- Садись дедушка, - подорвалась Весна с места, набросила шкуру на бревно, дабы Лешему сиделось мягко.
- Благодарствую, красавица.
Леший с довольным лицом уселся на бревно, бороду на плечо закинул, а после руки к огню протянул:
- Почем Лана зверем кличешь? А?
- А разве не зверь он? Разве не лесом воспитан, не Велесом холен и лелеян?
- Верно говоришь, токмо не путай дикой облик с дикой душой. Душа у него человеческая, добротою ко всему живому преисполненная. И к тебе тоже.
- Хм! – хмыкнула Весна и отвернулась. – Не правда это, ему лес дороже. Вон, стоило раскрыться, как умотал в чащу, по сей час не видать.
- Боится он, за себя, за тебя… Думу думает. Вот ты, готова ему опорой стать? Готова мирское променять на житье в дремучей чаще?
- Ох, не знаю, не знаю, дедушка.
- То-то и оно. Лан чувствует сомнения в сердце твоем, оттого и страшится. Не гневись на него, покуда сама не приняла решения.
- Не все так просто, - вздохнула дева, глаза заблестели. – На распутье я.
- Знаю, слыхал о божьих происках. Велено тебе совершить лихое деяние. Токмо ты знай, Боги порою похлеще детей малых, как вздумают чего, так будут душу мотать. Для них игры это, увеселения, а для тебя - боль и терзания.
- Не трону я Лана, не смогу. Пусть Перун хоть перевернется в колеснице своей, но супротив сердца не пойду.
- Да, тяжки дела. Ежели решишься на шаг отчаянный, зови. Помогу. Постучишь по стволу осины три раза, обернешься вокруг себя столько же, и прошептать не забудь: "Леший, Леший наворожи, тропку к дому укажи".
- Благодарствую, дедушка.
Тогда встал Леший, поклонился и исчез, будто и не было старца. А Весна еще сильнее задумалась. К Лану прониклась, полюбила, но не дадут Боги им житья, не дадут.
Ночь настала, черным пологом лес укрыла. Костер уж почти потух, только редкие угольки не сдавались, продолжали рдеть и потрескивать, а Весна все ждала возвращения Лана, ждала и тихо плакала. Вспомнился который раз дом, мать с отцом, охота и жизнь беззаботная. Там-то любили ее, берегли и словом ласковым ежеденно баловали. Истомилось сердце девичье, изгоревалось.
Вдруг осенило ее, подняла голову Весна, на месяц белоснежный взглянула:
- А вернусь-ка я домой. Так всем легче будет. Глядишь, и Боги отступятся. Не быть мне суженой духа лесного, не быть и воином небесным. Паду к ногам родимых, прощенье вымолю и пущай решают мою судьбу. Хоть замуж отдают, хоть на костре жарят…
Так и уснула дева у потухшего костра.
Наутро птахи лесные защебетали, солнце позолотило росистые травы и деревья. Весна проснулась, осмотрелась вокруг да потихоньку начала собираться в дорогу дальнюю. Пришло время повиниться перед родимыми и исполнить волю отца. Коль не пришел Лан, значит, не пожелал ее любви, а раз так, то и перед Велесом она чиста, покуда наказание свое получила.
А Лан дождался-таки хозяина, явился Велес:
- Чего не весел, супостат? – громогласно произнес тот и уставился жгучим взглядом на слугу своего.
- Совета твоего просить хочу. – Лан сел на землю, голову опустил в знак уважения.
- Ну, давай… проси… - тогда Велес сел на камень высокий.
- Можно ль мне, зверю дикому, понадеяться на человека? Поверить в искренность, в любовь? – на последнем слове Лан споткнулся, еле выдавил из себя.
- Никак к пленнице проникся?
- Проникся, всем сердцем.
- Но боишься?
- Боюсь, что не пара я ей…
- Отчего же не пара? Ты создание божественное, она создание божественное, токмо ты мною благословленный, а девица – другим Богом, Перун родич ее.
- Ты попутал верно? – от удивления Лан на ноги поднялся, устремил суровый взор на Велеса. – Она людских кровей.
- Эх, - вздохнул Велес и с грустью в голосе продолжил. – Ее отец и единственный родитель – Перун, ворог мой потомственный. Воюем мы с ним так долго, что уж и забыли с чего побранились. Перун послал дитя свое на землю, к людям, дабы воспиталась та в миру, познала жизнь простую, поддалась чувствам человеческим.
- Так вот оно как… Выходит, я дочь громовержца в плену держал?
- Выходит так. Но за это тебе думать не надо. Вопрос в другом. Пожелает ли создание небесное принять себе в спутники демона? А вот на этот вопрос я тебе не отвечу, не знакома мне природа ее чувств, ейное сердце от моего взора сокрыто.
- Не поможешь, значит?
- Нет. Отныне сам ищи тропы, глядишь, одна из них и выведет тебя к свету. И не страшись ошибок… В одном подсобить могу. Людям не верь. Они никогда не примут такую образину как ты, - и сейчас захохотал Велес, заблестел очами.
Скоро распрощался хозяин со слугою.
Лан еще долго думал, спорил с собой. Что такое страшилище может дать истинной красе, чья душа чиста аки слеза Алконоста? Токмо понимал Лан, что житья спокойного ему уже не будет без нее, украла Весна его покой, проникла так глубоко в сердце, что вырвать мысли о ней получится только вместе с тем самым сердцем. И решился на отчаянный шаг.
А Весна тем временем попрощалась с дубами, отчего некоторые из мудрецов даже слезинку пустили, попривыкли они к песням красавицы, к голосу ее ласковому, но отговаривать не стали, не их это – лезть в дела сердешные.
Вышла она из дубравы и побрела по тропке в сторону темной части леса. Давеча пришлось ей там побегать от волков, но сейчас страха не было, покуда солнце сияло высоко, да и Лан так настращал серых, что еще долго они будут обходить его пленницу стороной. А как добрела до чащи, так подошла к осине, постучала по стволу три раза, обернулась вокруг себя и прошептала слова заветные: "Леший, Леший наворожи, тропку к дому укажи". Сейчас же взору ее предстала картина чудодейственная – стали появляться следы на сухой земле и вели они глубоко в лес, по ним дева и пошла. Долго ли, коротко ли, но к вечеру уже вышла к краю леса. Не обманул Леший, указал путь верный, вот и поля родимые показались. А уж от них до дома рукой подать.
Обернулась Весна к лесу на прощание и произнесла с тоскою в голосе:
- Не поминайте лихом, леса заповедные. И не держи на меня зла друг сердешный, коль не нужна тебе моя любовь. Живи привычной жизнью, вспоминай хоть изредка. Я-то тебя не забуду.
Как стемнело, добралась девица до родной деревни, обошла соседей стороной, дабы не пугать видом своим, все ж одежа поизносилась, да и репейников поналипло везде, точно кикимора лесная до людей решила прогуляться. Скоро показалась изба, в окне лучинка маячила, видать не спят еще матушка с отцом.
Перед дверью Весна расплакалась, присела на завалинку и не смела постучать. Да и не пришлось, мать, будто почуяла что-то, сама вышла на порог, а как увидела беглянку, так чуть не упала без чувств:
- Кровинушка, - прошептала Искра и кинулась к дочери. – Вернулась, родимая.
- Вернулась, матушка. И отдаюсь на ваш суд, простите окаянную. Верно, бес попутал.
- Полно-полно, голубушка. Ты дома, а что, да почему – неважно уже. Пойдем в избу, зябко на улице.
Часть 13
Весна проснулась от звука разбившейся плошки. Матушка кухарила с самого утра. Огляделась вокруг девица - светелка родная, перина мягкая, на стене лук висит, его тятенька смастерил, когда Весне было всего-то шесть годков от роду. Уже тогда она любила стреливать, правда попадала все в землю али в курицу, что квохтала поблизости.
В окошко светелки заглянуло солнышко ласковое, ослепило красу. И радоваться бы ей, что домой воротилась, но на сердце тяжко было, будто камень пудовый положили. Всю ночь снилась Весне дубрава волшебная, снились очи горящие. Токмо конец всему пришел, не увидит она больше Лана, не прогуляется по чаще, не искупается в речке той.
От дум ее отвлек Благомир, он тихонько вошел, сел на сундук, а заговорить все не решался.
- Да ругай уже, - забравшись под одеяло, пролепетала оттуда Весна.
- Не ругаться я пришел, - с тоскою в голосе ответил отец. – Знаю, на кой в чащу подалась.
- Токмо не сумела отомстить-то… Слаба оказалась.
- Рука дрогнула?
- Сердце…
- Вон оно как, - вздохнул Благомир, после встал, подошел к кровати и сел на краешек. – Это хорошо, что дрогнуло.
- Правда? – из-под одеяла показались два глаза, полные слез.
- Правда-правда. Медвежье место охраняться должно.
- Что со мной теперь будет? Старейшина обратно в лес погонит?
- Не погонит, ежели за евонного сына замуж пойдешь, - произнес с еще большей грустью отец.
Во взгляде Благомира сейчас дюже много печали было, не хотел он такой судьбы кровинушке, покуда нагляделся на сыночка Судимира. Тот хоть зла в сердце не таил, но уж больно горделивый был, упрямый, думал про себя слишком уж лестно, тогда как Весна больше других любила, себя не жалела, для каждого доброе слово находила.
- А я пойду, - еле слышно ответила краса, а из очей слезы полились. – Нашаталась по лесу, нагоняли Боги меня по сухостою, хватит.
- Что же приключилось с тобою там, голубушка?
Благомир обнял дочь, крепко-крепко прижал к могучей груди.
- Не хочу вспоминать, не хочу больше слезы зря проливать. В той чаще я душу свою оставила.
- Ничего, ничего, родимая… - гладил ее по темени отец. – Время бегом бежит, позабудется все, уляжется, утрясется. Ежели не лежит у тебя сердце к Отаю, не ходи за него. Я уж с Судимиром сговорюсь как-нибудь.
- Ровно мне, будет ли Отай женихом али другой кто.
Тогда поднялся Благомир, вздохнул тяжело и вышел из светелки. Почуял он неладное, неспроста дочка так мечется, что-то приключилось с ней плохое. Злой дух видать поглумился на славу.
С неделю Весна слонялась по избе как неприкаянная, душа истосковалась по чудищу, так и желалось бросить все, да вернуться в дубраву, кинуться на шею Лану и поклясться в вечной верности, но умом понимала краса, не хочет он любви ее.
Но толку горевать, коль воротиться нельзя. Да и за окном теплынь. И решилась Весна прогуляться до Светеха, повидаться со старцем, поплакаться на судьбинушку свою.
Шла девица лесом, покуда не решилась показаться перед деревенскими. Чего доброго ведьмой нарекут, потом не отмоешься.
Светех тем временем сиживал на завалинке, на коленях у него старенькие гусли лежали.
- Доброго здравица, - произнесла Весна, когда вышла к нему.
Старик чуть с завалинки-то не свалился, когда увидал беглянку.
- Весна! Доченька! – заулыбался он, что аж морщины кое-где на лице разгладились. – Живая.
- Живая…
- Где же ты пропадала? Здешние сплетницы чего только не навыдумывали ужо.
- Расскажу токмо тебе, боле нет никому веры, а отца с матерью обижать больше не хочу, настрадались они от меня достаточно.
Светех кивнул в ответ, отложил гусли и приготовился слушать. Весна поведала ему все, что с нею случилось в чаще лесной, как Боги решили поглумиться, как встретила Лана, как полюбила его. Старик только и делал, что качал головой от изумленья.
- Тепереча нет у меня другого пути, кроме как идти в жены к Отаю, - закончила дева.
- Ох, горлинка… Видать судьба у тебя такая. Раз уж ты самим громовержцем избранная, не оставит он тебя в покое, вернется за должком.
- А пущай возвращается. Не подниму руки на Лана, покуда жива.
- Боги могут, как благодатью снизойти, так и небеса на голову обрушить. Не боишься гнева евонного?
- Не боюсь. Пусть хоть всю душу вытрясет, пусть все кости переломает. Я не пойду на поводу у самодура небесного.
- А Отая не жалко? Ты ж не любишь его.
- Ежели пойду за него, то Судимир не прогонит, условились они с отцом, Старейшина слово дал.
На сей рассказ Светех только головой покачал, да принялся гусли настраивать.
- Давай-ка, спой, - улыбнулся старик. – Хватит горькие слезы лить.
И заиграл охотник на гуслях, а Весна запела:
Шелковая трава - это волос мой.
Шелковая трава - это волос мой.
Белы камушки - это глазки мои.
Белы камушки - это глазки мои.
Бела рыбица - это тело мое.
Бела рыбица - это тело мое.
А речная вода - это слезки мои.
А речная вода - это слезки мои.
Ключевая вода - это кровь моя.
Ключевая вода - это кровь моя.
Когда вернулась Весна домой, у калитки ее ужо Отай поджидал. Смотрел на красу с прищуром, в очах пламя разгоралось:
- Воротилась, невестушка.
Токмо деве с ним беседы вести совсем не хотелось, устала она. А Отай и не стал дожидаться слов, он смело подошел к Весне и припал к ней устами.
- Я ждал тебя, верил, - шептал он ей на ухо. – Ты сердце мое украла.
А у Весны опять слезы на ресницах задрожали, ком к горлу подступил, отвела она взгляд в сторону сада темного. И хотела было что-то сказать, да словно окаменела. Из темноты смотрели на нее два горящих глаза. Вырвалась тогда дева из объятий Отая, кинулась к калитке, но того, кто в ночи пряталась уже и след простыл. А может и вовсе почудилось?
- Весна? Что с тобой? – подошел к ней Отай.
- Устала я. Почивать пора, - и она ступила на порог избы, но остановилась и, посмотрев на парня исподлобья, добавила. – Выйду за тебя, как и обещала. А до того дня не лезь ко мне.
И занялись обе семьи свадебными приготовлениями. Обряд порешили совершить поскорее, а то чего доброго, невеста опять в лес убежит.
Дни тянулись для Весны медленно, боязно ей было, душа кровоточила. С той ночи покой совсем потеряла, почти не спала, не ела, довольствовалась нехитрыми крохами. Неужто Лан приходил? А как увидал ее, изменщицу так возненавидел на веки вечные.
А Лан и вправду приходил. Но не возненавидел красу, покуда виноватым во всем видел только себя, не будь он иродом таким, не ушла бы Весна. Когда увидал их двоих, то сердце будто стрелой пронзило. Вернулся в чащу той же ночью, убежал далече и всю ночь истошно ревел голосом звериным, отчего вся живность по норам да дуплам попряталась.
Оба маялись. Весна каждую ночь рыдала в подушку да приговаривала: "Воротись ко мне, приди за мной, я уйду за тобой хоть на край земли. Лан, родимый… Люблю я тебя, зверя дикого… воротися за мной, не дай окунуться в омут с головой, не дай сгинуть в пучине".
Только время-то на месте не стоит, завтра уж обряд должон свершиться. Но прежде чем принять в свою семью невестку, Судимир решил провести с беглянкой беседу. Пригласил он ее к себе на рассвете. Весна пришла вовремя. Они заперлись в сенях, Старейшина сел на большой ларь, указал перстом девице на скамью напротив.
- Вот о чем говорить хочу, - брови Судимира к тому моменту съехались у переносицы. – Я жизнь прожил, много знаю, много ведаю. Научился видеть в людях доброту, злобу и кривду.
- И чего же во мне разглядели, Старейшина?
- Не любишь ты сына моего. Пущай я и условился с Благомиром о том, что не прогоню, ежели свадьбу сыграем, но тебе не верю. Посему хочу слово с тебя взять, что не подведешь, что не опозоришь мою семью.
- Не убегу.
- Да что мне слова пустые! – грозно произнес Судимир. – Мне нужно слово обязательством сдобренное.
- Чего ж вам еще от меня надобно? Жизнью поклясться? Так поклянусь.
- Нет, клятв не надобно, - отмахнулся старик. - Ежели ты подведешь меня, али вздумаешь бунтовать супротив Отая, я изгоню из деревни не только тебя, но и родичей твоих.
- Несправедливо это! – подскочила с места Весна. – Отец с матерью не виноваты!
- Они-то как раз и повинные, не воспитали в тебе кроткости, - довольно улыбнулся Старейшина. – Так скажи мне, принимаешь сие обязательство? Готова слово дать?
- Готова. Обещаю, что выйду за Отая и буду достойной супружницей ему, - со слезами на глазах ответила краса.
- Вот и умница. Теперь ступай, готовься к обряду.
Домой Весна воротилась как в воду опущенная, и не потому, что мыслила сбежать из-под венца, а потому что отныне судьба ее – стать пленницей в доме Старейшины, безмолвной тенью Отая. Мать с отцом видели мученья дочери, токмо сделать ничего не могли, не знали всей правды, они думали, что Весна всего-то свадьбы боится, не хочет из отчего дома уходить, а истинных причин им знать никак не довелось.
К обедне явился паренек от жениха, принес по обычаю петуха, а Искра взамен передала свежеиспеченный курник. Сегодня все были заняты важными делами, усердно готовились к обряду. Женщины вычищали избы, кухарили, а мужики налаживали телеги, готовили лошадей к свадебному поезду.
Этой ночью девица не сомкнула глаз, все сидела у окна, глядела на месяц в серой дымке. Слез в ней не осталось, лишь сердце продолжало щемить.
- Так тому и быть, - шептала она. – По заслугам мне, окаянной. Лана обидела, Богов прогневала.
Но не только ей не спалось этой ночью, Лан тоже мучился. Велес доложился слуге о скорой свадьбе возлюбленной и дал наставленье не мешать. Пущай девица обретет человеческое счастье, а Лану суждено леса оберегать, не создан он для любви. Да и какой жених из чудища? Таким только детей малых стращать. Лан понимал, однако ж, разве сердцу объяснишь? Разве заставишь забыть? Нет… не заставишь…
Часть 14
Утро началось с суеты. Искра все носилась по избе, на мужа ворчала за нерасторопность, еще и сваха пожаловала ни свет ни заря. Только Весна сидела в своей светелке и носа не казала, опостылело ей всё. Да и чего радоваться, когда жених сердцу негож. Отай и силой был наделен, и умом, и красотой, да только Весне не надобно было всего этого, желалось ей только одного – взглянуть еще раз в очи бесовские.
Скоро в светелку пожаловала матушка, она принесла шкуру звериную:
- Пора, голубушка.
Искра расстелила шкуру на сундуке, после завела двух глазок[1] со свадебными нарядами. Когда Весна села на сундук, девы запели и принялись наряжать невесту. Её одели в белую рубаху расшитую красной нитью, а поверх в красный парчовый сарафан, на голову водрузили цветочный венок. Березовым гребешком расчесали волосы и вплели в них разноцветные нити. И пока девицы колдовали над ней, все не переставали протяжно петь обрядовые песни предков, от которых на сердце Весны еще тяжелее стало. Искра заметила тоску в глазах родимой, мать попыталась было вызнать причину, но Весна молчала рыбой, токмо ноздри раздувала от нестерпимой душевной боли.
Когда с нарядами было закончено, сваха отправила в дом Отая гонца, дабы сообщил он о том, что невеста готова.
В доме Старейшины тоже творилась суета, женщины готовили угощенья, мужчины отлаживали телеги. А Отай сидел за большим дубовым столом и смиренно слушал наставленья Судимира. Старик знал, что невеста любви-то в сердце не держит к его сыну, оттого и нравоучал Отая.
- Ты жену люби, да только слабости характера не кажи. Пущай она видит в тебе большую волю, пущай сидит за мужниной спиной тихо. А то знамо дело, с ейным-то норовом. Вон, чуть родичей в могилу не свела. Не давай ей большой свободы.
- Плохо о Весне думаешь, отец. – со смехом ответил Отай. – Она девица добрая.
- Так-то оно так, токмо все ж не забывай о бабской хитрости. Соврут и не покраснеют.
- Меня не проведешь.
- Ты не зарекайся, Отай. Думаешь шутки шучу? Как бы не так.