Шесть лет прошло, а писатель Форд Ньюкомб все еще скорбит по погибшей жене - именно она когда-то научила его радоваться каждому дню, любить и верить.
Но годы идут, и однажды Форд понимает: ему не найти вдохновения без новой любви...
Джеки Максвелл, красавица и умница, увлеченная творчеством Ньюкомба, становится его секретарем. Поначалу Форда, польщенного восхищением Джеки, радует лишь совместная работа, однако очень скоро он приходит в восхищение сам. Ведь впервые за много лет ему встретилась женщина, которая может вернуть его к жизни...
Содержание:
Глава 1 1
Глава 2 8
Глава 3 12
Глава 4 15
Глава 5 18
Глава 6 22
Глава 7 25
Глава 8 27
Глава 9 29
Глава 10 31
Глава 11 31
Глава 12 35
Глава 13 39
Глава 14 42
Глава 15 46
Глава 16 52
Глава 17 55
Глава 18 58
Глава 19 60
Глава 20 62
Глава 21 63
Джуд Деверо
Дикие орхидеи
Глава 1
Форд
А вы когда-нибудь теряли человека, который вам дороже собственной души?
Я потерял. Жену, Пэт. Она умирала шесть мучительно долгих месяцев. А мне приходилось просто смотреть - смотреть, как моя красивая, бесподобная жена чахнет, угасает, исчезает. И вдруг не важно стало, что у меня есть и деньги, и слава. И не важно стало, что меня называют "значительным" писателем. И не важно стало, что мы с Пэт в конце концов начали строить дом нашей мечты - чудо инженерной мысли на отвесном утесе, где можно было бы тихонько сидеть и смотреть на океан.
Все стало не важно в тот день, когда Пэт вернулась домой и оторвала меня от работы - неслыханное дело, такого прежде не случалось, - чтобы сказать, что у нее рак в последней стадии. Я сначала подумал, что это очередная шутка: Пэт обладала странным чувством юмора, она говорила, что я чересчур серьезный, угрюмый и боюсь всего на свете. С самого начала она старалась меня рассмешить.
Мы познакомились в колледже. Более разных людей, чем мы, сложно отыскать, и даже семья Пэт казалась мне чуждой и странной. Такие семьи я видел по телевизору, но мне и в голову не приходило, что они и вправду существуют.
Они жили в прелестном маленьком домике с верандой и - клянусь, это правда! - белым дощатым заборчиком. Летними вечерами ее родители - Марта и Эдвин - сидели на веранде и махали соседям, которые проходили мимо. Ее мама в фартуке лущила горох или бобы.
- Как сегодня Томми? - спрашивала она какого-то прохожего. - Поправляется ли от простуды?
Отец Пэт сидел в нескольких футах от жены за кованым железным столом, под старым торшером, и у ног его стоял ящик с блестящими немецкими инструментами, аккуратно разложенными. В округе его называли - клянусь, это тоже правда, - мистер Почини Все. Он ремонтировал сломанные вещи для семьи и соседей. Бесплатно. Он говорил, что ему нравится помогать людям, а улыбка - достаточное вознаграждение для него.
Когда я заходил за Пэт, чтобы забрать ее на свидание, я стремился прийти пораньше, чтобы посидеть с ее родителями. Я как будто смотрел фантастическое кино. Как только я появлялся на пороге, мать Пэт - "называй меня Мартой, как все" - вставала, чтобы принести мне что-нибудь поесть и выпить.
- Я знаю, что растущим мальчикам нужно хорошо питаться, - говорила она и исчезала в безукоризненно чистеньком домике.
И я сидел молча и смотрел, как отец Пэт возится с тостером или какой-нибудь сломанной игрушкой. Большой дубовый ящик с инструментами у его ног завораживал меня. Все они, аккуратно подобранные, сверкали чистотой. И я знал, что они стоят, наверное, целое состояние. Как-то раз, будучи в городе - том вездесущем "городе", до которого от любого университетского городка не более пятидесяти миль, - я заметил на другой стороне улицы строительный магазин. Так как со строительными магазинами у меня были связаны только плохие воспоминания, мне потребовалось немалое мужество, чтобы перейти через дорогу, открыть дверь и войти туда. Но я заметил, что после встречи с Пэт я стал смелее. Уже тогда ее смех эхом отдавался у меня в ушах и вдохновлял меня на такие поступки, которых раньше я ни за что бы не совершил - хотя бы из-за того, что они бередили мои старые раны.
Как только я вошел в магазин, воздух рванулся у меня из легких прямо в горло, в затылок - и в голову. Там он сгустился и образовал толстую пробку между моих ушей. Передо мной стоял человек и что-то говорил, но эта воздушная пробка мешала мне услышать его.
Через какое-то время он замолчал и бросил на меня тот взгляд, которым меня так часто одаривали дяди и кузены. Этот взгляд отличал просто мужчин от мужчин настоящих. Обычно он предшествовал роковому приговору: "Да он не знает даже, каким концом бензопилы пилить!" Но с другой стороны, я всегда был мозгами при мускулах моих родственничков.
Составив обо мне мнение, продавец ушел, пряча в уголке тонких губ улыбочку. Как и мои кузены и дяди, он безошибочно распознал во мне того, кем я был: человека, который думает, человека, который читает книжки без картинок и любит фильмы, где никто ни за кем не гоняется на машинах.
Я захотел поскорее уйти из строительного магазина. Мне там не место. Здесь собрано слишком много моих старых страхов. Но в ушах у меня звучал смех Пэт, и это придало мне сил.
- Я собираюсь купить кое-кому подарок, - громко проговорил я и тут же понял, что допустил ошибку. Мои дяди и кузены никогда не произнесли бы вслух слова "подарок". Они сказали бы так: "Мне надо купить для зятя набор гаечных ключей. Что у тебя есть?" Но продавец обернулся и улыбнулся мне. В конце концов, "подарок" - это означает "деньги".
- А что за подарок? - поинтересовался он.
На инструментах отца Пэт имелось немецкое название, я повторил его - с правильным произношением, разумеется (вот он и, преимущества учености), неудовольствием отметил, что брови продавца слегка приподнялись. Я остался весьма собой доволен: мне удалось произвести на него впечатление.
Он зашел за стойку и вытащил из-под нее каталог.
- У нас в наличии этого товара нет, но мы можем заказать все, что захотите.
Я кивнул, как я надеялся, очень по-мужски, стараясь показать, что точно знаю, чего хочу, и пролистал каталог - полноцветные иллюстрации, дорогая бумага. Нечего и удивляться, что цены астрономические.
- Прецизионную отвертку? - спросил продавец, выражая все этим единственным словом.
Я сжал губы - тысячи раз я видел, как мои дяди так делают, - и кивнул, как будто понимал, в чем разница между прецизионной отверткой и отверткой из детского набора "Умелые руки".
- Другого нам и не надо, - сказал я сквозь зубы - так все мои дяди говорили о технике. Лучезарное сияние слов "двухтактный двигатель" заставляло их стискивать зубы так, что слова эти звучали совсем уж неразборчиво.
- Можете взять каталог, - сказал продавец, и мои челюсти на мгновение разжались.
Я едва удержался, чтобы не возликовать: "О, как любезное вашей стороны..." Но вовремя вспомнил про нижнюю губу и пробурчал:
- Благодарю.
Я старался, чтобы звук шел как бы из задней части глотки, и жалел, что на мне нет замызганной бейсболки с названием какой-нибудь команды - тогда я смог бы потянуть за козырек и, выходя из магазина, попрощаться, как настоящий мужчина.
Когда в тот вечер я добрался до своей крохотной серой квартирки, я поискал в каталоге кое-какие инструменты отца Пэт. Инструменты эти стоили несколько тысяч долларов. Не сотен - тысяч.
А он каждый вечер оставлял дубовый я шик на веранде. Без замка. Без охраны.
Когда на следующий день я встретился с Пэт между парами - она изучала химию, а я английскую литературу, - я упомянул инструменты со всей небрежностью, на которую был способен. Мне не удалось ее провести - она поняла, как это важно для меня.
- Ну почему ты всегда ожидаешь самого худшего? - с улыбкой спросила она. - Вещи не важны, важны только люди.
- Скажи это моему дяде Реджу, - попробовал пошутить я.
Улыбка на ее прекрасном лице угасла.
- Я бы с удовольствием.
Пэт ничего не боялась. Но я не хотел, чтобы она взглянула на меня другими глазами, и потому не знакомил ее со своими родственниками. Вместо этого я притворялся членом се семьи - той, в которой были праздничный обед на День благодарения и Рождество с эггногом и подарками поделкой.
- Слушай, ты на самом деле любишь меня - или все-таки мою семью? - как-то спросила Пэт. Она улыбалась, но глаза ее оставались серьезными.
- А ты любишь меня - или мое поганое детство? - парировал я, и мы улыбнулись друг другу. Потом большой палец моей ноги скользнул ей под штанину, и мы забыли обо всем.
Мы с Пэт казались друг другу донельзя диковинными созданиями. Экзотика, да и только. Ее милое, любящее, доверчивое семейство всегда удивляло и восхищало меня.
Как-то раз я сидел у них в гостиной и ждал Пэт. И тут пришла ее мама. Она тащила четыре тяжеленных пакета с покупками, но тогда я еще не знал, что должен вскочить и помочь ей с сумками. Вместо этого я просто вылупился на нее, и все.
- Форд, - сказала она (старший брат отца считал, что дарует мне благословение, нарекая в честь своего любимого пикапа), - а я и не знала, что ты тут сидишь. Но я рада, что ты здесь, потому что хотела увидеть именно тебя.
Подобные слова были для нее обычным делом. Пэт и ее родители легко и естественно говорили слова, от которых человек прямо расцветал.
- Тебе идет это платье, - говорила мама Пэт какой-нибудь некрасивой женщине. - Тебе стоит чаще его надевать. А у кого ты делаешь прическу? - Из чьих-то других уст эти слова звучали бы комично. Однако все комплименты, которые делала мать Пэт - я никогда не мог называть ее "Марта" или "миссис Пендергаст", - звучали искренне, потому что и были искренними.
Она поставила пакеты с покупками у кофейного столика, убрала вазу с прелестным букетом из цветов, которые собственноручно нарезала в своем садике, и принялась вытаскивать из пакетов квадратные лоскутки ткани. Ничего подобного я никогда прежде не видел и понятия не имел, что это такое. Но в те времена родители Пэт постоянно знакомили меня с чем-то новым и удивительным.
Мама Пэт разложила все лоскутки на столике со стеклянной столешницей (мои кузены посчитали бы делом чести разбить ее, а мои дяди, злорадно усмехаясь, взгромоздили бы на нее ноги в грязных рабочих ботинках). Она серьезно посмотрела на меня:
- Какая тебе больше нравится?
Я хотел спросить, почему ей небезразлично, что я думаю, но тогда я все время пытался убедить родителей Пэт, что вырос в мире, похожем на их. Я взглянул на лоскутки ткани и увидел, что все они разные: с крупными цветами и в мелкий цветочек, в полоску, в клеточку, с графическим рисунком...
Я перевел взгляд на мать Пэт и понял, что она ждет, что я что-нибудь скажу. Но что? Может, это какая-то шутка? Или тест? И если я выберу неправильный лоскуток, она велит мне убираться и никогда больше не подходить к Пэт? Именно этого я и боялся каждую минуту, что проводил с ними. Их невероятная любезность очаровывала меня, но в то же время я боялся их. Что они сделают, если узнают, что внутри я похож на их дочь не более, чем скорпион на божью коровку?
Меня спасла Пэт. Она вошла в гостиную, на ходу затягивая густые светлые волосы в конский хвост, и увидела, как я смотрю на ее мать - ошалевшими от страха разоблачения глазами.
- Ой, мам, Форд ничего не понимает в обивочных тканях. Он знает наизусть Чосера на староанглийском, зачем ему разбираться в ситце и батисте?
- "Когда апрель обильными дождями..." - пробормотал я, улыбаясь Пэт. Двумя неделями ранее я выяснил, что, если я шепчу Чосера, когда покусываю мочку ее уха, она начинает сходить с ума от вожделения. От отца-бухгалтера она унаследовала математический склад ума, и всякая лирика ее страшно возбуждала.
Я перевел взгляд на лоскутки. Ага. Обивочные ткани. Я мысленно поставил галочку посмотреть в словаре значение слов "ситец" и "батист". И надо будет потом спросить у Пэт, почему знание средневековой поэзии и знание обивочных тканей - вещи взаимоисключающие.
- А что вы собираетесь обить? - спросил я у матери Пэт, стараясь выглядеть осведомленным.
- Всю комнату, - раздраженно отозвалась Пэт. - Каждые четыре года она меняет гостиную. Новые чехлы на мебель, новые шторы - все. И все шьет сама.
- Ого! - Я оглядел комнату. Вся мебель и окна были отделаны в оттенках розового и зеленого - цвета розы и мха, как позже пояснила мне Пэт.
- Я склоняюсь к "средиземноморской" гамме, - поделилась мать Пэт. - Терракотовый и кирпичный. И еще я подумала: а не попробовать ли мне кожаную обивку? Ну, с маленькими гвоздиками по краю. Как думаешь, Форд? Будет смотреться?
Я моргнул. В тех многочисленных домах, где мне доводилось жить, новую мебель покупали только тогда, когда в старой появлялись дыры, а цена - это единственное, чем руководствовались при покупке. У одной из моих теток был целый гарнитур, покрытый трехдюймовым фиолетовым акрилом. Все думали, что это чудесно: три отреза обошлись ей всего в двадцать пять долларов. И только мне не по душе было выбирать длинные фиолетовые нитки из еды.
- Средиземноморская гамма - это очень мило. - Я гордился собой так, словно только что сочинил Декларацию независимости.
- Вот видишь! Форд разбирается в обивке, - обратилась мама Пэт к дочери.
Пэт вытащила изо рта маленькую резинку, ловко перевязала ею хвост и закатила глаза. Три недели назад ее родители ездили проведать больную родственницу, так что мы с Пэт провели две ночи в их доме. Мы играли, как будто мы женаты - что мы настоящая семья, и этот прекрасный дом - наш. Мы сидели за кухонным столом и чистили кукурузу, потом обедали за большим столом красного дерева. Как взрослые. Я много рассказывал Пэт о своем детстве, однако касался только самых тоскливых моментов, чтобы получить сочувствие и секс. Я не говорил о делах бытовых, повседневных, как, например, о том, что мне редко приходилось ужинать не у телевизора, о том, что я ни разу в жизни не пользовался матерчатой салфеткой, а свечи у нас зажигались, только когда электричество отключали за неуплату. Странно, но, рассказывая о том, что мой отец в тюрьме, а мать использовала меня как орудие наказания для его братьев, я сам себе казался героем, а спрашивая у Пэт, что за штука такая артишок, чувствовал себя деревенским дурачком.
Во вторую ночь, что мы проводили в доме ее родителей, я развел в камине огонь. Пэт сидела на полу между моих ног, и я расчесывал ее чудесные волосы.
И потом, когда она смотрела на меня поверх головы матери, я знал, что она вспоминает ту ночь, когда мы занимались любовью на ковре у камина. И по взглядам, которые она бросала на меня, я понимал, что, если мы в ближайшее время не уберемся отсюда, мне придется опрокинуть ее прямо на образцы обивки.
- Ты такой живой, - как-то сказала мне Пэт. - Такой примитивный. Настоящий.
Мне не понравилась часть про "примитивного", но если уж это ее заводит...
- Вы двое, ну-ка марш отсюда! - улыбнулась мать Пэт. Кажется, она интуитивно поняла, что мы с Пэт чувствуем. Как всегда, она проявляла альтруизм и думала в первую очередь не о себе, а о других.
Когда пьяного подростка, который несколько лет спустя убил ее, вытащили из машины, он заявил:
- А что такого? Это всего лишь какая-то старуха...
Мы с Пэт прожили в браке двадцать один год, прежде чем ее не стало. Двадцать один год... Кажется, что это очень долго, но на самом деле - как будто несколько минут. Сразу после окончания колледжа ей предложили место преподавателя - школа располагалась в бедном районе большого города, но платили там очень хорошо.
- Надбавка за риск, - пояснил по телефону человек, умолявший ее взяться за работу. - Условия в школе тяжелые, в прошлом году на одну из наших преподавательниц напали с ножом. Она выжила, однако теперь носит калоприемник. - Он подождал, пока до Пэт дойдет смысл сказанного, и приготовился к тому, что она бросит трубку.
Но он не знал мою жену, не знал, что оптимизм ее безграничен. Я хотел попробовать свои силы в крупном жанре - написать роман, - а она хотела дать мне возможность писать. Зарплата на этой работе была великолепная, так что она приняла предложение.
Мне трудно было понять такую бескорыстную любовь, какую испытывала она, и поэтому я всегда пытался придумать этому какое-то рациональное объяснение. Иногда в сознании моем мелькала мысль, что Пэт любит меня за мое детство, а не вопреки ему. Если б я был тем же самым человеком, но вырос бы в обычном правильном доме вроде ее, она не заинтересовалась бы мной.
- Может, и так. Если б я хотела собственного двойника, я бы вышла за Джимми Уилкинса, и мне пришлось бы всю жизнь выслушивать, что я женщина только наполовину, потому что у меня не может быть детей.
Хотя Пэт и ее родители, казалось, жили идеальной жизнью, правда заключалась в том, что прошлое их было отмечено трагедиями. В семье моего отца - моя мать была сиротой, чему я несказанно радовался, потому что мне за глаза хватало семьи из одиннадцати братьев отца, - после трагедии жизнь останавливалась. Один из сыновей моего дяди Клайда в возрасте двенадцати лет утонул. После этого дядя Клайд пристрастился к выпивке и перестал ходить на работу - а служил он ночным сторожем. Он, его жена и шестеро детей жили на то, что она зарабатывала в "Макдоналдсе". Детишки один за одним побросали школу и закончили кто в тюрьме, кто на пособии по бедности, а кто и просто ушел из дома. И все в семье считали, что после смерти Ронни так и должно быть. О великом горе дяди Клайда, который оплакивал трагическую кончину сына, говорили всегда исключительно скорбным шепотом.
Мне было семь, когда кузен Ронни утонул, и я нисколько не опечалился: я знал, что кузен Ронни скотина. Он утонул, измываясь над четырехлетней девочкой. Отобрав у нее куклу, он забежал в пруд и принялся куклу расчленять и бросать оторванные ручки-ножки в мутную воду. Все это время девочка стояла на берегу, рыдала и умоляла его пощадить несчастную. Однако, забираясь на глубину, кузен Ронни потревожил каймановую черепаху, и она укусила его за большой палеи ноги, он поскользнулся и ушел под воду вместе с тем, что осталось от куклы. На дне он ударился головой о камень и потерял сознание. Когда поняли, что он не притворяется мертвым (кузен Ронни любил поднимать ложную тревогу), он и вправду уже был мертв.