– Коля, – теперь уже смелее произнесла Люба, безудержно счастливая от близости, каковая, по ее мнению, случилась при переходе на ласково-уменьшительное имя. – Коляска складывается, так что можно ее на заднем сиденье положить, она там ничего не запачкает.
"Я сказала "Коля", а он ничего не сказал на это, – лихорадочно подумала Люба и сделала нелогичный вывод: – Он не против: я ему нравлюсь!"
"Хм, – вскинулась коляска, – "не запачкает"! Я может, отказываюсь в этом наглом джипе ехать".
"Да не бойся, – успокоил ее джип. – Не захочешь, так не трону".
– Здесь что? – Николай снял с сиденья коляски пакет. – В багажник можно бросить или бьющееся?
– Утка… – дрожащим голосом ответила Люба.
– Надувная, что ли?
– Нет, обычная.
– А чего таскаешь? Подарок, что ли?
"Талисман", – гордо ответила утка.
– Нет, не подарок. Так, на всякий случай, – жалобным шепотом ответила Люба.
"Не на всякий, а на каждый!" – сердито поправила утка.
"Ты чего раскрякалась? – оборвала ее коляска. – Помолчать не можешь? Видишь, в какое неловкое положение Любу ставишь?"
"Я?! – возмутилась утка. – Он первый начал. Уток, что ли, не видел?"
– Давайте ее сюда, – попросила Люба.
– Пусть на заднем сиденье лежит, не мешает, – решил Николай.
Выплывшая на свет божий эмалированная утка повергла Любу в отчаяние:
"Никогда меня никто не полюбит, потому что я калека. Калека!"
Не нужно было Любе так думать. Зря она так. Подточенные ледяным ручьем уничижения, ее гордость и уверенность в себе начали стремительно рушиться. Ведь пока что вера в себя была сложена из слов Геннадия Павловича и Надежды Клавдиевны, их заверений в красоте и уме Любы, ее таланте и отваге. Любе еще только предстояло возвести крепкую постройку, способную выдержать насмешки, удивление и безответную любовь. Но ведь был прыжок с парашютом, искренние песни, долгие часы тренировок силы рук? Были поступки – крепкие камни в фундаменте. И они останутся, несмотря на Любину минутную слабость. И даже это сомнение в себе рухнет не в сторону, а внутрь души, придав крепости ее основанию. Впрочем, кажется, лавина уже прошла, прошуршали последние падающие песчинки…
"Пусть Николай никогда не полюбит меня, но я буду любить его, – с радостью, полной тоски, произнесла Люба. – Мне этого хватит. Наверное, это нужно, чтобы я написала новые песни? Ведь не может быть, чтобы все было просто так, без смысла – щипцы, инвалидность, коляска? Ну уж нет. Я уверена: судьба лишила меня ног, чтобы я случайно не пошла не своей дорогой!"
Люба сглотнула слезы и громко сказала, перейдя на "ты":
– Нет, Коля, давай утку сюда. Это ведь мой переносной унитаз. Круто – да?
Николай раздумчиво сказал "А-а-а!" и засмеялся:
– Круто.
– Знаешь, как удобно! Мобильно! Николай с веселым удивлением принялся разглядывать Любу:
– Слушай, а ты молодец! Уважаю!
– Коля, смотри на дорогу, а то врежемся в лесовоз, – посоветовала Люба.
"Не врежемся, – небрежно бросил джип. – А врежемся, так мало лесовозу не покажется".
"Ой-ёй-ёй, какие мы крутые, – пробурчала коляска. И тут же вскрикнула: – Люба, он ко мне пристает!" Джип ржал и прибавлял скорости. А Люба прибавляла громкости магнитоле и небрежно, без стыда, робости и смущения, клала руками согнутую в колене безжизненную ногу на колено, завернув ее "по-турецки".
Неожиданно заиграл мобильник.
– Родители, – выдохнула Люба. И быстро прокричала в трубку: – Да, мама! Прекрати! Мы уже едем. С Николаем, на его машине. Мама, все будет хорошо! Все, не трать деньги! Нас Путин ждет!
"Хватит, телефон отключаю, а то родители покоя не дадут!" – пробормотала она коляске.
Глава 4
ДОРОЖНО-ТЕАТРАЛЬНАЯ
– Представляешь, я хотела в школьном спектакле "Елка в Сокольниках" Ленина играть, а пионервожатая возмутилась: учение Ленина должно твердо стоять на ногах!
Люба болтала второй час. Николай слушал ее серьезно и вдумчиво, как покойник надгробные речи.
В сумерках джип Николая въехал в Ярославль.
Люба радостно разглядывала Волгу, набережную, старинный центр города, Кремль, вокруг которого струился поток дорогих иномарок.
Вскоре джип остановился возле сверкающего огнями торгового центра.
– Это еще кто?
Люба не слышала, что произнесла девушка, к которой Николай, предварительно созвонившись по мобильнику, подъехал и вышел из машины на улицу, но по взгляду, брошенному на Любу сквозь лобовое стекло, была уверена, что она спросила именно так: это еще кто?
Причем спросила хмурым голосом.
Затем девушка, высоченная, как колодезный журавль, недовольной походкой подошла к джипу, открыла заднюю дверь и по-хозяйски упала на сиденье.
"Чего-то Ладка смурная сегодня, – констатировал джип. – Видно, ты ей не понравилась".
"Я?" – изумилась коляска.
"Люба твоя, – разъяснил джип. И добавил интимным голосом: – Ты разве можешь кому-то не нравиться, мышонок заводной"
– Здравствуйте, – поздоровалась Люба.
– Давно не виделись, – метнула Лада кривую улыбку и нахмурила брови.
Люба взглянула через стекло на Николая, поправлявшего зеркало.
Лада сердито смотрела в одну точку.
– У вас какие-то неприятности? Вы такая грустная, – решила проявить участие Люба.
– С чего ты взяла, что я грустная? Я что, петь в машине должна?
– Вы тоже поете? – удивилась Люба.
– Пляшу, – ласково сказала Лада.
– А я – пою, – не удержалась и похвасталась Люба.
– Начинай, послушаем.
– Как-то неудобно, – смутилась Люба. – Ну ладно, раз вам действительно хочется послушать…
Лада с подозрением поглядела на Любу: дура или прикидывается?
– Закурить попросит прохожий голосом тихим и хриплым, – с чувством затянула Люба. – И в этот момент пойму, что подменили мне рифму-у!
В машину сел Николай.
– Поем?
– Пляшем, – огрызнулась Лада.
– …взглядом под руки, что огрубели во многом, – голосила Люба, – вот здесь у меня аккордеон. А потом сразу припев: от черных яблок с белой червоточиной и не зрелых, и от ворующих улыбок беглых…
Лада поэффектнее раскинула ноги в дорогих коричневых джинсах, мерцающих искрами, и швырнула руку с сумочкой на сложенную на сиденье коляску.
– Слушай, а эта дура здесь – зачем? – раздраженно прошипела она Николаю.
– Ты сегодня недобрая, Ладушка, – с терпением в голосе произнес Николай и пристально посмотрел на Ладу в зеркало.
Лада уставила огнедышащий взгляд в боковое окно.
"Кого это она дурой назвала?" – возмутилась коляска.
"Ух! Ух! – радостно откликнулся джип. – Горячая ты какая!"
Николай поглядел на электронные часы над лобовым стеклом, периодически сообщавшие также направление ветра и температуру воздуха за бортом.
– Ну что, Любовь, в "Макдоналдсе" перекусим?
Лада вздрогнула, словно ее хлестнули по пальцам. Ах, тут, оказывается, не просто так, тут уже любовь?!
– Перекусим, – радостно согласилась Люба. – Лада, вы кушать будете?
– Сыта.
– А мороженое? – не поверила Люба.
– И без мороженого тошнит.
– И отчего же тебя тошнит, Ладушка? – вразумительно произнес Николай. – Съела чего несвежего? Или выпила?
Лада упорно молчала.
– Может, вас укачивает? – догадалась Люба. – Машина быстро едет?
"Ее укачаешь! – заржал джип. – Надорвешься укачивать! "Мерседес" один вообще вдребезги!"
"Что вы имеете в виду?" – недоверчиво спросила коляска.
"Но насчет меня ты не переживай, – заверил ее джип. – У меня инжектор безотказно работает".
"Любушка, пусть этот нахал замолчит!" – высоким голосом потребовала коляска.
– Вы, наверное, в "Макдоналдсе" уже бывали? – вновь обернулась назад Люба.
Лада фыркнула.
– Любовь, ты в первый раз, что ли? – засмеялся Николай. – Ну, тогда конечно, интересно будет!
Лада снова фыркнула.
– Хавчик там – хрень всякая, – культурно пояснил Николай Любе, – соленых огурцов вперемежку с сыром напихают, сверху колой польют. Но порядок – будь здоров! Порядок – образцовый. Каждый знает свое место. Возникла с тряпкой у тебя под ногами и не то что не рыпается – улыбается счастливой улыбкой! Сердце радуется. А я изо дня в день своим вдалбливаю: знай свое место! Знай свое место! Нет, каждый мнит себя гением крутым. Порядки ему, видишь ли, не нравятся! Да, Влада Ва сильевна?
Лада стоически молчала, как похоронный венок, выброшенный на годовщину смерти с могилы на помойку, и смотрела в окно.
Люба опять почувствовала, что разговор имеет непонятный ей, но явно неприятный для Лады подтекст, вновь обернулась назад и постаралась смягчить ситуацию:
– Лада, а вы чем занимаетесь?
Лада откинула голову назад и пристально посмотрела на Любу, скроив нарочито умильную физиономию.
– Ладушка у нас артистка, – заметил Николай, бросив взгляд в зеркало.
– Артистка? – восхитилась Люба. – В театре играете?
– В театре, – подтвердил Николай. – В анатомическом.
Люба секунду поразмыслила: что за театр такой? Вроде в морге, для студентов? Или – нет? Но ни к какому выводу не пришла.
– А-а, шутите, – догадалась Люба.
– Шучу, – сказал Николай. – Смеюсь, можно сказать. Посмеяться захотелось. Могу я посмеяться, Ладушка?
– Можешь.
– Ну и молодец! – со свинцом в голосе похвалил Николай Ладу.
– Коля, зачем ты так? – робко пробормотала Люба.
– Ты что, меня защищать собралась? – спокойно спросила Лада и презрительно поглядела на сшитую Надеждой Клавдиевной Любину джинсовую куртку. – Ты сама скоро в том же театре сниматься будешь. Ты думаешь, зачем ты в Москве нужна?
– Я петь буду, – растерянно ответила Люба.
– Рот, что ли, широко открывается?
Николай затормозил. Джип вышколенно остановился.
– Все, приехали. – Николай подмигнул Любе. – Остановка – "Макдоналдс". – Затем он повернулся к Ладе: – Пакет вот этот видишь?
Лада напряженно молчала.
– Загляни.
Лада, сжав губы в яркую трещину, приоткрыла пакет с уткой.
– Что там? Не слышу!
– Утка.
– Правильно, утка. Лежит и не крякает. А что будет, если эта утка захочет в небе летать, под облаками? Если каждая утка распоряжаться будет, где ей крыльями махать? В говне будем и я, и ты. Но она молодец, знает свое место на данный момент. Хотя тоже, наверное, мечтает высоко взлететь. Ты думаешь, я не мечтаю? Ты думаешь, тебе самая черная работа досталась? Тебя имеют, так хоть за это проплачивают наличкой. А меня, что ни день, за национальный интерес употребляют. За одну голую идею с голой задницей стоять приходится. Ты за идею трусы снимешь? Удавишься ведь! Все бы под себя гребла! А порядки в дерьме пусть Коля наводит! Последний раз прошу понять: здесь порядки я устанавливаю. Не нравится в театре работать (Николай снова подмигнул Любе) – анатомическом, могу на стройку устроить. Штукатуром, маляром. А чего – хорошая работа. Знай штукатурь. И Николай над душой стоять не будет.
– Ладно, Коля, ну чего ты? – примиряюще сказала Лада. – Просто чувствую себя хреново, голова раскалывается.
– Вот и попробуй в России порядок навести, – обратился Николай к Любе. – Если с каждым-то, ну с каждым такую разъяснительную работу надо вести. Это мне разорваться, что ли? А ведь всего и добиваюсь – элементарного порядка и дисциплины! И откуда, Влада Васильевна, в тебе столько эгоизма?
– Так что, я и слова сказать не могу?! – выкрикнула Лада.
Люба во время этой разборки подергала все ручки по очереди и, наконец открыв дверцу, стала перекладывать ноги в сторону выхода. Николай сразу забыл про Ладу:
– Погоди, Любовь, я тебя на руках вынесу.
Лада пулей вылетела из машины и нервно принялась щелкать зажигалкой.
Затем встала вполоборота к джипу, изо всех сил демонстрируя полное равнодушие к любовному увлечению Николая. Она слышала, как ойкала и смеялась Люба, как Николай ласково говорил "держись за меня крепче", и душа ее заполнялась мутным потоком ненависти.
– Лада! – позвала Люба. – Мы готовы.
Лада бросила пахнущую вишней тонкую сигарету и повернулась. Люба сидела в инвалидной коляске и улыбалась идиотской улыбкой абсолютно счастливого человека.
Лада вытаращила глаза.
Коляска вкатила на пандус.
Люба робко покатила к сияющему в майской ночи входу в кафе.
– Двигаемся походным порядком, – подбодрил ее Николай.
Лада возбужденно застучала каблуками:
– Извини, я не знала, что ты не можешь ходить. Боже мой, давно это у тебя? Прости, что спрашиваю!
– Выступление в порядке самокритики, – кивнул Любе Николай. – Порядок!
Люба легко, но несмело ехала по пандусу, выложенному неяркими цветными плитками, похожими на кусочки пемзы.
"Самая лучшая в мире лестница, которую я встречала в жизни!" – сказала Люба коляске.
"Вы мне льстите", – довольным голосом произнес пандус.
"Самая удобная!" – продолжала восхищаться Люба.
Лада забежала вперед и открыла, придерживая, дверь:
– Заезжай.
"Спасибо", – поблагодарила коляска.
– Надо же, не застряла! – радостно сообщила Николаю Люба.
Они встали перед стойкой. Затем Люба, сияя, поставила поднос с едой на колени, и Николай повез коляску к столику. Все уселись. Лада натянуто изобразила радость от общения и принялась перемешивать мороженое в стаканчике:
– Зачем в Москву едешь?
– Путину свои песни петь, – бодро ответила Люба.
– Ты что, Путину петь будешь? – уставилась Лада на Любу. Потом перевела взгляд на Николая. – Коля, серьезно, что ли?
– А когда Коля несерьезно что-нибудь делал? Ты думаешь, Коля целыми днями в нарды играет? Коля в данный момент, помимо всех прочих дел, собирается навести порядок с инвалидами. Под контроль все их творческие дела взять. Год равных возможностей, просекаешь?
– Я спою Путину свои песни и просто уверена, что после этого все непременно обратят внимание на проблемы людей с ограниченными возможностями, – взахлеб мечтала Люба.
– Чего ограничивать людей, если есть такая возможность? – решительно выступил Николай. – Пусть зарабатывают на здоровье.
– Я когда маленькая была, выступала на Красной площади: с детским хором ЮНЕСКО под управлением Монтсеррат Кабалье пела для Ельцина и его гостей. Об этом многие газеты писали. У меня дома даже фотография есть: наш хор и Наина Иосифовна с Борисом Николаевичем.
– Нет, главное, как я Любовь-то неожиданно встретил! – воскликнул Николай.
– Я на Колю прямо с неба свалилась, – сообщила Люба Ладе.
– Да? – стараясь держаться вежливо, протянула Лада и отставила стаканчик с остатками мороженого.
Ее первоначальная радость оттого, что Люба всего-навсего урод, богом обиженный, и, значит, в борьбе за покровительство Николая Ладе не конкурентка, сменилась опасением.
– Все так внезапно! – сияла Люба. – И это знакомство, и эта дорога, и теперь вот это кафе: с пандусами, с жареной картошкой! Я однажды, когда школьницей была, обратилась к секретарю нашего Белозерского райкома партии товарищу Каллипигову с предложением установить в городе пандусы, лестницы широкие, лифты сделать для удобства передвижения инвалидов. А он зашумел: "Ровных дорог в жизни ищете? Да неужели бы Борис Николаевич Ельцин в своем ежегодном послании не рассмотрел вопроса о лестницах, если бы это было важно? Не отметил бы роли и значения лифтов на пути к всеобщему процветанию? Не включил в план строительство пандусов? Но Борис Николаевич даже краем не упомянул о пандусах. Значит, ненужный это вопрос".
– Вот сука! – сказал Николай.
…Всю дальнейшую дорогу от Ярославля до Москвы Люба спала. В Москве Николай вынес коляску из джипа, усадил в нее Любу и велел ждать, пока он поставит машину на подземную стоянку. Люба лишь поерзала, пристраивая голову на рюкзак, и вновь уснула.
Разбудил ее толчок Ладиной сумочки. Коляска стояла совершенно в другом месте. Там, куда приехал джип, были деревья и клумба с тюльпанами. Сейчас же Люба сидела возле вагончика на колесах, от которого пахло хлебом. Лада испуганно отпустила ручки коляски.
– Коля сейчас придет, – сказала она, избегая смотреть Любе в глаза. И торопливо добавила: – Ну ладно, пока. Увидимся!
И быстро пошла в сторону, тут же скрывшись в подземном переходе.
Глава 5
МОСКВА ВСТРЕЧАЕТ ГОСТЕЙ
"Колясочка, кажется, это не то место, куда мы с Колей приехали, – растерянно пролепетала Люба. – Или – то?"
Коляска скорбно огляделась.
"Деревья были, кусты, клумба с тюльпанами, – бормотала Люба. – Ничего не понимаю. А как мы здесь оказались?! Ты хоть что-нибудь помнишь?"
Коляска напряженно размышляла.
"Ничегошеньки не помню. Ой, Любушка, я поняла: нам память отшибли!"
"А зачем нам память отшибли?" – недоверчиво спросила Люба.
"Ясное дело зачем. Чтоб мы не вспомнили, как нас ограбили".
"Нас ограбили?!" – с ужасом воскликнула Люба.
"Как ограбили?" – Коляска оглядела колеса.
"Ты сама только что сказала", – теряя терпение, повысила голос Люба.
"Мало ли что я могла сказать, когда в таком стрессе нахожусь! Такую потерю пережить".
"Думаешь, Николай нас просто потерял?" – с надеждой спросила Люба.
"При чем здесь Николай? Я! Я потеряла, едва успев обрести".
"Что потеряла?"
"Свою любовь", – простонала коляска.
"Я здесь", – успокоила Люба.
"При чем здесь ты? Я джип потеряла".
"Так ты в него?.. – Люба засмеялась. – Ты его любишь?"
Ничего не ответив, коляска вдруг подскочила на месте:
"Любушка, я смекаю, кто нам память отшиб: Лада! Она, мерзавка! Помнишь, мы ели в кафе, в "Макдоналдсе"? Ой, у меня прямо так ясно вся картина преступления в глазах стоит. Она нам подсыпала клофелину, чтоб мы заснули и были в беспамятстве".
"Зачем ей это надо?" – засомневалась Люба.
"Да чтоб ограбить! Это ж Москва! Ой, Любушка, проверяй скорей мою велоаптечку, не пропало ли чего?" Люба стала судорожно проверять свое имущество: утка – на месте, в пакете сбоку, возле подлокотника, рюкзачок – на коленях. И вдруг ее прошибла догадка: "Мамочка родная! Она хотела мой диск украсть. Там же такие необыкновенные песни!"
Трясущимися руками Люба развязала шнурок, стягивающий горловину рюкзачка, и принялась шарить внутри.
"Хватит, щекотно", – заверещал рюкзак.
"Потерпи, не велик барин, – приказала коляска рюкзаку. – Ограбили тебя, пока дрых".
"Никто меня не грабил, – обиделся рюкзак. – Я свое дело туго знаю!"
"Диск с моими песнями, значит, на месте?" – продолжала шарить Люба.
"В кармашке… а-ха-ха… под "молнией" лежит".
"Уф! – Люба нащупала диск. – Ох, как хорошо, что не нужно никого подозревать! Я, кстати, сразу, с первых твоих слов засомневалась: ну не способна Лада на такую подлость!"
"Все у тебя хорошие, одна я плохая, – снова обиделась коляска. – Лада… А ведь она у меня за спиной стояла, когда мы здесь очнулись".
"И сразу убежала, – пробормотала Люба. – Давай-ка еще раз подумаем. Что ты чувствовала, слышала?"