Я уже так давно живу наоборот, что меня совершенно не тяготит необходимость ложиться спать с восходом солнца, а просыпаться - когда солнце уже садится за горизонт. Чаще всего это означает, что мне удается поспать часов шесть, прежде чем я опять вернусь в "Хлеб наш насущный" и все повторится сначала, но быть пекарем - значит принимать образ жизни, выходящий за рамки общепринятого, чему я несказанно рада. Люди, с которыми мне доводится встречаться, - это продавцы круглосуточных магазинов, кассиры из придорожных закусочных "Данкин доунатс"; идущие на смену и возвращающиеся с дежурства медсестры. И конечно, Мэри и Рокко, которые закрывают булочную почти сразу после моего прихода. Они запирают меня внутри, как королеву в башне Румпельштильцхена[7], но не для того, чтобы считать зернышки, а чтобы до утра превратить их в хлеб быстрого приготовления и сдобные булочки, которыми будут заполнены полки и стеклянные витрины.
Я никогда не была душой компании, а сейчас вообще активно ищу одиночества. Такое положение вещей подходит мне как нельзя лучше: я работаю в одиночестве, а Мэри - "лицо" нашей булочной, в ее обязанности входит поддерживать беседы с посетителями, чтобы им захотелось вернуться к нам. Я прячусь.
Печь хлеб для меня - способ медитации. Я получаю удовольствие от того, что режу пышное тесто, на глаз определяю нужное количество, отмериваю на весах правильную порцию, чтобы получилась идеальная буханка домашнего хлеба. Мне нравится, как извивается у меня в ладонях колбаска багета, когда я ее раскатываю. Нравится, как "вздыхает" булка с изюмом, когда я первый раз ударяю по ней кулаком. Нравится шевелить пальцами ног в сабо и крутить из стороны в сторону головой, когда шея затекает. Нравится знать, что никто не позвонит по телефону, никто не помешает.
Я уже вовсю занята замешиванием сорока килограммов теста, которое готовлю каждый вечер, когда слышу, как Мэри возвращается со своих садовых работ и начинает запирать магазин. Я споласкиваю руки, стягиваю шапочку, которой всегда прикрываю волосы, когда работаю, и иду ко входу в магазин. Рокко как раз застегивает "молнию" на своей мотоциклетной куртке. Через зеркальную витрину я вижу пересекающую багряное небо зарницу.
- До наступления "завтра"! - прощается Рокко. - Если во сне не умрем мы. Достойный конец.
Я слышу лай и понимаю, что в булочной кто-то есть. Один-единственный посетитель - мистер Вебер из моей группы психотерапии со своей крошечной таксой. Мэри сидит с ним за столиком с чашкой чая.
Завидев меня, он с трудом поднимается из-за столика и неловко кланяется.
- Здравствуйте еще раз.
- Ты знаешь Джозефа? - спрашивает Мэри.
Группа психотерапии - как общество анонимных алкоголиков: нельзя никого "выдавать", пока не получишь разрешение этого человека.
- Встречались, - отвечаю я, встряхивая волосами, чтобы закрыть лицо.
Его такса, сидящая на поводке, подходит ближе, чтобы лизнуть пятнышко муки на моих штанах.
- Ева! - одергивает ее старик. - Как ты себя ведешь!
- Ничего страшного, - говорю я, с облегчением опускаясь на колени, чтобы погладить собаку. Животные никогда не станут на тебя таращиться.
Мистер Вебер надевает на запястье поводок и встает.
- Я вас задерживаю, - извиняется он перед Мэри.
- Совсем нет. Мне нравится ваша компания. - Она смотрит на заполненную на три четверти чашку старика.
Не знаю, кто меня дернул за язык… В конце концов, у меня полно работы. Но уже начался ливень - дождь стеной. На стоянке всего два транспортных средства: "харлей" Мэри и "Тойота Приус" Рокко, а это означает, что мистер Вебер либо пришел пешком, либо будет ждать автобуса.
- Можете подождать автобус в булочной, - предлагаю я.
- Нет-нет! - возражает мистер Вебер. - Я не хочу никого обременять.
- Я настаиваю, - вторит мне Мэри.
Он благодарно кивает, снова опускается на стул и обхватывает двумя руками чашку с кофе. Ева вытягивается у его левой ноги и закрывает глаза.
- Приятного вечера, - желает мне Мэри. - Вложи в выпечку свое маленькое сердечко.
Но вместо того, чтобы остаться с мистером Вебером, я иду за Мэри в заднюю комнату, где она хранит свою байкерскую амуницию на случай дождя.
- Я не буду убирать после него.
- Ладно, - соглашается Мэри, натягивая кожаные краги.
- Я не обслуживаю клиентов.
Если честно, когда я в семь утра выхожу из булочной и вижу полный магазин бизнесменов, которые покупают бублики, и домохозяек, укладывающих пшеничные буханки в пакеты для продуктов, то всегда с некоторым удивлением вспоминаю, что за пределами кухни есть целый большой мир. Мне кажется, что так, должно быть, чувствует себя больной, который умер, но его сердце снова заставили биться, вернули его в суету и суматоху жизни - слишком много информации, все чувства перегружены.
- Ты сама предложила ему остаться, - напоминает мне Мэри.
- Я ничего о нем не знаю. А если он попытается нас ограбить? Или еще чего хуже?
- Сейдж, ему за девяносто. Неужели ты думаешь, что он перегрызет тебе горло своими вставными зубами? - качает головой Мэри. - Джозефа Вебера можно при жизни канонизировать. Его каждый в Уэстербруке знает! Раньше он тренировал детскую бейсбольную команду, он организовал субботник в Риверхэд-парке и много лет преподавал немецкий в старших классах. Он любящий приемный дедушка для каждого. Не думаю, что он тайком проберется в кухню и ударит тебя ножом, когда ты повернешься к нему спиной.
- Я никогда о нем не слышала, - бормочу я.
- Потому что ты живешь в скорлупе, - отвечает Мэри.
- Или в кухне.
Когда днем спишь, а ночью работаешь, не остается времени на такие вещи, как газета и телевизор. Прошло целых три дня, прежде чем я узнала, что Усаму бен Ладена убили.
- Спокойной ночи! - Она быстро обнимает меня на прощание. - Джозеф безобидный. Правда. Худшее, что он может сделать, - это заболтать тебя до смерти.
Я смотрю, как она открывает черный ход в булочную, ныряет под льющий как из ведра дождь и, не оглядываясь, машет мне на прощание рукой. Запираю за ней дверь.
Когда я возвращаюсь в зал, чашка мистера Вебера уже пуста, а собака сидит у него на коленях.
- Простите, - говорю я. - Работа.
Мне нужно слепить сотню буханок, отварить бублики, начинить булочки луком. Да, можно сказать, что я занята. Но, к своему удивлению, я слышу собственный голос:
- Но работа может несколько минут подождать.
Мистер Вебер указывает на стул, где раньше сидела Мэри.
- В таком случае, пожалуйста, присаживайтесь.
Я сажусь, но поглядываю на часы. Таймер выключится через три минуты, и мне придется вернуться в кухню.
- Что ж, - говорю я, - похоже, нам придется пережидать погоду.
- Мы всегда пережидаем погоду, - отвечает мистер Вебер. Такое впечатление, что он откусывает слова с нитки: они звучат так отчетливо, рублено. - Сегодня вечером мы пережидаем плохую погоду. - Он поднимает взгляд. - Что привело вас на сеансы психотерапии?
Я встречаюсь с ним взглядом. В группе существует правило: никто не обязан делиться своей историей, если не готов. Мистер Вебер сам явно не был готов к откровениям, поэтому странно, что он просит собеседника сделать то, чего сам делать не желает. С другой стороны, мы не на групповом сеансе.
- Мама, - отвечаю я и сообщаю ему то, что уже рассказывала остальным в группе: - Рак.
Мистер Вебер сочувственно кивает.
- Мои соболезнования, - говорит он.
- А вас? - интересуюсь я.
Он качает головой.
- Так много причин, что и не сосчитать.
Я даже не знаю, что на это ответить. Моя бабушка говорит, что в ее возрасте друзья мрут как мухи. Похоже, так же обстоят дела и у мистера Вебера.
- Как давно вы работаете пекарем?
- Несколько лет, - отвечаю я.
- Странная профессия для молодой женщины. Не располагает к общению.
Неужели он не видел моего лица?
- Меня это вполне устраивает.
- Вы настоящий мастер своего дела.
- Любой может испечь хлеб, - отвечаю я.
- Но не у каждого это хорошо получается.
Из кухни раздается сигнал. Ева просыпается и начинает лаять. И почти моментально по витрине булочной скользит свет фар от останавливающегося на углу автобуса.
- Спасибо, что позволили посидеть у вас, - благодарит он.
- Не за что, мистер Вебер.
Его лицо смягчается.
- Пожалуйста, называйте меня Джозефом.
Я наблюдаю, как он прячет Еву под пальто и раскрывает зонтик.
- Приходите еще, - приглашаю я, потому что знаю, что Мэри будет рада.
- Завтра приду, - обещает он, как будто мы назначаем друг другу свидание.
Он выходит из булочной и щурится от ярких фар автобуса.
Несмотря на то, что я сказала Мэри, я убираю грязную чашку с тарелкой и только тут замечаю, что мистер Вебер - Джозеф! - оставил блокнот, в котором постоянно что-то писал, когда сидел в булочной. Он перетянут резинкой.
Я хватаю блокнот и выбегаю под дождь. Ступаю в огромную лужу, сабо тут же промокают. Волосы прилипают к голове.
- Джозеф! - окликаю я.
Мистер Вебер оборачивается, маленькие глазки-бусинки Евы блестят в складках его пальто.
- Вы забыли. - Я показываю блокнот и шагаю к нему.
- Спасибо, - благодарит он, пряча его в карман. - Не знаю, что бы я без него делал. - Он наклоняет зонтик, чтобы я тоже могла под ним спрятаться.
- Ваш "великий американский роман"? - предполагаю я.
Мэри установила в "Хлебе нашем насущном" бесплатный беспроводной Интернет - место, которое просто кишит теми, кто хочет опубликоваться.
Он вздрагивает.
- Нет-нет! Я храню здесь свои мысли. В противном случае они разбегаются. Например, если я не запишу, что мне нравятся ваши венские булочки, то в следующий раз забуду их заказать.
Мне кажется, что многим помог бы такой блокнот.
Водитель автобуса дважды нажимает на клаксон, и мы поворачиваемся на звук. Я морщусь, когда свет фар падает на лицо.
Джозеф похлопывает по карману.
- Очень важно ничего не забыть, - говорит он.
Адам почти сразу сказал, что я красавица - и мне тут же должно было стать понятно, что он обманщик.
Я познакомилась с ним в худший день своей жизни - в день маминой смерти. Он оказался владельцем похоронного бюро, в которое обратилась моя сестра Пеппер. Я смутно помню, как он рассказывал о процедуре похорон, показывал разные гробы. Но впервые я по-настоящему обратила на него внимание, когда устроила сцену во время поминальной службы.
Нам с сестрами было прекрасно известно, что любимая мамина песня - "Где-то там за радугой". Пеппер с Саффрон хотели нанять профессионального певца, но у меня были другие планы. Мама любила не просто эту песню, а в определенном исполнении. И я пообещала маме, что на ее похоронах будет петь Джуди Гарленд[8].
- Последние новости, Сейдж, - сказала Пеппер. - Джуди Гарленд сейчас заказы не принимает, если только ты не медиум или экстрасенс.
В конечном счете сестры сделали так, как настаивала я, - в основном потому, что я уверяла, что это предсмертное желание мамы. Я должна была передать диск с песнями владельцу похоронного бюро, то есть Адаму. Загрузила эту песню - саундтрек к "Волшебнику страны Оз" - на цифровой медиаплеер. Когда началась служба, Адам включил эту композицию через колонки.
К сожалению, это оказалась не песня "Где-то там за радугой", а песенка жителей Голубой страны, жевунов, "Дин-дон! Ведьма умерла!".
Пеппер тут же залилась слезами. Саффрон пришлось покинуть службу - настолько она была расстроена.
Что до меня, то я захихикала.
Не знаю почему. Смех просто выплеснулся изнутри, как фонтан. И все присутствующие в зале уставились на меня - на злые красные линии, пересекающие мое лицо, - недоумевая из-за неуместного смеха, вырывающегося из моего горла.
- Боже мой, Сейдж, - прошипела Пеппер, - как ты могла?!
Чувствуя себя загнанной в угол, охваченная паникой, я встала со скамьи, сделала два шага и потеряла сознание.
Я пришла в себя уже в кабинете Адама. Он стоял на коленях у дивана с мокрой салфеткой в руке. Я тут же отпрянула и прикрыла левую щеку рукой.
- Знаете, - сказал он, словно продолжая начатый разговор, - от меня на этой работе ничего не утаишь. Я знаю, кто делал пластическую операцию, кому удалили грудь, кому аппендицит, а у кого вырезали грыжу. У человека может быть шрам, но это также означает, что у человека есть история. И кроме того, - добавил он, - не шрам я заметил, когда впервые вас увидел.
- Да уж.
Он положил руку мне на плечо.
- Я заметил, что вы очень красивая, - продолжал он.
У Адама песочного цвета волосы и медовые глаза. Его теплая ладонь прикасалась к моей щеке. Я не была красавицей до случившегося и уж точно не стала ею после. Я помотала головой, чтобы прийти в себя.
- С утра ничего не ела… - призналась я. - Мне нужно в зал.
- Успокойтесь. Я предложил сделать пятнадцатиминутный перерыв, прежде чем продолжить службу. - Адам замер в нерешительности. - Может быть, воспользуемся тем, что есть в моем плеере?
- Могу поклясться, что загрузила нужную песню. Сестры меня возненавидят.
- Бывало и похуже, - ответил Адам.
- Сомневаюсь.
- Однажды я наблюдал, как пьяная любовница пыталась забраться к усопшему в гроб. Ее вытащила законная жена и избила до потери сознания.
У меня округлились глаза.
- Правда?
- Да. Так что это… - он пожал плечами, - пустяки.
- Но я засмеялась!
- Многие смеются на похоронах, - заверил Адам. - Потому что люди чувствуют себя неуютно рядом со смертью, а смех - это способ расслабиться. Кроме того, держу пари, ваша мама больше обрадовалась бы тому, что вы вспоминаете ее жизнь со смехом, чем заливаясь слезами.
- Мама решила бы, что это очень смешно, - прошептала я.
- Держите. - Адам протянул мой компакт-диск в коробке.
Я покачала головой.
- Оставьте себе. Вдруг вашим клиентом будет Наоми Кэмпбелл.
Адам засмеялся.
- Готов поклясться, что вашей маме эта идея тоже понравилась бы, - ответил он.
Через неделю после похорон он позвонил, чтобы узнать, как у меня дела. Мне показалось это странным по двум причинам: во-первых, я никогда не слышала, чтобы сотрудники похоронного бюро проявляли подобное участие, а во-вторых, его нанимала Пеппер, а не я. Я настолько была тронута этим участием, что испекла ромовую бабку и по пути с работы домой занесла ее в похоронное бюро. Я надеялась оставить ее в конторе и не наткнуться на Адама, но оказалось, что он на работе.
Он спросил, есть ли у меня время выпить кофе.
Вы должны знать, что даже тогда он носил обручальное кольцо. Другими словами, я знала, во что ввязываюсь. В свою защиту могу сказать одно: я никак не ожидала, что мной будут восхищаться мужчины, в особенности после того, что произошло. Но вот Адам, привлекательный и успешный, пытается за мной ухаживать. Мои представления о нравственности, которые напоминали, что Адам принадлежит другой женщине, заглушал едва слышный шепоток в голове: "Попрошайки никогда не станут теми, кто выбирает. Бери то, что само плывет в руки. Кто еще полюбит такую, как ты?"
Я знала, что неправильно связываться с женатым мужчиной, но это не удержало меня от того, чтобы влюбиться в Адама и мечтать, что он влюбится в меня. Я смирилась с тем, что всю жизнь проживу одна, буду работать в одиночестве, до конца жизни останусь одна. Даже если бы я и встретила человека, который стал бы притворяться, что ему наплевать на жуткую сморщенную кожу на моей левой щеке, откуда мне знать, что он любит меня, а не просто жалеет? Любовь и жалость очень похожи, а я никогда не умела разбираться в людях. Мы с Адамом встречались тайно, за плотно закрытой дверью. Другими словами, наши встречи происходили исключительно на моей территории.
Прежде чем вы заявите о том, что противно позволять человеку, который бальзамирует других людей, прикасаться к себе, позвольте вам возразить. Всем этим усопшим, включая мою маму, крупно повезло, что последними к ним прикасались такие нежные руки. Иногда мне кажется, что из-за того, что Адам столько времени проводит с мертвыми, он по-настоящему ценит чудо живого тела. Когда мы занимаемся любовью, он надолго задерживается на сонной артерии, на запястьях, под коленками - в местах, где бьется пульс.
В те дни, когда ко мне приходит Адам, я жертвую парой часиков сна, чтобы побыть с ним. Из-за особенностей работы, которая заставляет его быть наготове двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю, он в любое время может с нее улизнуть. Именно поэтому его жене не кажется подозрительным, что он внезапно уходит.
- Мне кажется, Шэннон обо всем догадывается, - говорит сегодня Адам, когда я лежу в его объятиях.
- Правда?
Я пытаюсь не обращать внимания на то, что будто взлетаю на самый верх аттракциона "русские горки" и больше не вижу собственных колен.
- Сегодня утром на бампере моей машины появилась новая наклейка. На ней написано: "Я люблю свою жену".
- Откуда ты знаешь, что это она прилепила?
- Потому что я ее туда не цеплял, - отвечает Адам.
Я минуту обдумываю сказанное.
- Наклеить она могла и без всякого подтекста. Возможно, по блаженному незнанию.
Адам женился на школьной подружке, с которой встречался во время учебы в колледже. Похоронное бюро, где он работает, уже пятьдесят лет принадлежит семье его жены. По меньшей мере дважды в неделю он уверяет меня, что уйдет от Шэннон, но я знаю, что это неправда. Во-первых, он лишится работы. Во-вторых, бросит не только Шэннон, но и своих близнецов, Грейс и Брайана. Когда он говорит о них, его голос звучит совсем по-другому. Звучит так, как, надеюсь, когда он говорит обо мне.
Хотя, скорее всего, обо мне он вообще не говорит. Я хочу сказать, с кем он может поделиться тем, что завел интрижку? Единственный человек, которому доверилась я, - это Мэри, и, несмотря на то что мы вместе заварили эту кашу, Мэри ведет себя так, словно это Адам меня соблазнил.
- Давай в эти выходные куда-нибудь поедем, - предлагаю я.
По воскресеньям я не работаю; по понедельникам булочная закрыта. Мы могли бы исчезнуть на целых двадцать четыре волшебных часа, а не прятаться в спальне в полумраке задернутых штор, пока его машина (с новой наклейкой на бампере) стоит за углом у китайского ресторана.
Однажды Шэннон приходила в булочную. Я видела ее в открытое окно, разделяющее кухню и магазин. Я сразу ее узнала, потому что видела фотографию на страничке Адама в "Фейсбуке". Я была уверена, что она пришла устроить мне скандал, но она только купила ржаные булочки из муки грубого помола и ушла. Мэри нашла меня сидящей на полу в кухне - ноги подкосились от облегчения. Когда я рассказала ей об Адаме, она задала один-единственный вопрос: "Ты его любишь?" - "Да", - ответила я. "Нет, не любишь, - возразила Мэри. - Тебе нравится только то, что ему, как и тебе, нужно прятаться".
Адам пальцами касается моего шрама. Несмотря на то что прошло уже столько времени и с медицинской точки зрения это невозможно, кожа моя начинает покалывать.
- Я хочу куда-нибудь уехать, - говорит он. - Хочу идти по улице среди бела дня, чтобы все видели нас вместе.