- Простите. Просто так совпало, что моего сына тоже зовут Михаилом. Я заехала за ним в садик. За ним и сыном моей подруги.
По опыту я уже знаю, что взволнованных людей легче всего успокоить пространной собственной речью.
- …Возможно, я бы не обратила внимания на стоявшую машину, но я видела ее на пути туда и поняла, что надо проверить, не случилось ли чего. Вот и все. И потом, если кого и нужно благодарить, так это врачей "скорой помощи", которые опровергают тезис, будто бесплатной медицины у нас нет…
Он тут же вклинивается в образовавшуюся паузу:
- Простите, а вы замужем?
- А вы знаете анекдот про жокея и зеленую лошадь? - парирую я.
Выходит как-то грубовато, но я считаю, что не сделала ничего такого, за что следовало бы ко мне вот так приближаться. Поблагодарил и катись!
- Анекдот я знаю… Значит, вы имеете в виду, чтобы я не ходил вокруг да около, а сразу переходил к делу?
Я смутилась: в самом деле, анекдот про жокея, который хотел привлечь внимание понравившейся ему женщины, для чего покрасил свою лошадь в зеленый цвет, был слишком грубым намеком.
- Просто… Я хотел пригласить вас на ужин, но думаю, если вы замужем… ваш муж может быть против…
Ох уж эти мне подходы издалека! Ох уж эти мне экивоки!
- А если я страшная, как Баба-яга, и такая же старая?
- Доктор на "скорой" сказал, что вы очень красивая.
- Считаете, у вас с доктором одинаковые вкусы? У них, у медиков, знаете как: человек на вид здоровый - значит, уже красивый.
- А, вы шутите, - догадывается он.
- Конечно же, шучу! А как еще, вы думаете, я могу воспринимать ваше предложение? Выслушивать благодарности только за то, что я вызвала человеку "скорую помощь". Вы лучше своего папу окружите вниманием и заботой. И вместо похода в ресторан привезите отцу побольше витаминов.
- Но к нему меня не пускают, он в реанимации.
- Тем более ходить в такое время в ресторан - не лучшая идея…
- А когда он поправится?
- Не будет нескромным с моей стороны поинтересоваться, сколько вам лет?
- Двадцать пять лет… будет скоро.
- Вот видите, я к тому же и старше вас. Представьте, увидят вас со мной ваши друзья и скажут: чего это ты с матерью в ресторан пришел?
На самом деле я старше молодого человека всего на два года, но сообщение о том, что старше намного, возможно, охладит его желание непременно меня как-то отблагодарить.
- Говорят, сейчас это модно, когда женщины в возрасте знакомятся с молодыми парнями…
Это я-то женщина в возрасте? Мужик совсем офигел! Если такие "комплименты" называются благодарностью…
- Простите, я занята, - говорю непрошеному собеседнику и вешаю трубку.
Потому что как раз в это время мимо меня с важным видом проходит Мишка.
- Это еще что такое? - возмущаюсь я.
- Писать хочу, - ноет он.
На самом деле он не хочет спать и потому придумывает то, чего нет. Еще немного поваляется и опять выйдет, на этот раз водички попить. Я могла бы на него накричать, опять запихнуть в кровать, но я представляю себя на его месте. Если бы мне не хотелось спать. Мы же с ним почти ничего не говорили о прошедшем дне. Может, у них в садике что-то случилось? Что-то взбудоражило моего ребенка, отчего теперь он не может заснуть. Потому я усаживаю его рядом с собой на диван.
Иной раз мы думаем, будто дети совсем не такие, как мы. И их можно заставить спать приказным тоном, вместо того чтобы успокоить тихой беседой, приласкать, сделать то же, о чем в этот час мечтается самой себе.
- Чайку хочешь?
- Хочу, - радостно оживляется он. - С сушками?
- С сушками.
- Где ты хочешь пить: на кухне или здесь?
- Здесь.
Еще бы! По телевизору идет боевик со Шварценеггером, и сын уже косит глазом на экран.
А как же дисциплина, режим? Я же тренер и об этом имею самое профессиональное понятие. Но и у сына редко бывает бессонница, так что будем считать сегодняшний вечер неординарным, а значит, свободным от обычных режимов.
Я иду на кухню, ставлю чайник, выкладываю купленные накануне сушки, нарезаю кекс - вдруг нам захочется еще что-нибудь, - достаю наши с ним любимые чашки и ставлю на тележку.
Мишка очень любит, когда я вот так вкатываю ее в комнату, чтобы сервировать журнальный столик.
- У нас сегодня Галя Стрельникова пропала, - сообщает мне Мишка. Раз я к нему по-человечески, значит, и меня нужно поощрить.
- Как пропала? - изумляюсь я, сразу вспоминая о своих недавних мыслях. Не дай Бог, чтобы когда-нибудь я услышала такую же страшную весть!
- Так. Мама Стрельникова пришла, а Гали нет. Ее папа уже забрал. Раньше.
- Значит, не пропала, а просто ушла с папой.
- Но папа-то с ними не живет! - снисходительно объясняет мне сын.
- И как же воспитательница ему Галю отдала?
- Он же ее родной папа! - поясняет Мишка, удивляясь моей непонятливости. - Галя сразу, как его увидела, побежала, кричит: "Это мой папа! Мой папа!" Ну, Светлана Аркадьевна ее и отпустила.
- А мама Гали, что она сказала?
- Стала кричать: "Позвоните в милицию! Я на вас в суд подам!" Светлана Аркадьевна говорит: "Вы успокойтесь, мы же ничего не знали. Родной отец имеет право…" Мама, а какое он имеет право? Брать Галю к себе, когда захочет?
Как я и ожидала, надолго Мишку не хватило. Уже через несколько минут после нашей с ним чайной церемонии, когда я отвезла сервировочный столик на кухню, ополоснула чашки и вернулась, мой сын спал, привалившись к спинке дивана. Он даже не проснулся, пока я несла его в комнату. Только счастливо вздохнул во сне, устраиваясь поудобнее в своей кровати.
Глава пятая
- Хорошая у тебя фигурка, Ваник! - довольно замечает Катя. - Все, что ни наденешь, сидит на тебе как влитое. И вот что странно, в отличие от моих моделей у тебя есть грудь, и ты ее носишь!
- Смейся-смейся, - говорю я, рассматривая себя в зеркале. Да, то, что шьет Катя, не может сидеть плохо ни на какой фигурке.
Такие мы с ней удачливые, такие красавицы, а воспитываем детей в одиночестве. То есть понятно, что от меня муж сбежал, а вот Катя сбежала от своего мужа. Приехала из самого Питера и первое время в основном скиталась по квартирам. Теперь она - женщина богатая, самые именитые горожанки в очередь стоят, чтобы Екатерина Григорьевна осуществила их очередную заветную мечту. Сшить наряд, которого ни у кого больше нет.
Правда, Катя всех предупреждает, что наиболее удачные модели таки войдут в ее коллекцию и будут демонстрироваться в Европе.
- В Европе - ладно, - соглашаются заказчицы, - в Европе - это же совсем другое дело, а у нас городок маленький, тусовка вся друг друга знает. В одном и том же платье на ней появляться нельзя.
- Катя, - спрашиваю я ее о том, о чем еще вчера хотела спросить, - а что с тобой происходит?
- Ничего, - пожимает она плечами и отводит взгляд.
- Ты не больна?
- Да ладно, чего уж там, хочешь знать - узнаешь. Я не привыкла от тебя что-то скрывать. Пошли! - командует она, помогая мне снять еще недошитый костюм. - В самом деле, чего это я все ношу в себе? Меня уже распирает от мыслей и переживаний.
- Куда пошли-то? У меня всего час, а потом надо вернуться на работу - мне предстоит важная деловая встреча.
- Часа нам вполне хватит. А заодно и поедим. Я со вчерашнего дня на сухомятке. А если точнее, не помню, что я ела и ела ли вообще.
Мы идем с ней в кафе, которое почему-то называется VIP-кафе. Ничего "виповского" в нем нет. Так, небольшое предприятие общественного питания на пять столиков и меню с нерусским названием блюд вроде: лазанья, пучеро или вассершпатцен.
Катя слышит мое негромкое фырканье - не можем мы без выпендрежа - и оправдывается:
- А что, народу здесь немного, и девушки такие приветливые.
Войдя в зал, я сразу понимаю, что если и говорить по душам, то никак уж не здесь. Шумная компания молодых людей, по виду студентов, расположилась посреди зала основательно и надолго: сдвинула вместе три столика и разобрала почти все стулья, так что остальные столики выглядят сиротливо.
Я беру подругу за руку и веду к машине. Пять минут, и мы у ресторана "Венеция".
Ресторан с виду претенциозный, но кормят здесь хорошо, а в зале не в пример тихо.
Катя нервно оглядывается.
- Ты чего?
- Знаешь, все-таки в маленьком кафе всех видно как на ладони, а здесь… человек, которого не жалуешь, может подкрасться незаметно и навязать свое общение…
Теперь я убеждаюсь, что с Катей и в самом деле не все в порядке. На щеках какой-то нервный румянец, руки подрагивают. А я-то! Целый час чирикала, все о своем, и ничего не видела. Разве что в последний момент прозрела…
Катя как никто умеет слушать, так что ей хочется рассказывать о себе и рассказывать…
- Девушка, - обращаюсь я к официантке, - можно сделать так, чтобы к нам за столик никого не подсаживали?
- Конечно, - удивляется она, - зал-то пустой.
- Вот видишь! - снисходительно замечаю я, когда официантка, приняв заказ, уходит. - Никто нам с тобой не помешает.
- Ты не понимаешь, - тревожно шепчет Катя. - В город приехал мой бывший муж. Он меня разыскивает. Уже приходил на мою старую квартиру.
- Давай поменяемся с тобой местами, - предлагаю я. И ее мучают застарелые страхи. Подумаешь, муж приехал! А она уже сама не своя, и нервничает, и дрожит.
- Зачем?
- Затем, что тебе будет виден вход в зал и ты наконец перестанешь озираться. Да и чего вдруг среди дня ему приходить именно сюда?
- Он мог следить за мной.
- Катерина, перестань! Знаешь, как это называется? Паранойя! Да и кто такой твой муж? Ты вроде говорила, он врач, но не киллер же…
- Ничего смешного нет! - вспыхивает она.
Катя старше меня на три года, но с самого начала нашей дружбы я веду себя как старшая. Приблизительно так же, как относится к своему другу Димке мой сын Михаил.
Подруга - человек легковозбудимый. Она порой быстро переходит от хорошего настроения едва ли не к черной меланхолии, и такое впечатление, что она все время чего-то боится.
- А почему ты решила, что приходил твой муж? Ты его видела?
- Нет, но Стас, тот, что купил у меня квартиру, очень подробно его описал. Сомнений быть не может!
Первая купленная Катей квартира была однокомнатной, но и ей, помнится, подруга радовалась как дворцу. Потом ее купил муж одной из старых клиенток, с которым та как раз развелась. Интересно, почему в адресном столе нет Катиного нового адреса? Подстраховалась? Заплатила, чтобы информация о ней стала закрытой?
- Послушай, - высказываю я вдруг пришедшую в голову мысль, - а ты четыре года назад мне ВСЕ рассказала?
- В том-то и дело, - вздыхает Катя, - что я рассказала тебе легенду. Я придумала ее, когда ехала сюда в поезде из Питера.
Некоторое время от изумления я молчу, так как на ум ничего путного не приходит, кроме упрека: подруга называется! Легенду она мне рассказала. Можно подумать, мы обе в разведке работаем! А я-то перед ней выворачивалась! А я-то рассказывала не только то, что со мной происходило, но и самые потаенные мысли…
- Надо же, а я сдуру считала, будто мы с тобой достаточно близки, чтобы быть откровенными, - жестко замечаю я.
В глазах Кати появляются слезы.
- Как ты не понимаешь! Я не могла тебе такое рассказать. Потому что это… стыдно!
Теперь я уже точно ничего не понимаю. Катя, милая и улыбчивая, умница и вообще человек крайне порядочный, в чем я не раз имела возможность убедиться, оказывается, скрывает в своем прошлом нечто, чего стоит стыдиться!
- Стыдиться?
Раз дело идет к тому, что легенды развеиваются, неплохо бы услышать, что придет к ним на смену. Просто-таки на глазах изверг и садист - бывший Катин муж, от которого она единственно что и могла, так только сбежать, - выходит, лишается всех своих омерзительных черт?
Но поскольку подруга не торопится откровенничать, мне только и остается, что приналечь на горячую закуску, потому что я не привыкла, как другие люди, начинать с холодных закусок. Мне сначала нужно что-нибудь посущественнее, чем салат с грибами или огурцы-помидоры, потому я легко управляюсь с хорошо прожаренным куском говядины и делаю вид, что не замечаю нравственных терзаний подруги. Глупая, она думает, что какие бы то ни было ее грехи в прошлом могут отвратить меня от нее! Как говорится, кто из вас без греха, пусть бросит в меня камень.
- Я так много сделала плохого, - наконец произносит Катя, - что даже не знаю, с чего начать перечень.
- Начни с того, что первым придет в голову, а я уж расставлю все по мере происходящего, - предлагаю я. - При том что я вовсе не настаиваю на том, чтобы ты выворачивала себя наизнанку. Человек откровенничает с друзьями, испытывая в том необходимость, а если нет, стоит ли напрягаться?
Катя некоторое время смотрит на меня, видно, размышляет, а не пойти ли и в самом деле по пути наименьшего сопротивления: оставить все как есть?
- Дело в том, что в юности я была… наркоманкой. Наверное, не слишком запущенной, потому что при этом довольно успешно училась в институте, осваивала профессию модельера. Мои родители… довольно известные в городе люди…
Везет же мне на детей известных людей! Сначала муж, теперь лучшая подруга. Что они находят во мне? Или меня подсознательно к ним тянет?
- Так вот, мои родители поймали меня на горячем, ужаснулись, испугались - как так, в нашем роду и вдруг изгои, отбросы общества! - и запихнули в клинику, которой заведовал доктор Вениамин Аркадьевич Самойлов.
Она выпивает залпом минеральную воду, словно водку, и даже морщится так же. Бедная моя подружка! Как же ее корежит! А я-то думала, что это только меня достают видения прошлого. И Катя обычно успокаивает меня, но ей-то самой откуда знать нравственные терзания. Подумаешь, от мужа убежала…
На самом деле Кате приходится куда хуже. В моих воспоминаниях плачет моя оскорбленная гордость, а в Катиных - и страх, и ненависть, и бог его знает что еще…
- И ты вышла за него замуж?
- Не сразу, конечно, - бледно улыбается Катя. - Хотя, по мнению моих родителей, должна была немедленно броситься на шею человеку, который не только вылечил меня, но и богат, хорош собой, пусть и не первой молодости…
- Можно подумать, ты сама страшна как смертный грех и никто не взял бы тебя замуж!
- Дело не в этом. Ты же понимаешь, я находилась в группе риска. Как обезьяна с гранатой, никто не знал, в какой момент я возьмусь за чеку… Потому неудивительно, что мои родители мечтали о том, чтобы передать меня с рук на руки надежному человеку. И тогда они больше могли не бояться, что у меня наступит рецидив. Муж - он ведь на то и муж, чтобы приглядывать за своей женой… Хорошо хоть институт дали мне закончить. Да и то на занятия со мной ходил нанятый мужем телохранитель - он следил, чтобы у меня не было больше опасных контактов с другими наркоманами.
- Катя, перестань. - Я касаюсь ее руки, потому что, кажется, еще минута, и у нее начнется истерика.
Но она так возбуждена, что не замечает этого моего жеста.
- Ты не знаешь, наркоманы - они же хитрые, как и алкоголики. Их закрывай, не закрывай, они все равно выберут момент и сбегут.
- Ты же сказала, что муж тебя вылечил.
- Вылечил. Но повадки-то остались. Да и жизнь взаперти, согласись, не большое счастье. К тому же я вдруг забеременела, хотя никаких детей не хотела. И родила Димку. Вот перед кем я виновата, вот за что я буду гореть в аду!
Мне становится не по себе. Страшно наблюдать за тем, как близкого человека терзают демоны и он корчится и истекает кровью…
- Катюша, ты наговариваешь на себя! Нет более нежной и внимательной матери, чем ты.
Она опять всхлипывает и лезет в сумочку за платком.
- Да, а ты разве не видишь, какой мой сыночек худенький и слабый? Он всего боится, постоянно хнычет, часто болеет, а я, вместо того чтобы днями сидеть у его постели, нанимаю для этого нянек. Неизвестно, какие из них воспитатели!
Глаза у нее наполняются слезами, и она начинает рыдать, но как-то задавленно, беззвучно и оттого страшно.
Наверное, права она была в том, что почти ничего о своем прошлом мне не рассказывала. Невольно у меня появляется к ней какая-то жалость, как у человека стопроцентно здорового к безнадежно больному.
Я никогда не интересовалась наркотиками. И к наркоманам испытывала скорее брезгливость, чем какие-то иные чувства. Мне было непонятно, как они тянулись к тому, что заведомо есть самоуничтожение. Это все равно что, прочитав на столбе "Не влезай, убьет!", пытаться влезть. Всякое любопытство должно иметь предел, ограниченный инстинктом самосохранения.
Теперь я пыталась напомнить себе, что Катя - моя подруга и, если разобраться, кроме меня, у нее никого нет. И я пытаюсь ее успокоить:
- Ничего, скоро я возьму над твоим Димкой шефство. Буду его и Мишку водить в бассейн.
Она глубоко вздыхает, словно для того, чтобы втянуть в себя слезы, и жалко улыбается:
- А он тогда вообще из болячек не будет вылезать.
- Хорошо, давай я буду преподавать им самбо…
- И он тут же что-нибудь себе сломает!
- Ну что ж, тогда пусть болеет и хнычет.
- А ты жестокая, - как будто делает открытие Катя, исподлобья взглядывая на меня.
- А ты - дура!
Не знаю, почему вдруг это оскорбительное слово срывается с моего языка. Я с самого начала видела, что Катя воспитывает Димку будто хрупкий оранжерейный цветок, а не мальчика, будущего мужчину. Теперь, как выясняется, так тщательно оберегая его, она вроде как замаливает свою вину перед ним. Какая-то забота наоборот. Между прочим, пусть я по специальности и учитель физкультуры, тренер, но все же педагог, и Катя могла бы к моим словам прислушаться.
Впрочем, хотела ли она прислушиваться? И приглядываться. Разве она не видела детской комнаты Мишки? И шведскую стенку, и канат, подвешенный к потолку. Я уже давно понемногу дозирую Мишке физическую нагрузку. Видела бы Катя, как он держит "угол" на канате. А при случае вполне может дать сдачи мальчишке гораздо старше его.
- Прости.
- Ладно, - Катя нехотя улыбается, - еще не хватало нам разругаться. Начали за здравие, а кончили за упокой.
- Как раз здравия в нашем разговоре и не было. Ты начала свой рассказ с того, что боишься своего бывшего мужа… Ты хоть развелась с ним?
- Нет, - говорит Катя и краснеет. - Как бы я это сделала? Тогда он бы сразу меня нашел.
- А так - не сразу, - все же не выдержав, ехидничаю я.
Что-то и в самом деле я сегодня разболталась. Катина нервозность действует на меня не лучшим образом. Кроме того, подруга поворачивается ко мне другой, прежде неизвестной стороной, и я невольно напрягаюсь в ожидании, что за откровения я сегодня еще услышу.
Потому честно и признаюсь:
- Не обращай на меня внимания. Сама не знаю, чего вдруг стала на тебя вызверяться. Просто я не ожидала от тебя таких признаний и удивлена, почему ты до сих пор молчала. Неужели твоя откровенность заставит меня по-другому относиться к тебе?
- Не спеши, Ванесса, это далеко не все. Добавь к прежним откровениям еще одно: твоя подруга - воровка!
- Катя!