- Подай кувшин, - приказала Броканта сыну.
Баболен принес кувшин без ручки, с зазубринами на горлышке и протянул его девочке.
- Вы пьете прямо из кувшина? - нежным голоском спросила она у Баболена.
- Это мать пьет из кувшина, а я пью вот так, залпом.
И, подняв кувшин на пол фута над головой, он ловко направил струю прямо в рот; стало ясно, что это упражнение ему не в диковинку.
- Я не стану пить, - заявила малышка.
- Это почему? - удивился Баболен.
- Потому что я не умею пить, как вы.
- Ты же видишь, что мадемуазель нужен стакан, - вмешалась Броканта, пожимая плечами. - Вот бедняжка-то!
- Стакан? - переспросил Баболен. - Был у нас здесь где-то стакан!
Покопавшись, он обнаружил в углу то, что искал.
- Держи, - сказал он, наполняя стакан водой и подавая его девочке, - пей!
- Нет, я не буду, - отказалась она.
- Почему?
- Я не хочу пить.
- Хочешь! Ты же только что просила воды.
Малышка покачала головой.
- Ты же видишь, мы для нее хамы, - заметила мать, - мадемуазель не может пить ни из наших кувшинов, ни из наших стаканов.
- Да, если они грязные, - тихо и грустно проговорила девочка. - Но… но… я хочу пить! - прибавила она, разразившись слезами.
Баболен еще раз стремительно скатился вниз, сбегал к соседнему фонтану, несколько раз ополоснул стакан и принес девочке: теперь стакан сиял словно богемский хрусталь, а вода в нем была свежа и прозрачна.
- Спасибо, господин Баболен, - поблагодарила Рождественская Роза.
Она залпом выпила воду.
- О! Господин Баболен! - выпятив грудь, заважничал мальчуган. - Вот, мать, когда пойдем с тобой к Багру, о нас доложат: "Господин Баболен и госпожа Броканта!"
- Прошу прощения, - спохватилась девочка, - меня учили так обращаться. Я больше не буду так говорить, если это дурно.
- Да нет же, детка, это хорошо, - возразила Броканта, покоренная вопреки своей воле превосходством воспитания, которое простые люди порой поднимают на смех, но которое неизменно производит на них сильное впечатление.
Вечером перед сном повторилась та же сцена, что и накануне.
Мать и сын спали на одном матраце, брошенном на тряпье в углу комнаты.
Рождественская Роза упорно отказывалась спать вместе с ними.
Эту ночь она снова провела на стуле.
На следующий день Броканта сделала над собой усилие, положила в карман тридцать франков, вырученные от продажи нарядного платья девочки, вышла, купила кушетку за сорок су, матрац за десять франков - небольшой, но чистый, подушку за три с половиной франка, две пары мадаполамовых простынь и хлопчатое одеяло - все безупречной чистоты.
Она приказала отнести покупки к себе на чердак.
Истратила она ровно двадцать три франка и, значит, была с девочкой в расчете.
- Ой, какая хорошенькая чистая кроватка! - воскликнула та при виде заправленной кушетки.
- Это вам, мадемуазель Жеманница, - проворчала Броканта. - Похоже, вы принцесса, вот мы и обращаемся с вами как с принцессой, а как же!
- Я не принцесса, - возразила девочка, - но там у меня была чистая постель.
- Ну, стало быть, и здесь будет такая же, как там… Вы довольны?
- Да, вы очень добры!
- Где желаете поселиться? Не прикажете ли снять для вас комнату на улице Риволи, да еще в бельэтаже?
- Позвольте мне занять этот угол, - попросила девочка.
Она показала на выступ в чердаке, который образовывал нечто вроде маленькой комнатки, вдававшейся в соседний чердак.
- И вам будет этого довольно? - засомневалась Броканта.
- Да, сударыня, - с привычным смирением подтвердила Рождественская Роза.
Кушетку поставили туда, куда указала беглянка.
Мало-помалу угол обставили, и он стал похож на спальню.
Броканта была далеко не так бедна, как казалось, но отличалась чудовищной скупостью; ей стоило большого труда заставить себя достать деньги из тайника, в который она их прятала.
Но у Броканты был доход - она гадала на картах.
Вместо денег она решила брать с клиентов натурой: в квартале жили бедняки и деньги водились не у всех.
Поэтому со старьевщицы она потребовала занавеску из персидского шелка, с краснодеревщика - небольшой столик, с торговца подержанными вещами - ковер. Через месяц уголок Рождественской Розы был обставлен полностью и стал называться алтарем.
Она был счастлива или почти счастлива.
Мы говорим "почти", потому что ее бумажное синее платье, желтая косынка в красный цветочек, шерстяные чулки и чепец были ей отвратительны.
И по мере того как эти вещи изнашивались, Рождественская Роза сама стала заниматься своим туалетом.
Прежде всего она старательно расчесывала свои волосы, такие длинные, что, когда она откидывала их назад, они доходили до пят.
Она проявляла изобретательность: рубашку из грубого полотна подвязывала самодельным шнурком, сооружала на голове тюрбан из яркого шарфа, запахивалась в старую шаль как в плащ, а то из ветки боярышника делала себе душистый венок; и всегда она одевалась так живописно, что могла бы служить художнику моделью: он непременно увидел бы в ней то антильскую креолку, то испанскую цыганку, то галльскую жрицу.
Но она никогда не выходила на свежий воздух, а солнце пробивалось на чердак лишь через маленькие щелочки; питалась только хлебом и пила одну воду; холод проникал во все щели в конуре Броканты, а девочка, независимо от времени года, почти всегда была одета одинаково - и в десятиградусный мороз и в двадцатипятиградусную жару, - вот почему в ее облике появилось нечто болезненное и страдальческое, что мы и попытались изобразить. А сухой кашель, от которого на щеках Рождественской Розы появлялся румянец, указывал на то, что приютившее ее убогое жилище уже оказало на нее пагубное воздействие, а в будущем и вовсе могло свести ее в могилу.
О ее семье, как и о страшном происшествии, толкнувшем ее на встречу с Брокантой - а та полюбила девочку, насколько она была способна любить, - никогда больше не заговаривали.
Вот какой была Рождественская Роза, стоявшая на коленях в ногах у Броканты в ту минуту, когда Баболен с учителем появились на пороге.
XXXII
SINISTRA CORNIX
Зрелище, открывшееся Жюстену, было способно привлечь внимание человека, менее поглощенного своими мыслями; учитель помнил только о Мине, похищенной и взывавшей к его помощи.
Молодой человек шагнул на чердак, равнодушный ко всему, кроме занимавшей его мысли.
- Мать! - начал Баболен, выступая вперед, словно переводчик, за которым следует тот, чьи слова он должен передать. - Это господин Жюстен, учитель, пожелавший расспросить вас лично о том, что я не мог ему рассказать.
Старуха улыбнулась с таким видом, словно ожидала этот визит.
- А луидор? - вполголоса спросила она.
- Вот он, - отвечал Баболен, сунув ей в руку золотую монету, - но вы должны купить Рождественской Розе теплую одежду.
- Спасибо, Баболен, - поблагодарила девочка, подставляя ему лоб для поцелуя, и тот чмокнул ее по-братски, - спасибо, мне не холодно.
С этими словами она кашлянула несколько раз, что безоговорочно опровергало ее слова.
Но, как мы уже сказали, все эти подробности, способные поразить другого человека, для Жюстена будто не существовали или существовали как утренний туман, что поднимается между путником и целью его путешествия, застилает эту цель, но не может совершенно ее скрыть.
- Сударыня… - начал он.
При слове "сударыня" Броканта подняла голову, желая удостовериться, к ней ли он обращается.
Жюстен оказался вторым человеком, назвавшим ее сударыней; первой была Рождественская Роза.
- Сударыня, - продолжал Жюстен, - это вы нашли письмо?
- Надо думать! - хмыкнула Броканта. - Ведь переправила вам его я!
- Да, за что я вам чрезвычайно признателен, - сказал Жюстен. - Однако я хотел бы знать, где вы его подобрали.
- В квартале Сен-Жак, это точно.
- Я хотел бы знать, на какой улице?
- Я на табличку не глядела, но это было где-то между улицами Дофины и Муфтар.
- Постарайтесь вспомнить, умоляю вас! - воскликнул Жюстен.
- Мне кажется, это все-таки было на улице Сент-Андре-дез-Ар.
Более искушенный наблюдатель, знающий цыганок, сразу догадался бы, что Броканта мелет вздор не случайно. Наконец и до Жюстена дошло, с кем он имеет дело.
- Возьмите, это поможет вам вспомнить.
И он протянул ей другой луидор.
- Послушай, мать, смилуйся над господином Жюстеном, - стал увещевать ее сын, - сделай то, о чем он просит; господин Жюстен - это тебе не первый встречный, его уважают в квартале Сен-Жак!
- Ты зачем вмешиваешься, мальчишка? - проворчала старуха. - Проваливай!
- Ну, как хотите, - решил Баболен. - В конце концов, господин Жюстен просил меня привести его сюда; он здесь - пусть выпутывается сам! Он уже достаточно взрослый, пускай сам занимается своими делами.
И он пошел играть с собаками.
- Броканта! - заговорила Рождественская Роза нежным мелодичным голоском. - Вы же видите, как молодой человек беспокоится, как он страдает; пожалуйста, скажите ему то, о чем он вас просит.
- Заклинаю вас, прелестное дитя, - взмолился учитель, прижав руки к груди, - попросите за меня!
- Она скажет! - пообещала девочка.
- Скажет, скажет!.. Конечно, скажу, - проворчала старуха, словно подчиняясь некой высшей силе, - ты знаешь мою слабость: я ни в чем не могу тебе отказать.
- Итак, сударыня, - едва сдерживая нетерпение, продолжал Жюстен, - напрягите память! Небом заклинаю вас, вспомните!
- Мне кажется, это было… Да, теперь я точно могу сказать, это было здесь… Кстати, можно спросить у карт.
- Значит, - проговорил Жюстен, словно размышляя вслух и пропуская мимо ушей последние слова Броканты, - они пересекли Сену, проехав по Новому мосту и, вероятно, направились к заставе Фонтенбло или заставе Сен-Жак.
- Вот именно! - вставила Броканта.
- Откуда вы знаете? - удивился молодой человек.
- Я сказала: "Вот именно", это все равно, что сказать: "Вероятно".
- Послушайте, - продолжал Жюстен, - если вы что-нибудь знаете, Небом заклинаю: не молчите!
- Ничего я не знаю, - проворчала Броканта, - кроме того, что нашла на площади Мобер письмо на ваше имя, которое и передала вам.
- Броканта! - снова вмешалась Рождественская Роза. - Вы злая женщина! Вы еще что-то знаете и не говорите.
- Ничего я больше не знаю! - отрезала Броканта.
- Напрасно вы выпроваживаете господина Жюстена, мать! - подал голос Баболен. - Это друг господина Сальватора.
- Я не выпроваживаю этого господина; я говорю ему, что не знаю, о чем он спрашивает! А когда чего-то не знаешь, надо спросить еще у кого-нибудь.
- У кого мне спросить, говорите скорее!
- У того, кому известно все: у карт.
- Ладно, - смирился учитель. - Спасибо и на том, что вы сказали. Пойду теперь к господину Сальватору, он в полиции.
С этими словами молодой человек направился к выходу.
Броканта, видно, передумала и остановила его:
- Господин Жюстен!
Молодой человек обернулся.
Старуха показала пальцем на ворону, захлопавшую крыльями над его головой.
- Взгляните на птицу, - приказала она, - взгляните на птицу!
- Ну и что? - отозвался Жюстен.
- Она хлопает крыльями, не правда ли?
- Да.
- Вот и все. Раз ворона хлопает крыльями, надеяться особенно не на что.
- Это какой-нибудь знак?
- Господи Иисусе! И вы еще спрашиваете?! Образованный человек, учитель, а не знаете, что ворона - вещая птица?
- Так что же означает хлопанье крыльев вашей птицы?
- Это значит… Это значит, что вы не так-то скоро найдете человека, которого ищете. Вы ведь кого-то ищете?
- Да, и я готов все отдать ради того, чтобы найти этого человека.
- Теперь вы сами видите, что ворона знает это не хуже нас с вами.
- Так что это за знак?
- Этот знак… Этот знак, изволите видеть, изображает ваше старание: ворона хлопает крыльями в воздухе, как вы бьетесь в пустоте; она трижды хлопнула крыльями - значит, вы будете искать три года. От имени птицы советую вам попусту не хлопотать, а послушать, что скажут карты.
- Что ж, послушаем, - согласился Жюстен, - пусть они говорят!
И как тонущий хватается за соломинку, так и Жюстен вернулся, готовый поверить картам, как бы мало ни было похоже на правду то, что они скажут.
- Разложить малую или большую колоду? - спросила Броканта.
- Как вам будет угодно… Вот вам луидор.
- О, тогда разложу большую и еще пасьянс Калиостро!.. Подай мою большую колоду, Роза, - приказала Броканта.
Девочка встала, легкая, стройная и гибкая как пальма; она достала из старого сундука в углу колоду карт и подала старухе. Руки у девочки были худые, но белые, а ногти - ухоженные, как у щеголихи.
Баболену эти кабалистические опыты были, очевидно, не в диковинку, но он подошел поближе, сел на пол, скрестив ноги, и с простодушным восхищением приготовился смотреть и слушать магический сеанс.
Броканта вытащила из-за спины большую деревянную доску в форме подковы и положила себе на колени.
- Подзови Фареса, - приказала она девочке, кивнув в сторону вороны, сидевшей на балке и откликавшейся на одно из трех кабалистических слов, начертанных во время Валтасарова пира.
Ворона перестала хлопать крыльями и словно ждала своего выхода во время готовившейся сцены.
- Фарес! - позвала девочка как можно нежнее.
Ворона спрыгнула ей на правое плечо, девочка села перед старухой, немного наклонившись в ее сторону плечом, на котором устроилась ворона.
Броканта издала одновременно губами и горлом странный звук, похожий и на свист и на крик.
Заслышав этот пронзительный звук, двенадцать собак торопливо бросились вон из корзины и, как и подобало ученым тварям, расселись кругом слева и справа от гадалки с важностью докторов, готовых начать богословский спор; они образовали вокруг стола правильный крут, в центре которого находилась Броканта.
Когда собаки закончили свои шумные приготовления, по-видимому совершенно необходимые (так как в течение всего этого маневра собаки заунывно подвывали), установилась полная тишина.
Броканта оглядела ворону и собак; когда осмотр был закончен, она торжественно произнесла несколько слов, вероятно, на непонятном ей самой языке, который арабы могли бы принять за французский, но в котором французы ни за что не признали бы арабского.
Мы не знаем, поняли ли Баболен, Рождественская Роза и Жюстен смысл ее слов; но можем с уверенностью утверждать, что ее поняли двенадцать собак и ворона, судя по размеренному тявканью и по карканью птицы; карканье подражало резкому звуку, которым старуха подозвала к себе всю свору.
Потом тявканье прекратилось, крик птицы смолк; собаки, до тех пор чинно сидевшие и меланхолически глядевшие друг на друга, улеглись.
Ворона перелетела с плеча Рождественской Розы на голову старухе и уселась поудобнее, вцепившись когтями в седые волосы Броканты.
Окажись там в эту минуту художник-жанрист, ему открылась бы следующая картина.
Мрачный чердак; сквозь редкие щели с трудом пробиваются полоски света.
Старуха сидит в окружении лежащих псов; у нее в ногах Баболен; Рождественская Роза стоит, прислонившись к столбу.
Эта группа освещена красноватым светом глиняной лампы.
Жюстен, бледный, нетерпеливый, едва виден в полутьме.
Птица хлопает время от времени крыльями с пронзительным карканьем, как в басне о во́роне, который хочет стать орлом.
Только, в отличие от во́рона, вцепившегося в белую шерсть барашка, наша ворона запустила когти в седые волосы старухи.
Картина неправдоподобна, нелепа; она могла бы подействовать и на менее впечатлительного человека, чем Жюстен.
Освещенная, как мы уже сказали, красноватым светом коптящей лампы, колдунья вытянула вперед голую иссушеную руку и стала описывать в воздухе огромные круги.
- Молчите все! - приказала она. - Слово за картами.
Собаки и ворона притаились.
И вот Броканта хриплым голосом стала передавать таинственный рассказ карт.
Но прежде старая сивилла перемешала колоду и предложила Жюстену снять левой рукой.
- Вы, разумеется, хотите узнать, что́ с той, которую вы любите?
- Да, которую я обожаю! - кивнул Жюстен.
- Ладно!.. Вы будете валетом треф, то есть молодым человеком, предприимчивым и ловким.
Жюстен грустно улыбнулся: предприимчивости и ловкости ему прежде всего не хватало.
- Она… она дама червей, то есть женщина нежная и любящая.
Ну, на Мину, по крайней мере, это было похоже.
Перемешав и сняв колоду, условившись, что валет треф будет представлять Жюстена, а дама червей - Мину, Броканта открыла три карты.
Она проделала то же шесть раз.
Всякий раз, когда выпадало по две карты одной масти, то две трефы, то две бубны, то две пики, она забирала более крупную карту и выкладывала ее перед собой слева направо.
Итак, перед ней лежало шесть карт.
Покончив с этим, она снова перемешала колоду, опять заставила Жюстена снять левой рукой, и все повторилось сначала.
В одной из троек выпало три туза. Гадалка взяла их и разложила рядком.
Этот брелан сократил время, дав ей сразу три карты вместо одной.
Она продолжала до тех пор, пока не набрала семнадцать карт.
Карты, представлявшие Жюстена и Мину, тоже вышли.
Гадалка отсчитала семь карт справа налево; первой был валет треф.
- Ну вот! - проговорила она. - Та, которую вы любите, - юная блондинка лет шестнадцати-семнадцати.
- Верно, - подтвердил Жюстен.
Она отсчитала еще семь карт: выпала семерка червей.
- Несбывшиеся мечты!.. Вы с ней строили планы, которые так и не смогли осуществиться.
- Увы! - прошептал Жюстен.
Старуха отсчитала еще семь карт и показала на девятку треф.
- Эти планы были нарушены из-за денег, которых вы не ожидали, то ли пенсион, то ли наследство.
Она опять отсчитала семь карт и попала на десятку пик.
- Странно! - продолжала Броканта. - Деньги, которые обыкновенно приносят радость, заставили вас плакать!
Она снова отсчитала карты: вышел туз пик.
- Письмо, что я вам передала, от молодой особы, которой грозит тюрьма.
- Тюрьма? - вскричал Жюстен. - Это невозможно!
- Так говорят карты… Тюрьма, заточение, заключение…
- В самом деле, - прошептал Жюстен, - раз ее похитили, то для того чтобы спрятать… Продолжайте, продолжайте! До сих пор все верно.
- Письмо вы получили, когда находились среди друзей.
- Да, это друзья… и добрые друзья!
Броканта отсчитала еще семь карт и показала на выпавшую даму пик.
- Зло исходит от брюнетки, которую ваша возлюбленная считает своей подругой.
- Мадемуазель Сюзанна де Вальженез, может быть?