
Надежда сначала вгляделась в изображение невооруженным глазом, затем взяла в руки лупу. На рисованном картуше с завитушками, словно вырезанными из дерева, значились инициалы, похожие на… К. и С.!
– Такие же, как на медальоне, – потрясенно прошептала Надежда. – Неужели это тот самый молодой человек, которого любила дама в сером платье с моего портрета?
– Так сразу и тот самый! – усмехнулся Михалыч. – А простое совпадение тебя не устраивает? Да и изображение нечеткое.
Она еще раз вгляделась в снимок, теперь уже все внимание сосредоточив на портретируемом. Гордая осанка, прямой открытый взгляд, рука, лежащая на эфесе шпаги, пудреный парик – и очень юный возраст. Ей показалось, что именно такого молодого человека видела она в полусне в один из первых дней, проведенных в доме тетки Нилы.
– Нет, не устраивает! – решительно заявила Надежда. – Это точно был он, тогда, на лошади…
– Когда тогда и на какой такой лошади? – недоуменно посмотрел на нее Михалыч.
Девушка прикусила губу. Не хватало еще, чтобы старик, к которому Надежда успела проникнуться симпатией, решил, что она немного не в себе, и перестал с ней общаться.
– А я про лошадь что-то сказала, да? – изобразила Надежда крайнее удивление. – Ну, наверное, просто представила себе этого молодого человека, а в его времена все только на лошадях и ездили, да еще в каретах, вот и вырвалось неосознанно…
Михалыч принял объяснение, потому что кивнул и сказал:
– Тогда ладно. Бери обе тетради – никому раньше их не показывал и не давал. Может, что и вычитаешь путное…
– А фотографии?
– Они-то тебе зачем? Здесь только копии планов сгоревшей усадьбы, портреты последних Самойловичей, что успели драпануть за рубеж, и…
– Я того молодого человека имею в виду, – пояснила девушка. – Или вам жалко, или вы боитесь, что я его испортить могу?
Михалыч замахал на нее руками:
– Что ты, какое там жалко, просто не подумал. И его тоже возьми. А хорош парень, правда? – И он подмигнул Надежде. – Теперь таких не сыскать. До пятидесяти дурью маются, себя ищут, а после пятидесяти требуют, чтобы им, как престарелым, место в транспорте уступали.
– Ну, это вы переборщили, – улыбнулась девушка. – Сейчас тоже много хороших молодых людей попадается.
– Что ж ты ни одного не встретила? Такая симпатичная и образованная, а все в девках ходишь.
Надежда вспыхнула:
– Почему в девках? У меня есть… друг, он… он… Да и потом, откуда вам все про меня известно?
– У меня тут такая агентурная сеть, что ни одному ЧК и не снилось. Можно сказать, сорок девок, один я. Первый парень в городе, в своей возрастной категории естественно. Жалко ты вчера ко мне не заглянула. Мария Семеновна такие пирожки с картошкой принесла, пальчики оближешь…
– Вот, значит, как. И Мария Семеновна туда же.
Михалыч посмотрел на нее чуть виновато и попросил:
– Прости ты меня, старика. Это я про "девку" сболтнул не подумав. Уж больно ты мне понравилась, да и Мария Семеновна про тебя только хорошее говорила. – Он подкрутил невидимый ус. – Эх, сбросить бы мне годков этак… много, я бы за тобой приударил, будь уверена!
– Ладно, чего уж там. Считайте, что простила, Виктор Михайлович, – усмехнулась Надежда и стала аккуратно убирать в папку тетради и снимок. – Спасибо за чай и за вот это. – Она похлопала ладонью по сумке.
Когда уже прощались, хозяин дома не удержался, а может, взяла верх потребность знать, что вокруг делается, и спросил:
– А друг-то твой, он как, ничего?
– Очень даже ничего, – не задумываясь ответила Надежда, а потом всю дорогу до дому гадала, сказала так, чтобы не выглядеть убогой и никому не нужной, или потому, что неожиданно для себя подумала в этот момент о Владимире…
Действительно, молодой человек был очень даже ничего. Сразу стало как-то жаль времени, что у нее ушло на бесцельное посещение музея и почти бесплодное сидение в архиве. Лучше было бы… Надежда, прищурившись, поглядела на голубое небо, на живописные заросли лопухов, из которых пышным кустом торчали розовые мальвы, и мечтательно вздохнула…
Глава 15
Дома, в галерейке, возле лестницы, что вела на второй этаж, с ней как бы невзначай столкнулся Владимир.
– Привет. Ты из архива? – спросил он.
Надежда кивнула:
– Оттуда. Откуда же еще…
– Что-то интересное нарыла?
– Очень может быть.
– Расскажешь?
Ей и самой хотелось с кем-нибудь поделиться добытыми сведениями и разобраться с легендами.
– И расскажу, и покажу! – радостно объявила девушка.
Владимир сразу почувствовал, что солнце засияло ярче, что листья на деревьях зашелестели нежнее, защебетали звонче птицы.
"Осторожнее, парень, – прозвучал в подсознании предупреждающий голос. – С тобой еще никогда ничего подобного не приключалось. Опомниться не успеешь, как будешь бегать за этой девицей, словно ополоумевший от счастья щенок, а ночами грезить о свиданиях с ней". – "Вот и хорошо, что сподобился, – возразил ему Владимир. – Некоторые влюбляются по-настоящему, даже женятся. И утверждают, что в этом есть своя прелесть. А раз так, то в жизни надо успеть все изведать… И потом, ни о чем таком эдаком вроде женитьбы речи пока не идет". – "Пока", – заметил ехидный собеседник. Но тут Владимир на него цыкнул, и он недовольно замолк.
Молодой человек пропустил девушку вперед и вслед за ней поднялся на второй этаж.
Они устроились в креслах за шатким столиком перед портретом дамы, словно приглашая ее если не поучаствовать в их разговоре, то хотя бы поприсутствовать при нем. Ведь кого-кого, а ее это касалось больше всех. "Кто знает, может, и знак какой подаст", – подумала Надежда, незаметно для себя уже давно одушевляя изображение.
Она в подробностях передала Владимиру беседу с Михалычем и торжественно вынула из сумки папку с тетрадью.
Читать ее решили вслух, дабы не тратить лишнего времени. И право это, как первооткрывательница, присвоила себе Надежда, чтобы хоть на малую долю секунды узнавать раньше Владимира то, что там написано. Читая, она мысленно видела исключительно незнакомку из своего сна, которую ассоциировала с девушкой на портрете, и постепенно вошла в образ. Будто вела повествование от ее лица.
Владимир не столько вслушивался в смысл произносимых Надеждой фраз, сколько любовался ею. Взволнованная, с горящими глазами и прерывающимся голосом, она чем-то неуловимо напоминала даму в сером платье. "Наверное, своей одухотворенностью и надеждой на чудо, – решил он. – Какая же она ранимая, восприимчивая и трепетная. Такую невзначай обидишь, а потом не простишь себя до гробовой доски…"
– Все, – тихо произнесла Надежда и, закрыв тетрадь, положила на нее ладонь. – Что скажешь?
Владимир сделал вид, что погрузился в размышления. Он слышал далеко не все, но суть уловил.
– Говорят, существует всего пара десятков сюжетов сказок или преданий, и они кочуют от одного народа к другому. Вряд ли когда-либо удастся выяснить, кому принадлежит пальма первенства. Молодой столичный повеса соблазнил провинциальную барышню, а потом бросил. Она погоревала, погоревала да и утопилась, или ушла в монастырь, или просто делась неизвестно куда. Взять хотя бы "Бедную Лизу" Карамзина…
– Нет, "Бедную Лизу" мы брать не будем. И потом, почему обязательно бросил? – решительно возразила девушка. – Давай лучше отметем из прочитанного то, что может быть откровенным вымыслом, и оставим то, что похоже на правду.
– Давай, – охотно согласился Владимир и ближе придвинулся к Надежде, ну, наверное, чтобы удобнее было отграничивать правду от вымысла, даже для убедительности достал из нагрудного кармана рубашки карандаш, с которым никогда не расставался.
– Портрет девушки с медальоном и сам медальон, реально существующий, – это раз, – сказала Надежда и выжидательно посмотрела на молодого человека.
Тот кивнул, соглашаясь.
– И то и другое находится в одном доме. В доме тетки Нилы, предки которой жили тут неведомо с каких времен. Это два.
Владимир опять кивнул.
– Напротив находилась загородная усадьба помещиков Самойловичей, к которым в то же время, в какое приблизительно был написан портрет, приезжал племянник из Санкт-Петербурга.
На этот раз молодой человек покачал головой, изображая сомнение.
– Я бы сказал, что это несколько притянуто за уши. – Увидев, как Надежде не хочется расставаться с этой идеей, он сдался и произнес: – Ну, допустим. Только знаешь, что меня смущает?
– Нет.
– Платье…
– Платье? – удивленно переспросила девушка.
– Да, платье. Твои предки были купеческого сословия, а девушка на портрете одета как знатная дама, дворянка…
Надежда хлопнула себя ладонью по лбу, как если бы ее посетило откровение.
– Все верно, – выдохнула она, распахнув до невозможности глаза. – Это было не мимолетное увлечение, не короткий роман, а самая настоящая любовь, которая выше сословных предрассудков!
Владимир был потрясен ее неожиданным выводом.
– Откуда ты это взяла?
– Оттуда. Сам же сказал про платье. Они жили вместе, и он одевал ее как ровню себе, и портрет своей возлюбленной заказал не какому-то местному мазиле, а настоящему художнику, может, даже этому твоему Рокотову…
– Положим, не моему, а…
– Не перебивай, – осадила его Надежда. – Потом их переплетенные инициалы на медальоне. Это свидетельствует о том, что они собирались быть вместе долго-долго…
– Но что-то или кто-то им помешал, – закончил Владимир.
– Ой, как не хочется об этом думать, – вздохнула девушка.
– Вот и не думай. Давай представим, что у них все сложилось распрекрасно и они умерли в один день, на одной подушке, прожив вместе лет эдак сто.
– А камень? – спросила Надежда. – С ним как быть?
– Какой такой камень?
– Да тот, что прозвали "Девичьи слезы". Помнишь, о нем еще в тетрадке упоминалось? Ну, вроде та девушка приходила к обрыву, садилась на камень и плакала над своей печальной судьбой, а потом бросилась вниз и утонула…
– Мало ли чего бабки насочиняли, – отмахнулся Владимир. – Да и не могла она утонуть: под обрывом воды воробью по колено.
– Может, и так, только камень-то существует, – сказала Надежда и вскочила с места. – Пойдем покажу.
Как же не хотелось Владимиру покидать насиженное кресло подле очаровательной девушки, от которой исходил такой приятный переливчатый аромат, в котором угадывались и запахи луговых цветов, и свежесть утреннего ветерка, и… Словом, молодой человек так расчувствовался, так разнежился, что готов был, лишь бы не двигаться с места, горы свернуть. Или еще какую глупость несусветную совершить. Настолько настоящий миг показался ему прельстительнее самой таинственной и романтической легенды.
Но Надежда уже манила его за собой. Они вышли из дому и пошли по тропинке к обрыву. На самом его краю росла береза, отчаянно цепляясь корявыми корнями за песчаную осыпающуюся почву. Но стоять ей осталось так года два от силы, а потом вода и ветер сделают свое черное дело, и дерево рухнет вниз.
– Ну и где твой камень? – спросил Владимир, оглядываясь по сторонам.
В пределах видимости наблюдались только несколько берез, пара молодых сосенок и кусты орешника, с темно-зелеными зарослями ландышей возле корней.
– Там, – торжественно произнесла Надежда, подходя к обрыву и указывая куда-то вниз.
– Ты бы лучше отошла от края, – посоветовал Владимир и не без опаски взглянул туда, куда показывала девушка.
В воде, шагах в пяти от берега, действительно виднелся впечатляющего размера розовато-серый валун.
– Когда-то, как утверждают, он лежал наверху, но со временем скатился вниз, – пояснила Надежда. – Тетя Нила рассказывала, что раньше место это было достаточно глухое, безлюдное. Девушки любили приходить сюда, садиться на этот камень и выплакивать свои обиды и горести. Но наша девушка, наверное, была первой. Ты только представь: сумерки, завораживающая гладь реки, в которой отражаются первые звезды, тихий плеск волн и вокруг ни души. Только ты одна со своим горем…
– Впечатляет, – пробормотал Владимир. – Но все могло быть и не так.
– Нет, так, – возразила она. – Даже меня с подругой тянуло сюда, когда нам хотелось доверить друг другу самое сокровенное. Знаешь, всякие подростковые тайны и переживания, которые воспринимаются как ужасно серьезные. Да они такие, по сути, и есть с учетом возраста и приоритетов. И вот мы спускались по круче вниз, забирались на камень и говорили, говорили. Иногда плакали, так сладко, так самозабвенно…
– И взрослые вам разрешали сюда одним ходить?
– Конечно нет. И от мысли, что мы делаем что-то запретное, еще слаще замирало сердце.
Надежда улыбнулась своим воспоминаниям, а Владимир подумал, как было бы хорошо вот сейчас спуститься на берег, усесться в обнимку на нагретом солнцем валуне и представить, что они с Надеждой одни в целом свете и нет никого роднее их. Волны накатывают, бьются о камень, заставляя теснее прижиматься друг к другу. А затем опускаются сумерки, на далеком бакене зажигается красный огонек, из-за леса медленно выкатывается луна, молочный туман постепенно затягивает все вокруг кисейной пеленой…
– И потом, фамилия, которая начинается с буквы "С"… Как быть с ней?
Нельзя сказать, чтобы грубо, но очень уж не вовремя вырвали Владимира из его мечтаний и вернули в реальность.
– Прости, чья фамилия начинается с буквы "С"?
– Ну, того племянника из Санкт-Петербурга! Ты что, не слушаешь меня?
"Не хватало, чтобы она обиделась", – подумал Владимир и тут же выкрутился с ответом:
– Слушаю, еще как слушаю. Просто снова задумался, а вдруг инициалы К. и С. принадлежат все-таки ей, а не ему?
– Ему! В том-то и дело, что ему! – воскликнула Надежда. – Этому есть подтверждение. К тому же он был таким красавчиком, просто загляденье!
Владимира неприятно кольнуло ее восторженное замечание в адрес незнакомого мужчины.
– Я тоже женщинам, как правило, нравлюсь, – буркнул он с недовольным видом.
– Что?
– Рад, что тебе этот тип понравился, – произнес Владимир холодно и четко, вперив взгляд в пространство.
Надежда удивленно посмотрела на него и пожала плечами:
– Что ж тут такого странного? Увидишь его – скажешь то же самое.
– Кого увижу? Племянника из Санкт-Петербурга, которому в обед лет эдак двести пятьдесят стукнуло? Да и где ты с ним, интересно, познакомилась? Уж не на чердаке ли?
Он и сам не понимал, что его так разобрало, но не мог остановиться. Владимира так и подмывало зло острить и насмехаться.
Девушка внимательно посмотрела на своего собеседника, призадумалась на минуту и со вздохом сказала:
– Пойдем, я тебе его сейчас покажу. Сначала хотела повременить, думала сама разобраться, что да как. Но похоже, ты успокоишься, только когда увидишь его своими глазами.
Однако Владимир не собирался идти на попятный и расставаться с напавшей на него брюзгливостью.
– Опять пойдем! И куда теперь? Так и будем весь день до вечера ходить туда-сюда? То на обрыв, то обратно домой… А может, на другой конец города смотаемся? К твоему Михалычу? Тоже, наверное, красавец писаный…
Надежда даже топнула ногой от раздражения:
– Да что на тебя нашло? Так все было хорошо… – Она не договорила и, резко повернувшись, решительно зашагала по тропинке к дому.
– Вот-вот, хорошо было… – ворчал Владимир, тащась за ней следом.
По дороге он, правда, малость поостыл и переступил порог Надеждиной комнаты в более или менее мирном настроении. Но все его напускное пренебрежение и равнодушие как рукой сняло, когда девушка положила перед ним на столик нечеткий фотографический снимок.
Владимир даже привстал в кресле, не веря своим глазам.
– Можно… можно, я его возьму в руки? – запинаясь, спросил он.
Он долго и пристально всматривался в фотографию. Даже если бы у него в руках вдруг оказался подлинник Леонардо да Винчи, Владимир и то не испытал бы большего потрясения. Перед ним было изображение двойника молодого человека, портрет которого он написал позапрошлой ночью.
– Быть такого не может, – прошептал он, запуская одну руку в волосы, а другой продолжая сжимать снимок.
– Это ты про инициалы? – спросила Надежда и понимающе хмыкнула. – Я тоже, когда увидела, чуть с ума не сошла…
Но молодому человеку было не до каких-то там инициалов. У него самого ум заходил за разум, однако совсем по другой причине. То, чему он сейчас стал свидетелем, более того – к чему приложил руку, откровенно попахивало или переселением душ, или божественным откровением, или потусторонней ерундистикой, к которой Владимир был не готов. Нет, поговорить о реинкарнации, о жизни после жизни он был совсем не прочь, особенно в подходящей компании и под соответствующую закуску, но столкнуться с нечто подобным нос к носу… Словом, было от чего впасть в ступор.