В кондитерской толстые доски из скрипучей древесины и люстры, усыпанные звенящими рядами тёмно-жёлтых кристалликов. Они сияют, как капельки мёда. Женщины за прилавком кладут необычные пирожные в коричнево-белые полосатые коробки и перевязывают каждый пакет бирюзовой лентой и серебряным колокольчиком. Очередь немаленькая, но все терпеливо ждут, наслаждаются обстановкой.
Мер и я стоим между многоярусными стеллажами с нас высотой. Одно - в виде дерева из макарон, круглых печений с хрупкой корочкой, точно яичная скорлупа, с такой тающей, насыщенной начинкой, что я теряю сознание от одного только вида. Другой - в виде композиции миниатюрных пирожных (гато), глазированных миндалём и спрессованных обсахаренными анютиными глазками.
Наш разговор возвращается к Сент-Клеру. Он - всё, о чём мы вообще говорим.
- Я просто боюсь, что его отчислят, - говорю я, приподнявшись на цыпочках. Я пытаюсь рассмотреть витрину перед очередью, но мужчина в светлой полоске и неусидчивым щенком на руках, загораживает обзор. В магазине несколько собак, что привычно для Парижа.
Мер качает головой, и её кудряшки пружинят, выглядывая из-под края вязаной шапочки. В отличие от Сент-Клера, её шапка глянцево-синяя и очень респектабельная.
Мне больше нравится Сент-Клеровская.
- Ничего с ним не сделают, - отвечает она. - Джоша ведь не отчислили, хотя он пропускает занятия намного дольше. Директор никогда не отчислит ученика, мать которого... ты знаешь.
Дела у неё не особо хороши. Рак шейки матки. Стадия 2Б. Запущенная.
Слова, которые я никогда бы не захотела услышать в отношении к любимому человеку: внешняя радиационная терапия, химиотерапия - стали теперь ежедневной частью жизни Сент-Клера. Сьюзен, его мать, начала лечение спустя неделю после Хэллоуина. Его отец сейчас в Калифорнии и возит её пять дней в неделю на радиационную терапию и один раз на химио.
Сент-Клер здесь.
Я хочу придушить его отца. Его родители живут отдельно много лет, но отец не позволил матери получить развод. И он содержит любовниц в Париже и в Лондоне, пока Сьюзен одна в Сан-Франциско. Каждые несколько месяцев его отец навещает её. Остаётся на пару ночей. Утверждает господство или как это обозвать, чтобы сохранить контроль над ней. И затем снова уезжает.
И вот теперь он ухаживает за ней, в то время как Сент-Клер страдает на расстоянии в шесть тысяч миль. От всего происходящего мне так дурно, что я едва могу думать об этом. Очевидно, что Сент-Клер сам не свой последние несколько недель. Он забил на школу, и его оценки упали. Он больше не приходит завтракать в кафетерий, а каждый ужин проводит с Элли. Не считая занятий и обеда, где он сидит подле меня будто холодный камень, единственное время, когда я его вижу - это утро, когда я бужу его в школу.
Мы с Мередит установили очерёдность. Если не постучим ему в дверь, он вообще не выйдет.
Дверь кондитерской открывается, и в помещение врывается холодный ветер. Люстра колеблется как желатин.
- Я чувствую себя такой беспомощной, - говорю я. - Мне жаль, что я не могу ничего сделать.
Мер дрожит и потирает ладони. Сегодня у неё кольца из прекрасного стекла. Они похожи на сахарную вату.
- Я знаю. Я тоже. И явсё ещё не могу поверить, что его папа не разрешил ему прилететь на День благодарения.
- Он не разрешил? - Я потрясена. - Когда это было?
И почему Мер знает об этом, а я - нет?
- Его отец узнал о плохой успеваемости. Джош сказал мне, что директриса позвонила: её обеспокоило его состояние - и вместо того, чтобы позволить сыну поехать домой, он сказал, что Сент-Клер не сможет никуда полететь, пока снова не начнёт вести себя "благоразумно".
- Но он никак не сможет сосредоточиться на чём-либо, пока не увидит её! И она нуждается в нём, она нуждается в его поддержке. Они должны быть вместе!
- Это так типично для его отца: использовать подобную ситуацию против него.
Меня снова начинает снедать любопытство.
- Ты когда-нибудь его видела? Его отца?
Я знаю, что он живёт около США, но никогда его не видела. И Сент-Клер, конечно, не хранит его изображение в рамочке.
- Да, - осторожно говорит она. - Видела.
- И?
- Он был... милым.
- МИЛЫМ? Как он может быть милым? Этот мужчина - монстр!
- Я знаю, знаю, но у него... безупречные манеры. Много улыбается. Такой солидный. - Она внезапно меняет тему. - Думаешь, Джош оказывает плохое влияние на Сент-Клера?
- Джош? Нет. Ну, возможно. Я не знаю. Нет.
Я качаю головой. Очередь продвигается на дюйм. Мы вскоре увидим витрину. Я уже различаю золотистое яблоко тарт татен. Край глянцевого шоколадно-малинового гато.
Сначала еда казалась слишком искушённой для моих вкусов, но три месяца во Франции, и я понимаю, почему французы славятся своей кухней. Едой здесь наслаждаются. Обед в ресторане измеряется часами, а не минутами. Так не похоже на Америку. Парижане ходят на рынки каждый день за свежими фруктами и овощами и часто посещают специализированные магазины сыров, рыбы, мяса, домашней птицы и вин. И кондитерские.
Больше всего я люблю кондитерские.
- Просто, кажется, Джош говорит ему, что нормально забить на школу, - давит Мер. - Я чувствую себя плохим полицейским. "Вставай. Пора в школу. Делай домашнюю работу". Понимаешь? А Джош просто: "Фиг с ним, дружище. Забудь".
- Да, но я не думаю, что он говорит Сент-Клеру забить на школу. Он просто понимает, что Сент-Клеру сейчас не до этого.
Но мне немного неприятно. Хотелось бы, чтобы Джош оказывал поддержку более ободрительным способом.
Мер хочет заспорить, но я её перебиваю:
- Как футбол?
- Футбол, - сладко произносит она, и её лицо начинает светиться. Мередит присоединилась к местной девчачьей команде в прошлом месяце и тренируется почти каждый день. Она грузит меня своими последними приключениями на футбольных тренировках, пока мы доходим до витрины. Она мерцает аккуратными рядами квадратных тартов с цукатами; бисквитов, раздувающихся от расплавленного шоколада; карамельных эклеров, напоминающих пуанты; и красными фруктовыми пирогами с дикой земляникой, украшенной рассыпчатым сахаром.
И ещё макарон.
Ряд за рядом макарон всех цветов и вкусов. Изумрудно-зелёные, розово-красные и солнечно-жёлтые. Пока Мер мучается с выбором, я беру шесть.
Розовый. Черносмородиновый. Оранжевый. Инжирный. Фисташковый. Фиолетовый.
Но затем я замечаю пралине с корицей и лесным орехом, и хочу умереть на месте. Сползти по прилавку, запустить пальцы в их тонкие корочки и облизать ароматную начинку, пока я больше не смогу дышать. Я так сильно отвлечена, что только через минуту понимаю, что со мной говорят.
- Ась? - Я поворачиваюсь и вижу солидного джентльмена с таксой. Он улыбается мне и указывает на мою полосатую коробку. Мужчина выглядит знакомым. Клянусь, что видела его прежде. Он говорит на дружелюбном, беглом французском.
- Эм. - Я слабо развожу руками и пожимаю плечами. - Же не парль па...
Я не говорю...
Он говорит медленнее, но я всё равно не понимаю.
- Мер? СОС? Мер?
Она приходит на помощь. Они болтают в течение минуты, и его глаза сияют, пока она не говорит что-то, что заставляет его ахнуть.
- Се не па посибл!
Мне не нужно знать язык, чтобы понять фразу "О, нет!", когда я её слышу. Незнакомец смотрит меня с сожалением, и затем они говорят друг другу "до свидания". Я тоже неуверенно прощаюсь. Мы с Мер расплачиваемся за свои сладости - она выбрала мильфей, слоёное тесто с заварным кремом - и выводит меня из магазина.
- Кто это был? Чего он хотел? О чём вы говорили?
- Ты его не узнала? - удивляется она. - Этот мужчина заправляет тем театром на ру дез Эколь, маленький такой, с красно-белыми огнями. Он всегда выгуливает Пуса перед нашим общежитием.
Мы идём на стаю голубей, которых не волнует, что мы можем на них наступить. Они квохчут, бьют крыльями и толкаются в воздухе.
- Пуса?
- Таксу.
Лампочка загорается. Конечно, я их видела.
- Но что он хотел?
- Он поинтересовался, отчего давно не видел твоего парня. Сент-Клера, - добавляет она, увидев моё растерянное лицо. Её голос горек. - Видимо, вы ходили на пару фильмов вместе?
- Мы смотрели там ретроспективу спагетти-вестернов в прошлом месяце. - Я сбита с толку. Он решил, что мы с Сент-Клером встречаемся?
Мер притихает. Ревнует. Но у Мередит нет причин для ревности. Между Сент-Клером и мной ничего - ничего - не происходит. И я с этим согласна, клянусь. Я слишком волнуюсь по поводу Сент-Клера, чтобы думать о нём в другом свете. Сейчас он нуждается в знакомом, а Элли - знакома.
Я тоже думала о знакомом. Я снова скучаю по Тофу. Я скучаю по его зелёным глазам, по тем поздним вечерам в кинотеатре, когда он так сильно меня рассмешил, что я расплакалась. Бридж говорит, что он спрашивает обо мне, но я не говорила с ним последнее время, потому что их группа очень занята. У "Ужасов по дешёвке" всё хорошо. Они наконец назначили первый концерт. Как раз перед Рождеством, и я, Анна Олифант, буду присутствовать.
Один месяц. Я не могу дождаться.
Я хочу увидеть их на следующей неделе, но папа не думает, что разумно тратить деньги не перелёт, ведь каникулы совсем короткие, и мама одна сумму не потянет. Так что я провожу День благодарения в Париже, одна. Постойте... больше не одна.
Я вспоминаю новости, которые Мер огласила несколько минут назад. Сент-Клер тоже не идёт домой на День благодарения. А все остальные, включая его девушку, едут обратно в Штаты. Значит, мы останемся в Париже на эти четырёхдневные каникулы. Одни.
Эта мысль тешит меня всю обратную дорогу к общежитию.
Сноска
1. Макарон - французское кондитерское изделие из яичных белков, сахарной пудры, сахарного песка, молотого миндаля и пищевых красителей. Обычно делается в форме печенья; между двумя слоями кладут крем или варенье.
2. Тарт Татен - вид французского яблочного пирога "наизнанку", в котором яблоки поджариваются в масле и сахаре, прежде чем испечётся пирог.
3. Спагетт-вестерн - низкобюджетный вестерн, снятый в Италии или Испании в середине 1960 гг.
Глава 18.
- Счастливого Дня благодарения тебе! Счастливого Дня благодарения те-е-ебе! Счастливого Дня благодарения, Сент-Кле-эр-р-р…
Дверь резко открывается, и Сент-Клер впивается в меня хмурым взглядом. Он одет в простую белую футболку и белые пижамные штаны с синими полосами.
- Прекрати. Петь.
- Сент-Клер! Сколько лет, сколько зим! - Я дарю ему свою самую широкую неидеальную улыбку. - Ты знал, что сегодня праздник?
Он волочит ноги обратно в кровать, но оставляет дверь открытой.
- Я в курсе, - ворчливо произносит он. Я захожу внутрь. Его комната... неопрятней, чем я видела её в первый раз. Грязная одежда и полотенца сброшены в кучу на полу. Полупустые бутылки с водой. Содержимое школьной сумки под кроватью, смятые бумажки и чистые листы. Я подозрительно принюхиваюсь. Сырость. Это место пахнет сыростью.
- Как ты мило обустроил это местечко. Колледж-шик.
- Если пришла критиковать, обратную дорогу ты знаешь, - бормочет он в подушку.
- Не-а. Ты знаешь, как я отношусь к мусору. Он ведь такой… однофункциональный.
Сент-Клер многострадально вздыхает.
Я убираю стопку учебников с его рабочего кресла, и из страниц выпадает несколько эскизов. Все тёмно-серые рисунки анатомических сердец. До этого я видела лишь его каракули, ничего серьёзного. И хоть по правде Джош сильнее в технической части, эти рисунки прекрасны. Сильны. Страстны.
Я подбираю их с пола.
- Они удивительны. Когда ты их нарисовал?
Тишина.
Я осторожно возвращаю сердца обратно в учебник по основам государства, стараясь не запачкать рисунки.
- Так. Сегодня мы празднуем. Ты единственный мой знакомый, что остался в Париже.
Ворчание.
- Немногие рестораны подают фаршированную индейку.
- Мне не нужна индейка, просто признание, что сегодняшний день особенный. Они об этом… - Я указываю на его окно, хотя он и не смотрит, - … даже не подозревают.
Он сильнее укутывается в одеяла.
- Я из Лондона и не отмечаю День благодарения.
- Пожалуйста. В мой первый день ты сказал, что ты американец. Забыл? Нельзя менять национальность как костюм по необходимости. Сегодня наша страна объедается пирогами и жарким, и мы должны присоединиться.
- Гм.
Всё идёт не так, как запланировано. Время сменить тактику. Я сижу на краю его кровати и толкаю его ногу.
- Пожалуйста? Большое пожалуйста?
Тишина.
- Ну же. Я хочу повеселиться, а тебе нужно подышать свежим воздухом.
Тишина.
Разочарование нарастает.
- Ты же понимаешь, день отстойный для нас обоих. Ты ведь не единственный здесь застрял. Я на всё согласна, лишь бы оказаться сейчас дома.
Тишина.
Я делаю медленный, глубокий вздох.
- Прекрасно. Хочешь знать, в чём дело? Я о тебе беспокоюсь. Мы все о тебе беспокоимся. Чёрт, да мы говорим о тебе целыми неделями, и я единственная, шевелю губами! То, что произошло - ужасно, но ещё ужаснее, что мы ничего не можем сказать или сделать, чтобы изменить ситуацию. Да, я ничего не могу поделать, и это меня бесит, потому что мне противно видеть тебя в таком состоянии. Но знаешь что? - Я отхожу в сторону. - Не думаю, чтобы твоя мама хотела, чтобы ты убивался над тем, что нельзя контролировать. Она хотела бы, чтобы ты продолжал пробовать. И думаю, она захочет услышать как можно больше приятных новостей, когда ты приедешь домой в следующем месяце…
- ЕСЛИ я приеду домой в следующем месяце…
- КОГДА ты приедешь домой, она захочет видеть тебя счастливым.
- Счастливым? - Теперь он вышел из себя. - Как я могу…
- Хорошо, несчастливым, - быстро отвечаю я. - Но она не захочет видеть тебя в таком состоянии. Она не захочет слышать, что ты перестал ходить на занятия, перестал пробовать. Она ведь хочет увидеть, как ты окончишь школу, забыл? Ты так близок, Сент- Клер. Не сдавайся.
Тишина.
- Прекрасно. - Это не справедливо, не рационально сердиться на него, но я не ничего не могу поделать со своими эмоциями. - Будь тряпкой. Забей на жизнь. Наслаждайтесь своим несчастным днём в постели. - Я иду к двери. - Возможно, ты не такой, как я себе представляла.
- А каким ты меня представляла? - раздаётся язвительный ответ.
- Парнем, который встаёт с кровати, даже когда всё плохо. Парнем, который позвонит своей матери, чтобы поздравить с праздником, а не станет от неё бегать, потому что боится её ответа. Парнем, который не позволит отцу-придурку победить. Но, видимо, я ошиблась. Здесь… - я обвожу рукой его комнату, хоть он и лежит ко мне спиной; он совсем не двигается, - … тебе, должно быть, очень уютно. Удачи. Счастливых каникул. Я ухожу.
Стоит дверь затвориться, как я слышу:
- Постой…
Сент-Клер резко распахивает дверь. Глаза заплыли, руки ослабли…
- Я не знаю, что сказать, - говорит он наконец.
- Так ничего не говори. Прими душ, надень тёплую одежду и иди ко мне. Я буду в своей комнате.
Я впускаю его через двадцать минут и замечаю, что у него влажные волосы. Он искупался.
- Проходи. - Я усаживаю его на полу перед кроватью, беру полотенце и вытираю его тёмные волосы. - Ты простудишься.
- Это миф, не знала?
Но он не останавливает меня. После минуты или двух, он слабо вздыхает, словно от облегчения. Я продолжаю медленно, систематически вытирать.
- Куда пойдём? - спрашивает он, когда я заканчиваю. Его волосы все еще влажные, и несколько локонов вьются.
- У тебя прекрасные волосы, - говорю я, сопротивляясь порыву зарыться в них пальцами.
Он фыркает.
- Я серьёзно. Уверена, тебя постоянно об этом говорят, но у тебя хороший волос.
Я не вижу лица Сент-Клера, но его голос становится тихим:
- Спасибо.
- Всегда пожалуйста, - любезно отвечаю я. - И я не знаю, куда мы пойдём. Я просто хотела выбраться... в общем, решим на месте.
- Что? - удивляется он. - Никакого плана? Ни расписанного по минутам маршрута?
Я бью его полотенцем по затылку.
- Осторожней со словами, а то ещё придумаю.
- Боже, нет. Что угодно кроме этого.
Я думала, он серьёзно, пока он не оборачивается с полусмешкой на лице. Я снова его бью, но по-честному, я так рада этой полуусмешке, что готова заплакать. Это лучшее, что я видела за несколько недель.
Сосредоточься, Анна.
- Обувь. Мне нужна обувь.
Я обуваю кроссовки, беру зимнее пальто, шляпу и перчатки.
- Где твоя шапка?
Он щурится на меня.
- Мер? Это ты? Я не могу выйти без шарфа? Там холодно, мама?
- Ладно, замерзай до смерти. Посмотрим, забеспокоюсь ли я.
Но он вытаскивает свою вязаную шерстяную шапочку из кармана пальто и натягивает на голову. На этот раз его улыбка широкая и ослепительная, и она застаёт меня врасплох. Моё сердце останавливается.
Я пялюсь, пока он не перестаёт улыбаться. На его лице написан недоуменный взгляд.
На этот раз это я выдавливаю из себя лишь тихое:
- Поехали!
Глава 19.
- Вот оно! Вот мой план.
Сент-Клер следует глазами за моим взглядом к крупному куполу. Фиолетово-серое небо, то небо, что Париж видит каждый день с начала падения температуры, смягчает его мощь, лишая золотистого сияния, но мой интерес не становится меньше.