И тем не менее следующей ночью Марине не спалось в скромной комнате отца Дмитрия. Куда он уходит? Неужели к Ольге? Нет... Не должен... Как там у них в Писании сказано? Кажется... не прелюбодействуй... Он ведь не женат на ней, значит, не должен... Интересно, почему же Дмитрий не женат? Священникам же можно... ведь он не монах... Любая женщина согласилась бы... Борис, правда, рассказывал, что у Дмитрия была какая-то любовь с его одноклассницей, которая почему-то прервалась, но они еще долго переписывались. Именно эта Людмила и дала его адрес. Неужели Дмитрий ей не нравился? Разве он может не нравиться? Тут какая-то тайна... Ольга же сказала, что он вроде бы тоскует... Нет! Не так! Она сказала – мается... Чем же он мается? Неужели до сих пор не может забыть свою одноклассницу? Видимо, она была очень красивой... Тогда у Марины совершенно нет шансов. После смерти Алексея она жутко подурнела и состарилась сразу чуть ли не на десять лет. Фу-у-у... Какой ужас... О чем она думает! Ей нельзя об этом думать. Ей надо думать о другом. И она непременно возьмет себя в руки. Или она не мать собственных детей!
* * *
В Санкт-Петербург из Новгорода Марина с отцом Дмитрием ехали в электричке повышенной комфортности с мягкими откидывающимися сиденьями, что было очень кстати. Ей совсем не хотелось смотреть в глаза своему "родственнику", который сидел строго напротив. Она нажала кнопку на подлокотнике, отвернула голову в сторону и закрыла глаза. Сначала ей не спалось, потому что казалось, будто отец Дмитрий внимательно ее рассматривает. Она чуть приоткрыла веки и через их щелку убедилась, что он и не думал ее рассматривать, поскольку углублен в толстую книгу с лохматыми страницами. Интересно, что он читает? Неужели Священное Писание? Марина огорчилась, что совершенно неинтересна Дмитрию, и уснула то ли от огорчения, то ли оттого, что плохо спала прошлой ночью. Конечно, она просыпалась и даже пила чай, закусывая пирожками, которые им напекла Ольга, но все-таки большую часть дороги провела в дремоте, явно прячась в ее зыбких глубинах от отца Дмитрия.
На вокзале Марина по-настоящему испугалась. Неужели ей везти Дмитрия к себе домой? Нет... Она не в силах...
– Ну... до завтра, Марина Евгеньевна, – неожиданно сказал он. – Завтра я заеду за вами часов в десять утра. Думаю, надо выехать пораньше. Вы не против?
– Я? Нет... Конечно же я не против... – растерянно проговорила она. – А вы... сейчас?..
– За меня не волнуйтесь! Я приличную часть жизни прожил в Питере. У меня здесь осталось много друзей. Есть, как вы понимаете, и родственники. Я ведь тоже Епифанов.
Фамилия Дмитрия резанула Марину по самому сердцу. Разумеется, она и раньше знала, что он Епифанов, но только сейчас прочувствовала это в полной мере. Он тоже Епифанов... До чего же тесно ее, Маринина, судьба переплетена с судьбами людей этой фамилии... Могла ли она предположить эдакое, когда в юности первый раз спускалась в метро после полевых работ вместе с Павлом Епифановым!
МАРИНА, ДМИТРИЙ И АЛЕКСАНДР ТОЛМАЧЕВ
В Прибытково к Пироговым вместе с Мариной и отцом Дмитрием поехал Александр Толмачев, поскольку Борису опять не удалось отпроситься с работы.
– Что-то вы зачастили, милейшие, – недовольно пробурчал им Константин Макарович из-за своей массивной калитки, вовсе не спеша ее открывать.
– Изменились некоторые обстоятельства, а потому по нескольким вопросам требуются ваши разъяснения, – очень вежливо ответил ему Александр.
– А с чего вы взяли, что я хочу с вами объясняться? – возмущенно спросил Пирогов, и его толстое лицо налилось кровью. – Мы уже все выяснили, сестру вашу похоронили чин чинарем, договор родительский отдали, после чего вы сами заявили, что никаких претензий к нам не имеете.
– Раз вы все сделали чин чинарем, то вам не о чем и беспокоиться, – вступил в разговор отец Дмитрий. – Мы зададим вам несколько вопросов, касающихся Татьяны, и уйдем.
– Не знаю... – затряс головой Константин Макарович. – И Марии дома нет... Как-то все не так... Не нравится мне...
– И все-таки будет лучше, если вы впустите нас, – очень спокойно, но твердо сказал Дмитрий.
Пирогов что-то еще пробурчал себе под нос, но калитку все-таки распахнул и повел гостей к дому. Возле крыльца стояла шикарная темно-синяя, почти черная "мазда".
– У вас гости? – спросила Марина, показывая на автомобиль.
– Не гости! – рявкнул Пирогов. – Моя машина... Да! Вот так! Имею право хоть на старости лет пожить по-человечески! А вы мне не указ!!
Марина удивленно пожала плечами, взглянув по очереди в глаза Александра и Дмитрия, и поняла, что им все происходящее так же не нравится, как и ей.
– Ну и в чем, собственно, дело? – спросил Константин Макарович, когда они уже все сидели за столом в главной комнате дома Пироговых, большую часть которой занимал домашний кинотеатр.
– А оно в том, что, судя по некоторым данным, вы, кроме денег, полученных от наших родителей по договору, присвоили себе и то, что вам никак не предназначалось, – сказал Александр.
При этом сообщении багровость лица Пирогова приобрела устрашающий оттенок. Он оттянул рукой ворот и так расстегнутой рубашки и задышал очень тяжело.
– Вам плохо? – испугалась Марина и вскочила со стула. – Может быть, воды или какого-нибудь лекарства? Что вы обычно пьете в таких случаях?
Пирогов жестом усадил ее на место, достал из кармана какой-то тюбик с лекарством, выдавил себе одну таблетку под язык и, прикрыв глаза, откинулся на спинку стула. Все присутствующие молча и виновато ждали, пока он придет в себя. Через несколько минут от лица Константина Макаровича отлила кровь. Потом он открыл глаза и, с неприязнью глядя на непрошеных гостей, сказал:
– Что вы от меня хотите?
– Мы хотим, чтобы вы рассказали нам все, что связано с Татьяной и... вашим теперешним процветанием, – отозвался отец Дмитрий. – Никто не собирается у вас отбирать дом или машину. Мы пришли за информацией. Нам нужно знать, о каких драгоценностях беспокоилась Татьяна! О каких таких цацках она постоянно говорила?
– О цацках... – совершенно не удивился Пирогов.
– Конечно, о цацках, а не о цыпках! И вы это наверняка знали, в отличие от вашей жены. Или она тоже в курсе?
– Нет, что вы... Машенька ничего не знала... Она, светлая душа, не смогла бы притворяться. Собственно, все и было-то ради нее. Люблю я ее очень... Детей нам Бог не дал. Маша для меня все...
– Подождите, – остановила разговор Марина. – Вы уверены, что сможете говорить? Все-таки выглядите как-то не очень...
– Смогу, – кивнул Пирогов. – Я всегда знал, что когда-нибудь придется... Сами, поди, знаете, как веревочке ни виться... В общем, с Иваном Толмачевым, вашим, Саша, отцом, мы были знакомы с детства. Жили в одном дворе. Он старше меня на шесть лет, но наша дворовая компания была разновозрастной, и эта самая разница в возрасте нам ничуть не мешала. Ну сначала были всякие "казаки-разбойники" и футбол на пустыре за домами, потом гитара и папиросы "Беломорканал", а потом мы с ним влюбились в одну и ту же девушку... в Лидочку... Да-да... В Лидочку, вашу, Александр Иванович, покойную матушку. У Ваньки преимуществ было больше. Разница в возрасте в тот момент играла против меня. Он уже успел отслужить в армии, носил жутко узкие брюки... в общем, пижонил... Ну и Лидочка, как вы понимаете, досталась ему. Я страшно переживал, написал ей кошмарное письмо, что, мол, покончу с собой и все такое, если она не придет туда-то и туда-то тогда-то и тогда-то... Я и сам не верил в то, что писал. Молодой был и больше играл, чем действительно намеревался умереть от безответной любви... Да-а-а... А Лидочка пришла... испугалась, что и впрямь руки на себя наложу. А я, как увидел ее, так сразу же вытащил из кармана лезвие и театрально так собрался полоснуть себя по венам. Сейчас скажу вам, как на духу: не полоснул бы, но Лидочка испугалась до синевы в лице. Мы стали бороться... оба с ней перерезались этим дурацким лезвием, утонули в крови, слезах, соплях... В общем, прости, Александр, но тогда бедная Лидочка вынуждена была отдаться мне... Из жалости! Только лишь из жалости и от страха за мою жизнь! Она любила Ивана и довольно скоро после этого события вышла за него замуж. Да и я... как только с ней... в общем, как рукой сняло все мое сумасшествие, а потом Машеньку встретил, единственную мою настоящую любовь...
– То есть... не намекаете ли вы на то... – приподнялся со своего места Александр, – что Татьяна...
– Я тебе, Саша, скажу так: когда Татьяна совсем, уж прости за это слово, озверела и стала на людей кидаться, в частности на тебя, Иван явился ко мне сюда, в Прибытково, и попросил забрать ее к себе. Мы с Машей и тогда жили в довольно большом частном доме, где ее можно было изолировать в отдельной комнате. Разумеется, я решил, что Толмачев свихнулся. Какой нормальный человек ни с того ни с сего будет предлагать взять к себе буйную сумасшедшую, которая на людей кидается! У нас с Машей детей не было, но лучше уж завести злющую кавказскую овчарку, чем связываться с умалишенной. И тогда, в ответ на мое заявление о кавказской овчарке, Иван сказал, что Татьяна моя дочь, а он и так с ней уже намыкался. Что, дескать, терпел бы ее и дальше, если бы она не трогала сына. Да-да... Саша, я тогда... вот совсем как ты... челюсть отвесил... Но почему-то сразу поверил. Мне и так стыдно было за то, на что я хитростью заставил пойти добросердечную Лидочку. А Иван, видя мое смятение, тут же стал предлагать деньги. Большие деньги... Да что там, вы и так видели договор... Но я скажу, уход за Татьяной того стоил... Мы с Машенькой тоже натерпелись...
– А как же... как же Мария Петровна-то согласилась? – удивилась Марина.
– Ну... во-первых, я ей признался, что Татьяна моя дочь. Вернее, это во-вторых... Во-первых... Вы же видели Машеньку! Это же добрейшей души человек!
– Хотите убедить нас в том, что сумма договора существенной роли не сыграла? – усмехнулся Александр.
– Не хочу... – покачал головой Константин Макарович. – Деньги нам тоже были нужны. Дом, в котором мы тогда жили, был еще прадедов, ветхий. Надо было либо отстраивать его, либо копить на квартиру. Так что деньги пришлись очень кстати. Мы сразу начали строиться. А с Татьяной намучились ужасно. Она же чужих людей не переносила. Пока она к нам привыкла, мы с Машей расцарапанными ходили, будто у нас дома жила стая диких кошек или бенгальский тигр.
– А почему вы не уговорили Ивана Толмачева отдать Татьяну в какое-нибудь медицинское учреждение? – опять спросила Марина.
– А вы отдали бы свою дочь? – усмехнулся Константин Макарович. – Особенно... если другой у вас нет... К тому же мы видели, что она бывала и вполне разумна, особенно если рядом привычная обстановка и знакомые люди. Да и...
– Хорошо! – перебил его Александр. – С Татьяной все более или менее ясно! А что вы можете сказать про драгоценности?!
– Ничего тебе не ясно! – разъярился вдруг Пирогов, и его лицо опять стало покрываться нездоровой краснотой. – В один прекрасный день мне пришлось посмотреть Татьянины документы. И знаешь, что я там увидел?
– И что же там такого можно было увидеть? – саркастически спросил Александр, откинулся на спинку стула и даже скрестил руки на груди.
– А увидел я год рождения Татьяны и понял, что никоим образом не мог быть ей отцом!
– Как... – проронил Толмачев, и его руки безвольно упали вниз.
– А вот так! Надул меня Ванька! Ты уж прости, Саша, но для меня он всегда был Ванькой. Мы с ним в одном дворе... Впрочем, я об этом уже говорил...
– Нет... не может быть... – отмахнулся Александр. – Ну... про отца я ничего не могу в этом плане сказать, а мама... она не пошла бы на такой ужасный подлог!
– Да! Ты прав! Лидочка не могла бы! Она и от дочери отказалась только лишь из страха за тебя! Она была убеждена, что Иван уговорил нас взять к себе Татьяну за большое вознаграждение. Уж она-то точно знала, чья она дочь! Кстати, о деньгах! Я Ивана спрашивал, откуда у него такие шальные деньги. Он сказал, что достались в наследство от матери, а той, дескать, от родителей. Поскольку мы, как я уже в третий раз повторяю, жили в одном дворе, я очень хорошо помню его мать, тетю Дусю. Она всю жизнь ходила в одном и том же платье и в темненькой косынке на голове. Разве что подпольной миллионершей была... В общем, я потребовал забрать Татьяну, поскольку она мне, как выяснилось, никакая не дочь. Потом это уже абсолютно точно было подтверждено медицински. У меня вообще не может быть детей. К сожалению... А Иван тогда кочевряжился, уверял, что Лидочка ему рассказывала, как я ее насиловал. А я знал, что она не могла такого говорить. Она могла сказать только правду. Я, конечно, тогда был не на высоте, но не насиловал... это уж точно... Да и не сумел бы, мальчишкой совсем был. В общем, мне пришлось пригрозить Ивану, что расскажу Лидочке, каким образом у нас оказалась Татьяна.
Константин Макарович встал со стула, извинился, сказал, что выпьет воды, и ушел в кухню. Марина с ужасом смотрела на Александра, щеки которого уже покрывал румянец примерно такого же цвета, как у самого Пирогова.
– Саша, вы простите, что мы с отцом Дмитрием стали невольными свидетелями этого разговора. Мы же не думали... – сказала она и взглянула на священника, который сейчас на такового был похож очень мало. На нем были надеты черные джинсы и темно-серый джемпер. Отец Дмитрий ответил ей все таким же спокойным и невозмутимым взглядом синих глаз. Саша безнадежно махнул рукой.
Между тем Пирогов вернулся в комнату, грузно осел на стул и спросил:
– Так... может быть, всем... чаю... кофе... Или, может, чего покрепче? Раговорчик ведь того...
– Нет, Константин Макарович, – ответил за всех Александр, – давайте сначала договорим. Вы правы, разговор получается очень интересным! Ну и что же было дальше?
– А дальше Иван стал уговаривать меня оставить у нас Татьяну. Его понять было можно. Во-первых, он боялся за сына, во-вторых, Татьяна уже к нам привыкла, и опять ломать ее, перевозя даже и в самое лучшее медицинское учреждение, было страшно. Она могла не выдержать, потому что страшно пугалась всего нового. Но в то же время я был в бешенстве оттого, что Толмачев так ловко меня провел. Он уверял, что у него не было другого выхода. Собственно, может, выход и был. Раньше. А в тот момент, когда мы с ним этот разговор вели, уже, пожалуй, и не было. Мы оба это понимали, а потому Иван стал предлагать повысить плату за уход за дочерью. И между прочим, не деньгами. Он выложил на стол богатое сапфировое... кажется... такая штука называется... колье... В общем, я бы сказал, бусы... В золоте...
– Еще и сапфировое? – удивился Александр.
– Иван так сказал. Оно было украшено еще какими-то камнями. Может быть, даже и бриллиантами. Не знаю. Я не разбираюсь в этом, но обалдел от красоты этих камней совершенно. Иван сказал, что колье будет мое, если я оставлю в своем доме Татьяну.
– И вы, конечно, отказаться не смогли?
Константин Макарович недобро усмехнулся и ответил:
– Представь, я долго отказывался, потому что, честно говоря, сияние камней меня испугало. Я спросил твоего отца, Саша, где он взял эдакое богатство, не в музее ли каком стянул. Собственно, тогда я и произнес слово "цацки"... Чтобы его разозлить... что ли... уесть... Он опять стал утверждать, что досталось в наследство. Я расхохотался Ваньке прямо в лицо. Спросил, почему ж тогда "герцогиня" тетя Дуся вместо бриллиантовой диадемы на голове вечно нашивала темненький платочек в точечку. Иван долго не отвечал, лицом потух как-то. Я даже решил, что он и впрямь кого-нибудь ограбил...
Пирогов опять тяжело поднялся со стула и предложил выпить чаю, потому что во рту у него пересохло, да и голова стала тяжелой.
– Горячего мне надо и сладкого... Иначе... В общем, и вам не повредит... У Маши и пироги есть, и варенье...
– Послушайте, Константин Макарович! Какой тут чай! Вы мне такие вещи про отца рассказываете...
– Саша, Константин Макарович уже немолод. Видно же, что ему тоже нелегко дается этот разговор, – поддержала Пирогова Марина и обратилась к нему, тоже поднявшись из-за стола: – Давайте я вам помогу. Согреем чаю и действительно все слегка перекусим.
Отец Дмитрий тоже вызвался помочь, и они с Мариной сервировали чайный стол. Все то время, что они сновали из комнаты в кухню и обратно, Александр Толмачев просидел недвижимо, уставившись остановившимся взглядом в стену напротив. Марина помнила, что отец Дмитрий называл отца Татьяны и Саши интеллигентным человеком, а потому ему наверняка тоже странно было слышать нелицеприятные вещи о дяде, которого он знал с детства. Дмитрий ничего не говорил, но его лицо несколько утратило невозмутимость. Он казался взволнованным.
Саша пить чай не мог. Он сделал несколько глотков из изящной чашки с ирисами, раскрошил в блюдечке кусок пирога с капустой и, еле дождавшись, когда Константин Макарович опустошит чашку, сразу спросил:
– Ну и что же дальше? Мой отец был вором?
– Я не говорил этого, Саша, – отмахнулся Пирогов.
– Ну... и как же он тогда объяснил вам происхождение этих камней? Так и продолжал настаивать на наследстве?
– Он не просто продолжал. Он предоставил мне доказательства.
– То есть? – Александр подался к нему всем корпусом.
Марина тоже замерла с куском пирога у рта, а отец Дмитрий чуть не пролил на стол чай.
– Иван показал мне письмо, которое нашел в материнском архиве после ее смерти, – сказал Константин Макарович.
О чем было написано в этом письме, Саша не смог даже спросить, но этого и не потребовалось. Пирогов сам стал рассказывать дальше:
– Это письмо тетя Дуся специально написала сыну в конце жизни, понимая, что все ее вещи перейдут по наследству к нему, и Иван обязательно его прочтет. Письмо, я вам скажу, не простое. Она... в смысле... тетя Дуся была не очень образована, а потому писала жутчайшими оборотами... Но общий смысл я уловил четко. В письме как раз и шла речь о семейном проклятии...
– Что именно?! – почти в один голос выдохнули Александр и Марина.