Но глаза Раисы Андреевны остаются непонятно неподвижными. Потом в них пробегает и тотчас пропадает что-то, похожее на страх. Но, пожалуй, это и не страх. Скорее вызов или упрек. И потом ему странно кажется, что ее лицо так же непонятно начинает приближаться. Он знает, что должен сделать движение отодвинуться, но сделать этого не хочет. Напротив, ему хочется все больше и больше смотреть в это неотвратимо приближающееся лицо. Потом он чувствует осторожное прикосновение холодных, влажных, тонких пальцев, на которых несколько твердых колец, и от этого прикосновения вдруг сразу начинает обонять тонкий и душистый запах ее тела.
Чуть пошевелив губами, неподвижными в уголках, она спрашивает, точно желая в последнем движении коснуться его губ своими неясными губами:
- А… нам… тоже не видеться?
Пораженный, он молчит. В отдалении протяжно, не переставая, звонит звонок Варюши. Он понимает, что вдруг и снова, как когда-то давным-давно в Чепелевке, имении Четвериковых, он подошел к той же самой таинственной черте. Рвануться назад, провести рукой по лицу, - и очарование кончится… надолго, может быть, навсегда. Потому что вот эта женщина, такая внезапно желанная, как ни одна с момента встречи с Варюшей в Чепелевке, хотя он впоследствии, конечно, встречал многих, может быть, не менее прекрасных, - эта женщина сейчас повернется и уйдет. И от этого что-то явственно вдруг выпадает из его жизни. И уже потом его нельзя будет вернуть туда обратно. Он даже не знает, что это. Если угодно, это даже ужас, недозволенное и недопустимое. Но от него оторваться, отодвинуться почти совершенно так же страшно, как и ему поддаться, бесповоротно к нему придвинуться, - закружившись, упасть в него, как в бездну.
- Раиса… - сказал он, желая сказать: Раиса Андреевна.
Но она сжала его пальцы, точно прося не продолжать, и он отчетливо понял, что не может их отнять.
- Правда? Так лучше? - сказала она шепотом и вдруг засмеялась, потом прибавила:
- Это - безумие. Да?
Не выпуская ее пальцев, он поднес их к губам и целовал, чувствуя, что она дрожит так же, как и он, всем телом. Он знал, что еще одно мгновение, и, коснувшись его грудью, она сольется с ним в долгом, непрерывающемся объятии.
Внезапным насилием до его слуха дошел скрип двери и отрезвляющий голос Агнии:
- Ах, виновата!
Отпустив руки Раисы Андреевны, которые он держал высоко, невольно придав им трогательно-умоляющее положение, - он сказал, испытывая стыд и вместе волнующую радость:
- Заприте дверь, Агния.
Раиса Андреевна ушла в глубокой тишине. Петровский не двигался.
- Подождите, - сказал он горничной, когда она заперла дверь и повернулась, чтобы уйти. - Пройдите ко мне в кабинет. Мне нужно вам сказать.
Агния опустила глаза. Когда они пришли, Петровский притворил за нею дверь.
Прижавшись плотно спиной к библиотечному шкапу, покусывая губы и блестя двоящимся взглядом серых глаз, Агния, с несмелой выжидающей полуусмешкой глядела на него.
Игрою дикого случая жизнь его и, может быть, жизнь Варюши отдана сейчас в руки этой девушки, о нравственных качествах которой, хотя она живет у них уже более года, он не знает ничего.
- Агния!.. - Вдруг ему показалось, что вся его предыдущая жизнь рушится, точно карточный дом. И он заговорил с этой девушкой откровенно и странно, одновременно ужасаясь, стыдясь и радуясь, что говорит с нею, как с равной. - Я вас прошу мне поклясться, что вы… не скажете барыне… Вы понимаете, Агния, что этого нельзя сказать барыне? Это ее убьет. Ведь вы не можете не знать… какие у нее слабые нервы… Поклянитесь же мне.
- Хорошо-с, - проговорила она, - я не скажу барыне. И с какой стати мне говорить? Разве это мое дело?
Она по-прежнему, прижавшись к шкапу, смотрела на него бегающим, выжидающе-блестящим взглядом и кусала губы.
- Нет, вы поклянитесь, Агния.
- Говорят вам: не скажу. Значит, и не скажу.
- Вы понимаете, я гибну, Агния. Вы, простая крестьянская девушка, не знаете всего ужаса той жизни, которою живем мы, так называемые господа.
И по мере того, как он говорил, ему делалось легче и свободнее. В первый раз за долгую совместную жизнь с Варюшей он откровенно говорил о своих страданиях постороннему человеку. И кому же? Горничной девушке! И его радовало, что она умна и может понять решительно все. Хотелось плакать, упасть на диван, биться в диком припадке.
- Своя охота. Кто же заставляет? Вы думаете, мы - простые, так ничего и не видим. Очень даже сочувственно…
Тем же инстинктом он понимал, что она на его стороне.
- Спасибо, Агния.
Он трусливо улыбнулся.
- Только вы все-таки поклянитесь…
- Господи, пристали. Ну, вот вам.
Она, смеясь, перекрестилась на образе. Он обрадовался, как ребенок.
- Прямо смех, а еще доктор. Уж сидели бы. Туда же. Эх!
- Идите, идите, Агния. Не надо, голубушка. Вы многого не понимаете. Но вы хорошая девушка. Я никогда не забуду этого. Вы меня спасаете от гибели. Ведь это же пуля, Агния… Пуля в лоб.
В головокружительном ужасе он представил себе на момент, что было бы, если бы Варюша обо всем узнала.
- Конечно, как же иначе! - сказала она с фамильярной иронией и вдруг, улыбнувшись полной улыбкой, показала прекрасные, удивительно ровные, белые зубы.
"Как странно, что я совершенно не замечал ее раньше", - опять удивился он.
- Идите, Бога ради, идите. Ведь Варюша вас ждет.
Но Агния не двигалась с места.
- Уйти всегда недолго. Только вот вы, барин, такое затеваете, что не с вашей бы простотой. Очень даже сочувственно… Барыня сейчас меня спросит: "О чем с тобой говорил барин?" Я должна ей ответить. А потом она спросит вас: "О чем ты говорил с ней?" Что вы скажете тогда?
- Откуда она может знать, что мы с вами говорим?
- От Линки. От Лины Матвеевны. Она у ней на жалованьи.
Агния цинично усмехнулась.
- Сначала была на жалованьи я, теперь она. Завтра мне, наверное, совсем расчет будет… Не с вашей простотой, барин, в такое дело ввязываться. Примите совет. Простите… Очень даже сочувственно…
Она спрятала полные руки под передник и неожиданно потупилась. Лицо у нее было умное и серьезное. С удивлением и стыдом он должен был признаться, что по-настоящему, человечески, он видел его только в первый раз сейчас. Она, видимо, угадала его мысль. Голова ее поднялась высоко и свободно. Усмехнувшись еще раз, она, играя на ходу полными и довольно красивыми плечами, отошла зачем-то к окну.
"Да, небось раньше проходил, не взглянув; мы - не люди", - сказала ему ее походка.
Он последовал за ней смущенным взглядом.
- Господи, никак идут?
Она вытянула шею.
- Скажите, барин, в случае чего, что вы мне жаловались, что от ветра хлопает ставня. Тут, у левого окна, ставня без крючка. Надо сказать Прокофию…
Она продолжала нарочно говорить громко:
- Прокофию, что сказать, что не сказать…
Действительно, с размаха отворилась дверь во внутренние комнаты. Поддерживаемая Линой Матвеевной, странно боком вошла Варвара Михайловна. Она была в кофте и одной рубашке, без юбки. Ноги ее жалко и болезненно тряслись.
Петровский и Агния кинулись к ней. Но она сделала предостерегающий жест правой рукой.
- Осторожнее!
Медленно она обернула лицо на мужа. Сгорбленная, с вытянутой вперед шеей и растрепанными тоненькими косами, она была похожа на старуху. Глаза ее смотрели мутно-безумно и холодно.
- Посадите меня на диван, - сказала она глухо, но явственно и, сделав жалобно-мучительную гримасу, закашлялась удушливым, горловым кашлем.
Муж хотел ей помочь, но она резко оттолкнула его.
- Не смей.
И посмотрела строго и долго.
- Я знаю все.
И пока ее вели к дивану, она, не отрываясь, смотрела на него тем же страшным взглядом. Наконец, ее усадили.
- Подушку… Здесь… - командовала она, и белки ее глаз, желтые от частично разлившейся желчи, неприятно бегали. - Теперь выйдите все. Ты (она указала на мужа) останься.
Агния и Лина Матвеевна вышли.
- О чем ты говорил с Агнией? - строго спросила Варвара Михайловна мужа.
С отвращением и страхом он смотрел на нее. Он понимал, что с этого момента начнется ужас и ложь. Ему бы хотелось сказать:
- Варюша, что это такое происходит с нами?
Но разве с ней можно сейчас или даже вообще когда-нибудь говорить по-настоящему, по-человечески? Спокойно-враждебным, насторожившимся взглядом она изучает его. Ведь она же нисколько не любит и не уважает его. Зачем она в таком случае с таким упорством цепляется за него? Ей нужно во что бы то ни стало сохранение семьи и вся обстановка этого семейно-казарменного тюремного быта? Да, ей нужно только это. И никогда не было нужно ничего другого. В ней не было никогда ни порывов искренней, утонченной любви, ни желания вникнуть в права и потребности его человеческой личности. Пошлая, чувственная самка, она вцепилась в него и медленно высасывает его душу.
- Варюша, ради Бога, я прошу тебя сдерживать себя хоть немного, - сказал он, стараясь говорить с нею мягко, потому что она была больна.
- Я требую, чтобы ты мне сказал, о чем ты сейчас говорил здесь, в кабинете, с Агнией.
Она чувством угадывала, что он что-то скрывает от нее, и теперь хотела раз навсегда его разоблачить. Она была уверена, что он слишком прост, чтобы суметь вывернуться. И, конечно, она не ошибалась. Если бы не хитрость Агнии, он бы, конечно, сразу теперь же был бы ею изобличен.
И тогда бы что-нибудь произошло. Что? Он никогда не мог предугадать заранее, что предпримет Варюша, но знал наверно, что это было бы что-нибудь совершенно безвыходное, ужасное до позора, до отвратительности.
Удерживая дрожь в горле и руках, он сказал, чувствуя, что краснеет оттого, что лжет:
- Я не хочу тебя раздражать, потому что ты находишься в возбужденном состоянии, и только потому отвечу на твой унизительный для меня вопрос. Я приказал Агнии купить новый крючок для хлопающей от ветра ставни. Теперь ты удовлетворена?
- Нет еще. Нажми, пожалуйста, кнопку.
- Варюша! - крикнул он. - Это невозможно, наконец… то, что ты делаешь. Я не допущу очной ставки между собою и прислугою. Ты слышишь?
Она медленно сползла с дивана, затыкая рот и нос платком, и, полусогнутая, подошла сама к электрической кнопке и энергично позвонила.
- Если ты это позволишь себе сделать, - сказал он, уже не стараясь больше удерживать дрожи и зная, что наступает неотвратимый конец, - то знай, что я уйду сейчас же из дому.
- Ты не уйдешь.
- Нет, я уйду. Ты это сейчас увидишь. Я уйду, несмотря ни на что. Я уйду потому, что у нас в доме сплошное безумие, позор. Ты ведешь себя, как постеснялась бы вести любая прачка со своим сожителем-кучером или дворником. Ты уже, кажется, решила перешагнуть последние границы допустимого. Довольно.
Вошла Агния и остановилась у двери. Он сделал резкое движение уйти.
- Ты не уйдешь, - спокойно повторила Варвара Михайловна, - или уйдешь только через мой труп. Вот видишь это?
Она показала ему пузырек.
- Это - морфий, который я берегу все три года, с рождения Муси, когда мне его впрыскивали. Я его перелила в этот пузырек. Если хочешь, можешь идти к своей Раиске и пригласить ее сюда полюбоваться на мой труп и несчастных сирот-детей. Агния, а теперь скажите мне вы, какое поручение дал вам барин здесь в этой комнате. Предупреждаю вас, что я правду знаю все равно и так. Если вы солжете, то будете только потом отвечать перед своею совестью.
Агния фыркнула.
- Что вы только, барыня, вздумаете? Вот грех. Говорили про оконную ставню. Только и делов. Приказывали уделать, чтобы она не хлопала.
- Приказывали уделать, - повторила Варвара Михайловна, медленно усмехаясь: - Хорошо, можете идти. Завтра вы приготовьтесь получить паспорта. Вы мне больше не нужны.
Она опять медленно поднялась с дивана и, полусогнувшись, пошла к двери. В дверях остановилась и схватилась за косяк, - видимо, ослабела. Петровский и Агния бросились к ней, чтобы ее поддержать, но она отдернула брезгливо руку.
- Лина Матвеевна! - закричала она жалобно, слабеющим голосом: - Помогите мне, голубка!
- Слышу! - донеслось на бегу из соседних комнат.
Вбежала бонна.
- Отведите меня, голубушка.
Точно ребенок, она обхватила руками ее шею. И, поддерживаемая девушкой, еле волоча ноги, она вышла. Если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал Петровскому, что у женщины может быть такой необъятно-сильный и верный инстинкт, он бы никогда не поверил. Он солгал, но это была только временная отсрочка.
Разбитый, он опустился на диван и старался осмыслить происшедшее. Постепенно из всех хаотических и частью нелепых мыслей выделилась одна, унизительная:
- Надо получше заплатить Агнии.
XXI
Придя к себе в комнату и улегшись на кровать, Варвара Михайловна сказала бонне:
- Позовите ко мне Агнию.
Когда Агния вошла, она обратилась к ней:
- Вы сдадите завтра утром все белье и серебро Лине Матвеевне в моем присутствии и по списку.
- Слушаю. Можно идти?
- Нет, подождите. Я знаю, что вы, Агния, подкуплены моим мужем и этой женщиной. Пожалуйста, не возражайте мне. Это бесполезно. Я ведь все равно не поверю ничему.
- Как вам будет угодно.
- Да, так вот я не верю ничему. Я знаю, что все люди плохи и нельзя положиться ни на кого. Кажется, что плохого сделала я? Я ввела в свой дом женщину, которую все оттолкнули от себя…
Агния усмехнулась.
- Впрочем, не в том дело… Повторяю, что я не верю больше в человеческое благородство. Но вы меня, Агния, удивляете. Скажите, по крайней мере, сколько вам заплачено. И можете быть спокойны, что я вам заплачу… ну, ровно в полтора - два раза больше.
- Мне ваши деньги, барыня, не нужны.
- Вы думаете, я вас обманываю, Агния?
Дрожащими пальцами она отстегнула от руки золотые часы-браслет и протянула их горничной.
- Возьмите. Это мой вам подарок. Может быть, вы думаете, что мне их очень жаль? Когда гибнет жизнь, тогда, Агния, ничего не жаль. Возьмите эти часы, но только прошу вас их спрятать и, пока вы у нее служите, не носить. Или, может быть, когда-нибудь попозднее. Возьмите же.
- Покорнейше благодарю. Только я не возьму.
- Не возьмете, тогда я все равно брошу их на пол.
- Что же, бросайте. Я подберу.
- Да? Вы не верите? Так вот же, смотрите.
Часы звякнули о пол. Стекло разбилось и отскочило. Агния нагнулась, осторожно подняла часы, и, неприятно усмехаясь, положила на стол.
- Очень мне нужно принимать от вас часы. Подарить подарите, а потом еще велите обыскать. Мне и денег не надобно ваших. Вот отдадите завтра паспорт и - с Богом! Вы думаете, что все такие дуры, как ваша Линка? Что ж, поживите с нею. Я ли не служила вам очень симпатично? Пускай!
Она громко заплакала и вышла.
- Неужели я ошиблась? - спросила себя Варвара Михайловна. - Э, нет, меня не проведешь, голубушка.
Вошла Лина Матвеевна и доложила:
- Василий Николаевич не стали обедать и уехали.
Она протянула Варваре Михайловне полулистик почтовой бумажки.
- Вот их сегодняшние телефоны.
Варвара Михайловна тревожно пробежала записанные телефоны. Три, семьдесят пять, тридцать один. Курагин. Как странно!
Она сняла телефонную трубку и позвонила.
- Александр Васильевич, это вы? Говорит Варвара Михайловна. Здравствуйте. Когда сегодня к вам приедет Васючок, попросите его немедленно же подойти к телефону.
Она старается вслушаться в тон голоса Курагина. - Нет, у них ничего не условлено. Это - шальной, внезапный визит. Тем хуже.
- Заходите к нам поскорее.
Она положила трубку и, выждав минут десять, позвонила по первому из записанных по порядку номеров.
- Еще не приехал.
Она стала волноваться. Что это может значить? Номер Курагина записан на втором месте. Может быть, он проедет прямо к нему?
Она звонит опять по первому телефону и справляется об адресе. Да, несомненно, ему ближе сначала заехать к Курагину. В этом со стороны Васючка есть расчет. Вероятно, он скажет, что не сообразил сразу, как ему будет ближе по пути.
Звонит к Курагину и просит велеть Васючку немедленно же подойти к телефону, как только он приедет. Он озабоченно-предупредительным голосом обещает.
Но время бежит. Варвара Михайловна беспрерывно берет в руки разбитые часики. Минутная стрелка отскочила, и теперь приходится соображать время исключительно по часовой.
Позвонила еще несколько раз по первому из записанных номеров.
- Еще не приезжал.
С отвращением вызывает к телефону Раису.
- Васючок не у тебя?
- Что за фантазия?
- Почему же "фантазия"? Ведь раньше ты приглашала его к себе?
- Да, но то было раньше.
Голос у нее насмешливо-враждебный.
- Завтра утром я уезжаю в Петроград. Ты меня, надеюсь, извинишь, что мне не придется зайти и проститься. Моя жизнь теперь до такой степени полна неожиданностей!
Это падает, как могильная плита. Варвара Михайловна с трудом переводит дыхание.
- А что такое случилось? Так внезапно?
- Меня вызывает брат. Он заболел, и я буду ходить за ним и заниматься у него хозяйством. Он вдовый. Ну, я желаю тебе всякого благополучия. Арсик кланяется Мусе и Волику. Пиши ко мне в Петроград.
Она торопится говорить. Но в конце, сделав небольшую паузу, прибавляет:
- Спасибо тебе за все. Передай мой привет Василию Николаевичу.
Варвара Михайловна, сдерживаясь, говорит:
- Поразительно, что так экстренно.
Она удивляется собственному спокойствию.
- Но что ты хочешь этим сказать?
- Я? Ровно ничего. Я удивляюсь, как другие люди могут принимать такие быстрые решения. Я бы, например, должна была думать с месяц, прежде чем решиться на что-нибудь подобное.
- Я и ты! Я - разбитый корабль, утлая ладья, носимая по воле волн, а ты - у тихой, верной, постоянной пристани.
Это уже явная насмешка.
- Ну, еще раз привет всем. Здесь дожидаются очереди. Пиши. Я тоже буду писать.
- Желаю тебе счастья на новом месте.
- Спасибо. А тебе на старом. Прощай…
Она кладет трубку. Именно "прощай", а не "до свиданья". О, предчувствие и на этот раз не обмануло ее. Она попала в центр. Ею овладевает хохот. Хорошо, что она достаточно умна и, прежде всего, никогда не теряет головы. Но несомненно, что Васючка там нет и не было.
Всего вероятнее, он проехал прямо к Курагину и сидит там. Он научился теперь лгать и обманывать. Ведь для этого стоит только обмануть один раз.
Она позвонила опять к Курагину.