- Конечно боишься, глупышка, - улыбнулся он. - Это необходимая часть развлечения. - Его рука легла на ее шею, проскользнув под тяжелой гривой волос, и притянула ее лицо к его лицу. Она смотрела на него снизу вверх, в широко раскрытых глазах ее была паника, и он почувствовал что-то вроде… Жалости? Сострадания? Милосердия? Здесь не было места подобным чувствам.
Бастьен поцеловал ее. Он помнил вкус ее рта, тихий стонущий звук, родившийся в ней, шевеление ее губ под своими губами. Помнил - и хотел этого. Внезапно он почувствовал радость оттого, что решился наконец, что был вынужден решиться. Иначе ему опять пришло бы в голову какое-нибудь оправдание.
Он проник в ее рот глубже, одновременно обхватив ее за талию и приподняв. Хлоя прильнула к нему, и он отнес ее в альков, прижал спиной к зеркальной стене и стал гладить ее грудь.
Ткань у нее на груди была плотно сколота булавкой. Он оторвался на мгновение, тяжело дыша.
- Какого черта ты сделала со своим платьем?
Хлоя не пыталась вырваться.
- Оно было слишком открытым. Я его заколола.
- Оно и должно быть открытым. Убери это!
Она моргнула, но, более не сопротивляясь, послушно расшпилила тонкую английскую булавку.
- Распахни, - приказал он.
К его удивлению, Хлоя не упиралась. Когда она распахнула платье, он увидел под ним шелк и кружева. Из самого дорогого парижского бутика, где продается женское белье. Простая переводчица не могла себе позволить вещи, предназначенные, чтобы тешить богатых любовников. Еще одна ложь.
Но разве он не знает, что она носит бюстгальтер неподходящего размера? Черные кружева так стиснули ее тонкую кожу, и ему захотелось снять с нее это белье. Но время подгоняло.
Поэтому он поцеловал Хлою, прижав поплотнее ее почти обнаженное тело к своей груди под расстегнутой рубашкой, и она вернула ему поцелуй с такой страстью, что он поверил, будто перед ним не девственница, дрожащая от страха. Хотя она и дрожала сейчас в его руках.
Из телевизора донеслись громкие и откровенные стоны, перемежаемые взвизгиванием и хриплыми вздохами. Не имеет значения, какие звуки будут издавать они двое - никто не уловит разницы между фильмом и реальностью.
Ее кожа под его ладонями была горячей и мягкой как шелк. Теперь она сама обвила его шею руками, вцепилась в него, точно ее сдувал ураганный ветер, и ему нравилось это.
- Сними белье, - велел он.
Ее глаза, полузакрытые в истоме, широко распахнулись.
- Что?
- Что мы, по-твоему, делаем, Хлоя? Снимай трусики. Можешь оставить лифчик, если хочешь.
Она застыла, и румянец сбежал с ее щек.
- Убирайся прочь, - пробормотала она, пытаясь его оттолкнуть.
Но было уже слишком поздно. Было слишком поздно с самого того момента, как он ступил на порог ее спальни. Может быть, слишком поздно наступило уже тогда, когда он увидел ее в первый раз.
От дорогого белья оказалось легко избавиться. Он просунул руку под ее трусики, сильно дернул, и тесемки оторвались.
- Нет, - сказал он. Никакого милосердия, повторил он мысленно, крепко прижимая к себе ее тело. Это было работой, и работу он должен сделать. Он вновь впился в ее рот поцелуем, и, пока ее руки беспомощно отталкивали его, губы отвечали на поцелуй.
Он подхватил ее, поднял и усадил на антикварный комод, втиснувшись между ее коленями. Не важно, осознает ли она, что сейчас должно случиться, или совсем потеряла чувство реальности. Не имеет значения.
Она была влажной от возбуждения, как и следовало ожидать. На то, чтобы расстегнуть брюки, потребовалось мгновение, а затем он вонзился в нее до самой глубины и безошибочно ощутил, как ее сотрясла дрожь короткого оргазма, которую она не смогла утаить.
Хлоя попыталась закричать, вырваться, но он не собирался давать ей волю. Не прерывая поцелуя, он положил ее ноги себе на бедра и начал двигаться, не освобождая ее губ, пока не почувствовал, что она принадлежит ему, что она сама пытается вобрать его в себя, но не может, потому что ей неудобно сидеть на комоде. Он чувствовал, как нарастают ее содрогания, и знал, что вопреки всем стараниям разума ее тело победило и она хочет только одного - завершения. Удовлетворения. Его.
И вдруг он резко вышел из нее почти полностью, выпивая, точно мед, ее страдальческий вскрик.
- Кто ты? - прошептал он ей на ухо. - Что ты здесь делаешь?
Хлоя вцепилась в него, отчаянно пытаясь притянуть его обратно, но он был гораздо сильнее и держал ее крепко, придавив руками ее бедра к золоченой крышке комода.
- Кто ты? - вновь потребовал он ответа, и его голос был столь же ледяным, сколь обжигающим было его тело.
Ее глаза закатились, губы краснели, как мягкая рана.
- Хлоя… - задыхаясь, выговорила она.
Он вновь грубо, резко вошел в нее и тут же отстранился, прежде чем она попыталась его задержать. Она опять закричала, но он был беспощаден.
- Твоя одежда тебе не принадлежит, - прошептал он, а телевизор на заднем плане вскрикивал и стонал все сильнее, подстегивая его и без того жестокое возбуждение, - ты знаешь много языков, а притворяешься, что не знаешь. Ты здесь не случайно, и работа переводчика ни при чем. Ты должна кого-то убить?
- Пожалуйста! - взмолилась она.
И он сделал несколько сильных толчков, ощущая, как трепещет ее тело на самом краю, готовое взорваться, но она была беспомощна, и это он сделал ее такой, он должен был сделать ее такой.
- Чего ты хочешь, Хлоя? - прошептал он, зная, что сейчас получит от нее последний и окончательный ответ.
Ее глаза наполняли слезы, ее колотила дрожь.
- Тебя, - сказала она. И он поверил ей.
И перестал думать. Он снял ее со стола, позволил обхватить ногами его бедра и вошел в самую глубь ее естества, и оргазм сотряс ее так мощно, что она закричала, перекрыв доносящиеся из телевизора вопли, и это был мучительный крик беспомощного наслаждения.
Бастьен не был готов - его утомила эта игра. Он стал двигаться медленно, размеренно, прислонив Хлою спиной к зеркальной стене, придерживая ее бедра, он брал ее медленно, сладко, пока не почувствовал, как его поднимает волна, и тогда он излился в нее, освобождаясь, затопляя ее горячую трепещущую плоть, ее мягкое, сладкое лоно.
Он подождал, пока не выровнялось его дыхание, подождал, пока с финальной судорогой не покинула его тело последняя капля, а затем вышел из нее и поддерживал ее обмякшее тело, пока ноги ее не окрепли. Он задержал ее еще на мгновение и увидел в зеркальной стене свое лицо, мрачное, безжалостное. Он выглядел как подлец, он и был подлецом и ничего не мог с этим поделать. Он давно принял это как должное.
Бастьен отошел от нее, застегивая одежду. Она смотрела на него как на кошмарный призрак, а ему хотелось обнять ее, утешить. Она выглядела такой опустошенной. Что бы она ни говорила о своей искушенности, ей явно впервые пришлось пройти через то, через что она сейчас прошла, и вид у нее был потерянный, сломленный.
Но он не мог себе позволить никаких утешений. Бастьен прикрыл глаза и наклонился над ней, ощупью заворачивая ее в платье и завязывая его на талии. Он не мог больше укрывать ее от камер, но мог затруднить им задачу.
Когда логически выверенные ответы исключены, вам не остается ничего, кроме как поверить в невероятное. Хлоя Андервуд была именно тем, кем себя называла. Невинная овечка, попавшая в водоворот более мощный, чем даже могла представить. И как ни странно, именно так называемый "хороший парень" причинил ей наибольший вред. До этой минуты.
Он должен сам завершить начатое, не давая Хакиму повода для подозрений. Ему нужно вернуться к тому компьютеру, стереть следы, которые оставила маленькая мисс Любопытный Носик, а потом убедить остальных, что им нечего ее бояться.
Но сначала он должен закончить здесь. Он поцеловал ее в губы, легко, бережно, и пробормотал:
- Дорогая, это было прекрасно. Жаль, что больше ни на что нет времени.
Хлоя застыла на мгновение, уставившись на него. Затем размахнулась и ударила его по щеке, собрав всю силу измученного тела, так, что голова его слегка мотнулась.
Жалость не имела смысла, угрызения совести не существовали в природе, а тело его до сих пор гудело от удовлетворения. Он ответил ей кривой усмешкой, подобрал сброшенный пиджак и вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.
Хлоя привалилась к стене. Ослабевшие ноги ее не держали, и она потихоньку сползла вниз, на драгоценный наборный паркет. Ее начинало трясти - сначала не сильно, это была лишь слабая вибрация, но она росла, пока не превратилась в неконтролируемую судорожную дрожь. Она поплотнее обхватила себя руками, но никак не могла согреться. Глаза она зажмурила, но телевизор все еще издавал отрывистые стоны, добавляя ей смятения, и она открыла их вновь. В маленькой прихожей на полу лежали разорванные кружевные трусики, а над ними возвышался старинный комод, который, должно быть, ни разу не использовали таким образом за всю его долгую аристократическую жизнь. Впрочем, это ведь Франция…
Ее затошнило. Причина была ясна - она испугана, ей плохо от того, что произошло, и до сих пор не поняла, почему так могло случиться.
Она не сказала "нет". Никуда не деться от очевидной истины: она не сказала ему "нет". Как бы он отнесся к этому ответу - сейчас было не важно. Важно то, что она позволила ему сделать это с собой.
И самым ужасным, самым отвратительным было то, что ей понравилось.
Нет, не так. "Нравиться" - не то слово, которое можно было употребить. Когда ее запугивают, подавляют ее волю, причиняют ей мучения и пользуются ею - это не может нравиться.
Но он, несмотря на это все, сумел довести ее до оргазма. Или, что больше всего ее пугало, благодаря этому всему?
Нет. У нее не было тайного желания, чтоб ее измучили, унизили, смяли и отбросили. В ее прошлом нет темных теней, нет извращенной ненависти к самой себе, жаждущей жестокости и наказаний.
Но почему тогда она ему позволила? Почему ее разум не остановил ее, когда она поцеловала его сама? Почему она прильнула к нему, зная, кто он и что он? Почему она испытала оргазм?
Она могла сказать себе, что это всего лишь биология. Ее родственники, если бы она была настолько сумасшедшей, что рассказала им, объяснили бы ей, что это нормальная физиологическая реакция. Нечего стыдиться, нечего ужасаться, не из-за чего страдать.
Беда была в другом. Глубоко внутри себя она знала, что именно вызывало и стыд, и ужас, что причиняло ей страдания. Не то, что она испытала самый сильный оргазм в своей жизни, да еще в ситуации, в которой не было ни капли любви.
А то, что ей хотелось это повторить.
Глава 9
Бастьен вернулся к компьютеру и просматривал историю запросов, торопливо нажимая клавиши. Он всегда отличался замечательной способностью раскладывать по отдельным полкам свои мысли, свою жизнь, свои чувства. Это началось еще с тех пор, когда его, маленького ребенка, таскала за собой его мать, разъезжавшая по всему свету, и он был для нее лишним бременем.
Если вы замыкаете свою душу в отдельном отсеке, то не чувствуете боли. Вы не слышите криков ярости, стонов умирающих, не обоняете запаха крови, не считаете мертвых. Вы направляете свой разум прямо к цели, а все остальное попадает в строго отведенное для этого пространство и не и силах дотянуться до вас.
Он разбирался в компьютерах, действовал уверенно и быстро, но знал, что времени у него немного. К тому же не было известно, не ведется ли за электронной сетью контроль в реальном времени и не наблюдали ли за ними с помощью видеокамер. Могло быть и так, и эдак - кто-то мог сидеть сейчас в секретной комнате, глядя, что он творит с компьютером, имея на руках данные о неумелых поисках Хлои.
Или они просматривают историю время от времени, и в таком случае он обезопасит себя, стерев следы ее действий.
В любом случае он это сделает - если Хаким с остальными и обнаружат какую-нибудь запись, они все равно не будут знать, кто эти данные стер. Эту малость он может сделать для нее - но не больше, чтобы не подвести себя самого. Кроме того, гражданские жертвы бывают на любой войне. Она просто оказалась в ненужное время в ненужном месте.
Он был готов нажать клавишу Delete, когда услышал шорох за спиной. Ему незачем было оборачиваться - он обладал почти сверхъестественным чутьем, позволяющим распознать, кто к нему приближался, и его бесстрастное хладнокровие остановило его руку. Это был Хаким, и вряд ли его появление случайно.
Рука Бастьена лежала на компьютерной мыши. Один клик - и все исчезнет. Один клик - и она получит шанс уцелеть в бою.
- Так что вы выяснили насчет малышки Андервуд, Бастьен? - осведомился Хаким, закуривая одну из своих толстых гаванских сигар.
Пальцы Бастьена остановились на полпути.
- Она чиста. Никто ее не посылал, у нее нет задания. Она именно та, кем себя называет.
- Какое несчастье. Для нее, разумеется. Вы можете сказать, что именно она подозревает?
Бастьен уставился на свою руку. Он снял ее с мыши и слегка повернул монитор, чтобы Хаким мог увидеть. И спокойным мертвым голосом сказал:
- Все.
Хаким слегка наклонился, вглядываясь в экран, затем кивнул:
- Паршиво. Опять-таки для нее. Но по-моему, этого следовало ожидать. Я позабочусь о ней, я хорошо это умею. Должен передать вам, что барон весьма недоволен тем, что вы с девушкой находились за пределами обзора камер. Я достаточно вас знаю, чтобы утверждать, что это не случайность. Непорядочно с вашей стороны, Туссен. Эти маленькие радости барона никому не приносят вреда.
- У меня не было настроения устраивать шоу для старика.
- Раньше вы их устраивали - с его женой. Не пытайтесь отпираться или заявлять, что не знали, где расположены камеры. Вы всегда знаете, где камеры. Так в чем же отличие сегодняшнего вечера?
Вопрос был задан небрежно, чуть ли не мимоходом, но Бастьена это не обмануло.
- Трахать его жену - это другое дело. Если он хочет смотреть и она хочет, чтобы он смотрел, то кто я такой, чтобы спорить?
- Тогда почему же вы не хотели, чтобы он видел, как вы проделываете то же самое с мисс Хлоей? Вы ее защищаете? В глыбе льда, заменяющей вам сердце, вдруг протаяло мягкое местечко? - бархатным голосом спросил Хаким.
Бастьен повернулся и посмотрел на него твердым и невозмутимым взглядом, и Хаким пожал плечами:
- Да, глупый вопрос. Простите меня, Туссен. Уж я-то должен был знать, что нежными чувствами вы не укомплектованы. Хотите посмотреть, как я буду ее убивать?
Бастьен наконец нажал Delete, и все следы Хлоиных манипуляций исчезли.
- Не особенно. Вы уверены, что это лучший выход? Когда бесследно пропадает американка, возникает множество чрезвычайно неудобных вопросов.
- По-другому не получится. К сожалению, мисс Андервуд отрастила себе слишком длинный нос. Любопытство кошку сгубило, как говорят у нее на родине. И она вовсе не пропадет бесследно. Мои люди что-нибудь устроят - автомобильную аварию, какой-нибудь трагический инцидент в этом роде.
- Это вас не стеснит? Ведь вы, насколько мне известно, увлекаетесь огнем и железом, а они оставляют отметины. Не такие, какие легко списать на простую автомобильную аварию.
- Как мило, что вы беспокоитесь обо мне, месье. Но у меня все под контролем. Если я случайно перестараюсь с ней, мы всегда можем поджечь автомобиль, чтобы обгоревшее тело можно было опознать, но больше ничего нельзя было выяснить.
- Очень практично, - заметил Бастьен.
- Так вы уверены, что не хотите ко мне присоединиться? Я всегда готов уступить кусочек.
- Я уже получил от мисс Андервуд все, что хотел, - не проявляя никаких эмоций, ответил Бастьен Туссен. - Остаток принадлежит вам.
Он нашел остальную компанию в гостиной за кофе с ликерами и принялся лениво флиртовать с Моникой. Барон раз или два неодобрительно покосился на него, но больше как будто никто не заметил его длительного отсутствия. Никто также не замечал отсутствия Хакима, подумал Бастьен, прикуривая сигарету для Моники. Впрочем, как верно говорит Хаким, любопытство кошку сгубило. Все члены их маленького элитного торгового клуба были экспертами в области самосохранения и знали только то, что должны были знать. Они знали, что могут рассчитывать на Хакима в деликатных вопросах и что он всегда осмотрителен. Это все, что имело значение.
Бастьен взглянул на часы. Он оставил Хакима около часа назад - может быть, Хлоя уже мертва? Он надеялся, что так оно и есть. Хаким был изобретательным садистом и мог растянуть это на многие часы, даже дни, если ему того хотелось. Бастьен не мог себе позволить роскошь милосердия, но подозревал, что Хакиму это чувство вовсе не было неведомо.
Моника собиралась прийти ночью к нему в комнату - она дала это понять более чем ясно, игнорируя его прошлый отказ. На этом настаивал барон, которого лишили его маленького развлечения. Бастьен вполне мог оказать ей эту услугу, восполнив техникой угасший интерес. Если бы он был Хакимом, его бы возбуждала мысль о страданиях Хлои. Но он не был Хакимом, и все, на что он мог надеяться, - на ее быструю смерть.
Он засиделся в гостиной допоздна, все оттягивая и оттягивая момент, когда нужно было подниматься наверх. Он хотел только, чтобы это закончилось, - он не мог ничего предпринять ради ее спасения, не выдав тем самым себя самого. В конце концов, что значит одна невинная жизнь в сравнении с тысячами, сотнями тысяч, которых можно спасти, если прихлопнуть эту шайку торговцев смертью? В жизни то и дело приходится делать страшный выбор, и он давно уже отвык горевать на этот счет.
Плохо было то, что его комната находилась по соседству с той, где помещалась Хлоя, и они двое были единственными обитателями этого крыла замка. Когда он возвращался к себе, горничные убирали ее комнату, и он заглянул туда с выражением вялого любопытства. Никаких признаков насилия - должно быть, Хаким держал ее где-то в другом месте.
Горничные снимали белье с постели.
- Где мисс Андервуд? - спросил Бастьен. Интересно, какое оправдание придумал Хаким.
- Она уехала раньше, месье Туссен, - ответила одна из горничных. - В ее семье кто-то умер. Нам сказал месье Хаким. Она уехала так быстро, что не взяла свой багаж. Мы потом перешлем его ей.
Значит, в ее семье кто-то умер, отлично. Кто-то - это она сама. Чемодан все еще стоял у двери, и он подумал, не предупредить ли горничную, что для нее будет лучше не замечать подобных несообразностей. Если она хочет жить.
Но не его делом было спасать невинных, поэтому он промолчал, просто кивнул и направился в свою комнату.
Бастьен стоял под душем, когда ему показалось, что он слышит ее крик. Он немедленно выключил воду, но было тихо. Никакого шума, никаких криков. Если бы по какой-то злой прихоти судьбы она была еще жива, она все равно находилась бы слишком далеко, чтобы можно было что-то услышать. Хаким наверняка завел ее в старую часть здания, в то самое крыло, которое выглядело, как будто его никак не перестроят, но на самом деле было напичкано современной электроникой и звукоизоляцией. Он бы не услышал, даже если бы она и кричала. Впрочем, он ведь знал Хакима. Она уже давным-давно не могла издавать никаких звуков, даже тихого всхлипывания. Ему просто нужно выбросить ее из головы - ему же несвойственно жалеть, переживать, даже проявлять сочувствие.