Она была для нас всем. Нашей высочайшей звездой, самым ярким солнцем, а теперь мы стали темнее ночи. Мы всегда были темными, нас боялись, мы были вне и над любым законом. Но она все равно нас любила. Будет ли любить и теперь? Мы, которые не знали неуверенности и страха, познали и то и другое в огромной мере в момент нашей величайшей силы. Мы, которые убивали не задумываясь, брали, не спрашивая, подчиняли без промедления, теперь сомневались во всем. Мы, сила, которая никогда не сбивалась с шага, - мы споткнулись. Мы упали на колени, запрокинули голову, и, когда наши легкие забились песком, рев ярости вырвался из наших потрескавшихся горящих губ в небеса, эти издевательские хреновы небеса…
Кто-то трясет меня.
- Что ты делаешь?! - рычит он.
Я снова на кровати, между шелком и мужчиной. Я все еще чувствую обжигающий жар пустыни, и моя кожа кажется засыпанной песком. Он смотрит на меня, его лицо побледнело от ярости. И не только. Зверь, который никогда не смущался, был смущен.
- Кто она? - спрашиваю я.
Я больше не внутри его головы. Мне сложно там оставаться. Он не хочет, чтобы я там была. Он очень силен, он вытолкнул меня.
- Я не знаю, как ты это сделала, но больше никогда так не делай! - рычит он и снова трясет меня. - Ты поняла? - Он скалит зубы.
Это меня заводит.
- Ты предпочитал ее всем остальным. Почему? Она лучше в постели?
Это не имеет смысла. Я хороший зверь.
Он должен предпочитать меня всем остальным.
Я здесь. Сейчас. А ее нет. Я не знаю, откуда мне это известно, но ее нет уже очень, очень давно. Дольше, чем его "неделю".
- Держись, на хрен, подальше от моей головы!
На хрен. Это слово я понимаю.
- Да, пожалуйста.
- Спи, - приказывает он странным голосом с множеством звучаний. - Сейчас.
Я сопротивляюсь, и он повторяет это снова и снова. Через некоторое время он поет мне. И наконец достает чернила и рисует на моей коже. Он уже делал это раньше. Это щекотно… но успокаивает.
Я сплю.
Мне снятся холодные места и замок из черного льда. Снится белый особняк. Снятся зеркала, которые на самом деле являются дверьми в мечту или вратами в ад. Мне снятся звери, которые не могут существовать. Мне снятся вещи, которым я не знаю названия. Я плачу во сне. Сильные руки удерживают меня. Я дрожу. Я чувствую, что умираю.
И что-то во сне хочет, чтобы я умерла. Или перестала существовать, насколько я это понимаю.
Это злит меня. Я не перестану существовать. Я не умру, и не важно, сколько боли ждет меня в жизни. Я кому-то что-то обещала. Кому-то, кто для меня был самой яркой звездой, самым жарким солнцем. Кому-то, на кого я хотела быть похожей. Я хочу узнать, кто это.
Я проталкиваюсь сквозь холодные мрачные сны.
Ко мне тянется человек в красной мантии. Он красив, соблазнителен и очень злится на меня. Он зовет меня, призывает меня. У него есть какая-то власть надо мной. Я хочу к нему уйти. Мне нужно идти к нему. Я принадлежу ему. Он сделал меня такой, какая я сейчас. "Я расскажу тебе о той, о ком ты горюешь, - обещает он. - Я расскажу тебе о ее последних днях. Ты хочешь это услышать". Да, да, я не знаю, о ком он говорит, но отчаянно хочу услышать о ней. Была ли она счастлива, улыбалась ли она, была ли храброй до конца? Произошло ли это быстро? Скажи "да". Скажи, что она не испытывала боли. "Найди мне Книгу, - говорит он, - и я расскажу тебе все. Дам тебе все. Призови Зверя. Освободи его и меня". Мне не нужна эта книга. Я ее боюсь. "Я верну тебе ту, о ком ты горюешь. Я верну тебе воспоминания о ней, и даже больше".
Я думаю, что умру, если воспоминания вернутся. В них была дыра. Теперь на ее месте пропасть.
"Ты должна жить, чтобы вернуть эти воспоминания!" - рычит мне издалека другой голос. Я чувствую, как подрагивает моя кожа, слышу заклинания. Они заглушают голос человека в красной одежде. Он неистовствует, растекается кровью, тонет в ней, исчезает, и я на некоторое время оказываюсь в безопасности.
Я воздушный змей, попавший в торнадо, но у меня длинная бечева. И я чувствую, как она натягивается. Кто-то где-то держит другой ее конец, и, хотя он не может спасти меня от шторма, он не позволяет мне потеряться, пока я не наберусь сил.
Этого достаточно.
Я выживу.
Он включает для меня музыку. Она мне очень нравится.
Я поняла, что у моего тела есть и другие возможности получить удовольствие. Он называет это танцем. Он лежит, раскинувшись на кровати, закинув руки за голову, гора мускулов и татуировок на кроваво-красном шелке простыней, и наблюдает за тем, как я танцую голышом по комнате. Его взгляд жаркий, чувственный, и я знаю, что мой танец ему очень нравится.
Ритм ускоряется, уводит меня за собой. Песня ему соответствует. Только недавно он объяснил мне, что момент особенного удовольствия называется "оргазмом" и "приходит", а песня - это перепевка Брюса Спрингстина кем-то по имени Манфред Манн. Снова и снова повторяются слова "Я пришел за тобой".
Я смеюсь и пою для него. Я ставлю эту песню снова и снова. Он смотрит на меня. Я теряюсь в ритме. Запрокидываю голову, выгибаю спину. Когда я снова смотрю на него, он поет: "Девочка, дай мне время замести следы".
Я смеюсь.
- Никогда, - говорю я.
Если мой зверь вздумает уйти от меня, я его выслежу. Он мой. Я ему так и говорю.
Он хмурится. Спрыгивает с кровати, оказывается надо мной. Я его забавляю. Я это вижу по его лицу, чувствую в его теле. Он танцует со мной. Я снова любуюсь тем, какой он сильный, мощный и уверенный в себе. По десятибалльной шкале я дала бы этому хищнику десять баллов. А это значит, что я тоже заслуживаю десятки. Я горжусь собой.
Наш секс неудержим. У нас обоих останутся синяки.
- Я хочу, чтобы всегда было так, - говорю я ему.
Его ноздри раздуваются, в обсидиановых глазах - насмешка.
- Попытайся это запомнить.
- Мне не надо пытаться. Мои чувства никогда не изменятся.
- Ох, Мак, - говорит он, и его смех такой же темный и холодный, как место, которое мне снилось. - Однажды ты задумаешься, можно ли ненавидеть меня сильнее.
Мой зверь любит музыку. У него есть розовая штука под названием "ай-под", и, хотя я не понимаю, под чем она может говорить "ай", штука издает много других звуков. Мой зверь проигрывает мне песни снова и снова и внимательно наблюдает за мной, даже когда я не танцую.
От некоторых песен я злюсь, они мне не нравятся. Я пытаюсь заставить его выключить их, но он держит "ай-под" над моей головой, и я не могу дотянуться. Мне нравятся жесткие, сексуальные песни, вроде "Pussy Liquor" и "Foxy, Foxy". А он предпочитает веселые и счастливые песни, и меня уже тошнит от "What a Wonderful World" и "Tubthumping". Он смотрит на меня, постоянно наблюдает за мной, когда звучат эти песни. У них глупые названия, и я их ненавижу.
Иногда он показывает мне картинки. Их я тоже ненавижу. Это картинки с изображением других. Чаще всего на них женщина, которую он называет Алиной. Я не знаю, зачем ему картинки с ней, если у него есть я! А от взгляда на нее у меня внутри становится жарко и холодно одновременно. Мне больно на нее смотреть.
Иногда он рассказывает мне истории. Его любимая - про книгу, которая на самом деле чудовище и может уничтожить мир. Скучно!
Однажды он рассказал мне историю об Алине и сообщил, что она умерла. Я кричала на него и плакала, не знаю почему.
Сегодня он показал мне нечто новое. Фотографии человека, которого он назвал Джек Лейн. Я порвала их на клочки и бросила ему в лицо.
А сейчас я простила его, потому что он во мне, его большие руки на моей петунии - я не знаю этого слова, не знаю, откуда оно появилось! - на моей заднице, и он движется так сильно, так ритмично, так глубоко, что я мурлычу всем телом, а он целует меня так, что я не могу и не хочу дышать. Он в моей душе, а я в его, мы в постели, но мы и в пустыне, и я не знаю, где заканчиваюсь я и начинается он, и я считаю, что его странности с музыкой, фотографиями и раздражающими историями - это небольшая цена за такое удовольствие.
Он кончает, содрогается во мне. Я следую за ним, содрогаюсь в такт его движениям. Когда он кончает, он издает низкий горловой звук, такой дикий, животный и сексуальный, что я невольно думаю о том, что стоит ему посмотреть на меня и издать этот звук - и я могу испытать оргазм.
Он обнимает меня. Он приятно пахнет.
Я закрываю глаза.
Он снова начинает свои глупые истории.
- Мне неинтересно. - Я поднимаю голову с его груди. - Прекрати болтать.
Я накрываю его рот ладонью. Он отталкивает ее.
- Тебе должно быть интересно, Мак.
- Меня тошнит от этого слова! Я не знаю, что такое "Мак". Мне не нравятся твои картинки. Я ненавижу твои истории!
- Мак - это твое имя. Ты МакКайла Лейн. А коротко - Мак. Вот кто ты. Ты ши-видящая. Вот кто ты. Тебя вырастили Джек и Рейни Лейн. Они твои родители, они любят тебя. Ты им очень нужна. Алина была твоей сестрой. Ее убили.
- Прекрати! Я не буду слушать!
Я зажимаю уши ладонями.
Он отводит их в стороны.
- Ты любишь розовый цвет.
- Я терпеть не могу розовый! Я люблю красный и черный.
Цвета крови и смерти. Цвета татуировок на его прекрасном теле, которые покрывают его ноги, живот, часть груди и обвивают шею.
Он подминает меня под себя и удерживает мое лицо ладонями.
- Посмотри на меня. Кто я?
Что-то я забыла. И не хочу вспоминать.
- Ты мой любовник.
- Я не всегда был им, Мак. Было время, когда я тебе даже не нравился. Ты никогда мне не доверяла.
Почему он говорит мне неправду? Почему он так хочет испортить то, что у нас есть? У нас есть настоящее. Оно идеально. В нем нет холода, нет боли, нет смерти, нет предательства, нет ледяных мест и ужасных монстров, которые могут превратить тебя в нечто, чего ты не можешь понять, и могут заставить тебя стыдиться, стыдиться… Здесь есть только удовольствие, бесконечное удовольствие.
- Я доверяю тебе, - говорю я. - Мы одинаковые.
Его улыбка острая, как кинжал.
- Мы разные. Я уже говорил тебе. Никогда не совершай этой ошибки. Похоть делает нас похожими. Но мы не одно и то же. И никогда не будем.
- Ты беспокоишься о вещах, которые не имеют значения. И слишком много говоришь.
- Ты подарила мне торт на день рождения. Он был розовым. Я размазал его по потолку.
Я не знаю, что такое "день рождения" и "торт", поэтому молчу.
- Тебе нравятся автомобили. Я позволил тебе водить мой "вайпер".
Автомобили! Их я помню. Обтекаемые, сексуальные, быстрые, мощные, как все, что мне нравится. Что-то шевелится у меня внутри.
- Почему ты размазал этот "торт на день рождения" по потолку? - Я жду его ответа, и меня терзает странное дежавю - словно я часто ждала ответов от моего зверя, но редко их получала, если получала вообще.
Он смотрит на меня. Кажется, он удивлен тем, что я задала такой вопрос. Меня мало интересует разговор. У нас есть только настоящее. Я встретила его, и в тот же день он стал моим любовником. Какое мне дело до вещей с названиями "торт" и "день рождения"? И все же я почему-то очень ждала ответа и была странно разочарована, когда он так и не прозвучал.
- Я Иерихон Бэрронс. Назови меня по имени.
Я пытаюсь отвернуться, но его руки удерживают мое лицо, как тиски, и у меня ничего не получается. Я закрываю глаза.
Он трясет меня.
- Назови мое имя.
- Нет.
- Черт побери, ты можешь хоть немного мне посодействовать?
- Я не знаю слова "посодействовать".
- Ну естественно! - рычит он.
- Я считаю, что ты выдумываешь слова.
- Я не выдумываю слова.
- Выдумываешь.
- Нет.
- Да.
- Нет.
Я смеюсь.
- Женщина, ты сводишь меня с ума, - бормочет он.
Мы часто так делаем. Спорим, как дети. Он упрямый, мой зверь.
- Открой глаза и произнеси мое имя.
Я тут же сильнее зажмуриваюсь.
- Если ты произнесешь мое имя, у меня встанет.
Мои глаза распахиваются.
- Иерихон Бэрронс, - ласково говорю я.
Он издает звук, как от боли.
- Черт бы тебя побрал, женщина! Часть меня даже хочет, чтобы ты такой и осталась.
Я касаюсь его лица.
- А мне нравится быть такой. И нравится, когда ты такой. Когда ты… Какое слово ты произнес? Содействуешь.
- Попроси, чтобы я трахнул тебя.
Я улыбнулась и послушалась. Мы возвращались на территорию, которая была мне знакома.
- Ты не произнесла моего имени. Называй меня по имени, когда хочешь, чтобы я тебя трахнул.
- Трахни меня, Иерихон Бэрронс.
- С этого момента ты будешь называть меня Иерихоном Бэрронсом каждый раз, когда будешь обращаться ко мне.
Он странный зверь. Но он дает мне то, что я хочу. Думаю, мне будет не так уж сложно ответить ему тем же.
Так у нас началось новое существование. Я называю его Иерихон Бэрронс, он зовет меня Мак.
Мы больше не животные.
У нас есть имена.
Мне снится эта его Алина, и я просыпаюсь в слезах. Но во мне появляется нечто новое. Нечто холодное и взрывоопасное таится под моим плачем.
Я не знаю, как это называется, но от этого я теряю покой. Я хожу по комнате, как зверь по клетке, я разбиваю вещи, разбрасываю их. Я кричу, пока не срываю голос.
Внезапно у меня появляются новые слова.
Ярость.
Злость. Жестокость.
Я злюсь так, как никогда еще не злилась. Я хочу покарать землю своим горем и безумием.
Я хочу чего-то. Но не знаю, как назвать то, чего я хочу.
Он молча за мной наблюдает.
Я думаю, что, наверное, он хочет секса. Я иду к нему. Он садится на край кровати и притягивает меня к себе, поставив между своими ногами.
Мои руки болят. Он целует их.
- Месть, - мягко говорит он. - Они забрали слишком много. Ты сдаешься и погибаешь или учишься возвращать удар. Месть, Мак.
Я склоняю голову. Я пробую это слово. Месть. Да. Именно этого я хочу.
Когда я просыпаюсь, его нет, и мне становится плохо, но скоро он возвращается и приносит много коробок, некоторые из них приятно пахнут.
Я больше не сопротивляюсь, когда он предлагает мне еду. Я даже предвкушаю это. Еда - это удовольствие. Иногда я кладу еду на его тело и слизываю ее, а он смотрит на меня темными глазами и содрогается, когда кончает.
Он уходит и возвращается с другими коробками.
Я сижу на кровати, ем и смотрю на него.
Он открывает коробки и начинает что-то строить. Что-то странное. Он включает "ай-под", и от этой музыки я чувствую себя неуютно… маленькой, как ребенок.
- Это елка, Мак. Вы с Алиной наряжали ее каждый год. Я не смог достать живую. Мы в Темной Зоне. Ты помнишь, что такое Темные Зоны?
Я качаю головой.
- Это ты так их назвала.
Я качаю головой.
- Как насчет двадцать пятого декабря? Ты знаешь, что это за день?
Я снова качаю головой.
- Это сегодня.
Он протягивает мне книгу. В ней много картинок с толстым человеком в красной одежде, со звездами и колыбелью, с елками и странными сверкающими штучками на ветвях.
Все это кажется мне очень глупым.
Он вручает мне одну из многочисленных коробок. Там красивые блестящие штучки. Я понимаю. Закатываю глаза. Я наелась, и мне хочется заняться сексом.
Но он отказывается подчиниться. Мы снова спорим. Он выигрывает, потому что у него есть то, что я хочу, и он может меня этого лишить.
Мы украшаем дерево, звучат идиотские жизнерадостные песни.
Когда мы заканчиваем, он делает что-то, и загорается миллион маленьких огоньков, красных и розовых, зеленых и синих, и у меня перехватывает дыхание, как от удара в живот.
Я падаю на колени.
Я сижу, скрестив ноги, на полу и долго смотрю на дерево.
Я вспоминаю новые слова. Они приходят медленно.
Рождество.
Подарки.
Мама.
Папа.
Дом. Школа. "Кирпичный". Мобильный телефон. Бассейн. Тринити. Дублин.
Одно слово беспокоит меня больше, чем все остальные, вместе взятые.
Сестра.
Он заставляет меня надеть "одежду". Я ее ненавижу. Она тугая и натирает кожу.
Я срываю ее, бросаю на пол, топчу ногами. Он снова меня одевает, в радужные яркие цвета, от которых у меня болят глаза.
Мне нравится черный. Это цвет тайны и тишины.
Мне нравится красный. Это цвет похоти и силы.
- Ты носишь черное и красное. - Я злюсь. - Даже на коже у тебя черный и красный.
Я не знаю, почему он устанавливает правила, и говорю ему об этом.
- Я другой, Мак. И устанавливаю правила, потому что я больше и сильнее.
Он смеется. Даже в этом простом звуке слышна сила. Все в нем дышит силой. Это меня возбуждает. Заставляет все время его хотеть. Даже когда он напряжен и чем-то озабочен.
- Ты не так уж от меня отличаешься. Разве ты не хочешь, чтобы я была похожа на тебя? - Я стягиваю через голову узкую розовую футболку.
Моя грудь подпрыгивает. Он смотрит на нее, потом отворачивается.
Я жду, когда он повернется снова. Он всегда поворачивается. Но не в этот раз.
- Я не должна мечтать о розовых тортах, разве не это ты говорил? - Я злюсь. - Ты должен радоваться, что мне нравится черное!
Он резко оборачивается ко мне.
- Что ты сказала, Мак? Когда я тебе это говорил? Расскажи мне об этом!
Я не знаю. Я не понимаю, что я сейчас сказала. Я ничего не помню. Я хмурюсь. У меня болит голова. Я ненавижу одежду. Я снимаю юбку, но оставляю туфли на каблуках. Голая, я могу дышать. Мне нравится обувь на каблуках. Благодаря ей я чувствую себя высокой и сексуальной. Я иду к нему, покачивая бедрами. Мое тело знает, как ходить в такой обуви.
Он хватает меня за плечи, удерживает на расстоянии вытянутой руки. Он не смотрит на мое тело, только в глаза.
- Розовые торты, Мак. Расскажи мне о розовых тортах.
- Да в крысиную петунию розовые торты! - Я кричу. Я хочу, чтобы он смотрел на мое тело. Я запуталась. Я боюсь. - Я даже не знаю, что такое эта крысиная петуния!
- Твоя мама сердилась, когда вы с сестрой ругались. Вы говорили "петуния" вместо слова "жопа", Мак.
- Этого слова, "сестра", я тоже не знаю! - Я вру. Я ненавижу это слово.
- О нет, ты его знаешь. Она была для тебя целым миром. Ее убили. Ей нужно, чтобы ты отомстила за нее. Ей нужно, чтобы ты вернулась. Вернулась и сражалась, Мак. Черт побери, сражалась! Если бы ты дралась так, как трахаешься, ты вышла бы из этой комнаты в тот же день, как я принес тебя, сюда!
- Я не хочу выходить из этой комнаты! Мне нравится эта комната!
Я ему покажу, как я дерусь! Я прыгаю на него, пускаю в ход кулаки, зубы, ногти.
Но у меня ничего не выходит. Он непоколебим, как скала.
Он не позволяет мне причинить вред ему или себе. Мы спотыкаемся и падаем на пол. Внезапно моя злость проходит.
Я лежу на нем. В груди болит. Я сбрасываю обувь.
Я опускаю голову ему на грудь. Мы неподвижны. Его руки удерживают меня, сильные, уверенные, безопасные.