Мои подруги, в отличие от меня, в этот период не наделяли неприятностями других, они искали их для себя.
Мы как-то разом, перестали лазить по деревьям, и сидеть на ветках ранета, поглощая кисло-горькие яблоки - спустились на землю и пошли по вечерним аллеям в поисках приключений. Всем хотелось вкусить райский плод, уже желанный, но все еще запретный. Нас искушала его близость и нервировала недоступность. Новая игра, запах риска и вкус запрета, дарила острые ощущения и привлекала таких же юных и незрелых, как ранет, юнцов, не складных, не оформившихся, но уже наглых, как мартовские коты. С ними были связаны надежды и желания моих подруг. Но меня коробила их не ухоженность, а заносчивость, дутое самомнение и фальшивая опытность, помноженная на длинные языки с минимумом ценных мыслей и максимумом грязных словечек, рождали брезгливость и недоумение. Общаться с таким можно было лишь на том же уровне и не более десяти минут, да и то на расстоянии, чтобы не потерять уважения к себе. Но даже этого для меня было много, и я решительно не желала тратить свое время и кривляться в угоду таким же глупым и накрученным, как мы, страдальцам. Оттого я заскучала и переместила свое внимание на более интеллектуальные предметы - моих братьев и книги. И познала много больше, чем мои подружки, не выходя из дома.
Кулинарные книги смягчали отношение окружающих к моей замкнутости, частично объясняя мое нежелание выходить на улицу. Дюма, Золя, Ян и Голсуорси скрашивали ожидание ночи. Любовные романы учили хитрости и пониманию происходящего. Я начала знакомиться с тактикой и стратегией женского начала и пользоваться своей якобы еще неискушенностью.
- Анечка, не зачастила ли ты ко мне? - спросил как-то Алеша.
- Мне страшно, Лешенька, - прошептала я проникновенно, прижимаясь, как бы невзначай к интимному месту. Он застыл, а я все шептала придуманные страшилки, водя пальчиком по гладкой коже его упругой груди. - Я боюсь спать одна. Может, ты пока в мою комнату перейдешь? Вместе не страшно. Ты такой сильный и смелый, все знаешь. И потом, с тобой тепло, а без тебя холодно, кошмары снятся, и этот светильник… он такой жуткий и кажется, что насмехается
Я лукавила, потому что, ни за что на свете не хотела расстаться с теми ощущениями, что мне дарил Алеша. Но он был осторожен и не позволял себе слишком много в присутствии Андрея - перебирал волосы, прижимал и все. Я понимала: то, что происходит, запретно, это наша с ним тайна и лишь от меня зависит, как долго она будет существовать, как часто его руки будут дарить мне нирвану, как далеко зайдут в своем желании. Нельзя, чтобы кто-то догадался о происходящем. И он не должен догадываться, что я знаю - иначе все закончится.
Все действительно закончилось, но никто не был в том виноват, кроме досадной случайности. Произошло это глупо и неприятно, причем, без повода. Я крепко спала на груди брата, не ведая об опасности. И он спал. Но в нашу сторону уже двигалось цунами.
Мама толкнула дверь и увидела меня на груди Алексея:
- Что это такое?! - ее голос был полон негодования и имел угрожающую интонацию.
- Тс, мам, - попросил Андрей. Леша же только проснулся и пытался понять, чем вызван материнский визг в столь ранний час.
- Я спрашиваю - что это такое? - гремела мать, грозя разбудить весь дом. Алеше пришлось бережно переложить меня на подушку со своей груди и выйти из комнаты для объяснений.
- Она боится спать одна…
- Прекрати! Это не повод пускать ее в свою постель. Тебе двадцать семь, ей - четырнадцать, что ты творишь?! - голос матери дрожал, и стал глухим от переизбытка чувств. Я, замерев, слушала их разговор и мечтала вскочить и накричать на нее, чтобы не смела лезть не в свое дело, чтоб шла к своим радикалам и указывала им. Но я понимала, что лишь окончательно все испорчу.
- Мам, перестань выдумывать…
- Ты взрослый мужик…
- Именно! И голова у меня на месте. Девочка боится спать одна…
- Девочка уже стала девушкой! Ты не думал об этом?
- Что за грязь пришла тебе в голову?! Как ты можешь…
- Могу! Мне много больше лет, чем ей и тебе. Ты можешь обманывать кого угодно, но не меня…
- Мама! Мне неприятны и омерзительны твои намеки. Я не собираюсь их слушать! И не смей говорить со мной, как с преступником! Тебе всегда было плевать на нее. Изотопы - вот твои дети. Так и иди к ним! Указывай, обвиняй, поливай грязью! И не смей пачкать нас!
- Поклянись, что ты… Обещай, что больше не пустишь ее, и я поверю, попытаюсь простить.
- Я не нуждаюсь в твоих указаниях, как и в вере! Каждый мыслит в меру своей испорченности.
- А что бы подумал ты?!
- Только не это! И уж тем более не стал будить весь дом и обвинять в несуществующих грехах!
- Ты все равно пообещаешь мне, что больше подобного не повторится. Я сейчас же уйду и даже извинюсь, и…забудем. Но ты обещаешь, даешь слово.
- …
- Алексей? Я жду!
- Обещаю.
Сколько сил ему понадобилась, чтобы вымучить это слово? Я не думала - я мысленно кричала на мать, ругала последними словами и выгоняла из нашей жизни.
С того момента я возненавидела ее настолько, что долгие годы не могла воспринимать адекватно, и до сих пор меж нами нет ни тепла, ни понимания. У меня есть мать, но словно ее и нет. А отец?… Его я и в детстве не замечала.
Алеша вернулся в комнату, и лег под одеяло, стараясь не потревожить меня, не касаться. Я немного приоткрыла глаза - Андрей смотрел на брата и, казалось, сочувствовал. Потом Алеша уткнулся мне в макушку, и я почувствовала, как тревожно бьется его сердце.
- Чудо, что она не проснулась, - тихо заметил Андрей.
- Она всегда крепко спит. Это нормально в ее возрасте.
И все. И словно ничего не было. Только Алеша отвернулся от меня к стене и скрипнул зубами. И больше не пускал меня к себе.
Я злилась, ненавидела всех и каждого, перестала разговаривать с матерью, огрызалась, плакала, объявляла бойкот и…решила найти потерянное в классе. Так появилось увлечение Ярославом и неприятности с Рысевым. За год я познала наслаждение и разочарование, боль, ненависть, любовь, унижение и жалость. Поняла, что самоубийцы очень мужественные люди, и осознала неприемлемость данного пути для себя. Узнала, что есть весьма противные, неизлечимые болезни, о наличии которых лучше не распространяться, а еще лучше забыть и не вспоминать. И совершенно разочаровалась в своих сверстниках. Вот в таком весьма неоднозначном состоянии я и ступила в новую жизнь - новую школу.
Первое сентября не оправдало мои худшие ожидания и пообещало не менее бурный, чем предыдущий, но насыщенный диаметрально противоположными впечатлениями год.
Я окунулась в незнакомую мне атмосферу, сродную вечному празднику. Одноклассники показались милыми, неглупыми и никак не мальчишками - все как на подбор в костюмах и начищенных ботинках. Вместо цветов - гитары, а вместо пошлых шуток и кривых взглядов - добрые улыбки и остроумные комментарии.
Директор, рыжая женщина с истерическим голосом неврастенички, визгливо возвестила о начале учебного года, и гитары выдали пару складных аккордов, порадовав наличием слуха, голоса и вкуса у их обладателей. Потом мы дружно прошли в школу и познакомились с классным руководителем - учителем физики.
Колобкообразная, лысеющая особь мужского пола, с глазами навыкате бодро распинала наши портфели по классу и с присущим шизофреникам оптимизмом, доступно поведала нашу родословную с акцентом на то, кто, как и чем нас делал. И не менее бодро пообещала переделать, но чем, опустила. Одноклассники галдели, а я пребывала в легком шоке.
К концу занятий я поняла, что в цирк больше не пойду, потому что, он есть у меня на постоянной и бесплатной основе. Ежедневные представления в данном учебном заведении обещали превзойти антре любого мастера арены. Полный комплект клоунов, акробатов, дрессировщиков и жонглеров прошел перед нами, радуя слух и глаз, и оккупировался в учительской. Одноклассники вели себя непринужденно и весьма раскованно - смеялись, шутили тонко и со вкусом, отпускали меткие замечания и озорничали, а по окончании занятий дружно шагали домой. Почти строем.
Я была в восторге и на следующий день не шла, а летела в школу навстречу новым впечатлениям. Вскоре оказалось, что физик хоть и истерик, но вполне мировой дядечка, который требовал безоговорочного подчинения всем его решениям и проявлял нездоровое любопытство к нашей жизни, и в тоже время понимал нас, как никто другой и яростно отстаивал интересы своих подопечных, прикрывая от всевидящего ока директора.
Ее тяга к тирании и послушанию столкнулась с нашим стремлением к независимости и свободе, и эти две силы неистово сопротивлялись друг другу, впрочем, с переменным успехом. Мы ощущали себя взрослыми и требовали относиться к нам соответственно. Учителя проявляли досадное упрямство с незначительными поблажками. Началась борьба, в которой, на зависть геометрической прогрессии, выросло и окрепло содружество свободолюбивых личностей. Класс сплотился, став единым, как монолит. Данный факт уже не требовал доказательств, как теорема, и был безоговорочно принят учителями, как аксиома. Все успокоилось и законсервировалось на уровне равноправия учеников и учителей, на радость обоим сторонам.
В середине октября я записалась в театральный кружок, познакомилась с девочками из техникума и…увидела его.
До сих пор не знаю, что меня привлекло в этом мопсе. Может, я недооценила свое отражение в зеркале, может, была серьезно покалечена предыдущими событиями, а может затаенная обида на Алешу, слишком резко оградившего меня от тех впечатлений, сыграла свою роль. Да, скорей всего все вместе, плюс неосознанная неудовлетворенность и слишком страстное желание получить то ощущение вновь.
В один из обычных, октябрьских дней, в разгар урока на пороге класса возникло косолапое чучело в старых, лоснящихся от древности брюках, коротком узком пиджаке, времен пионерского прошлого его дедушки, лохматое и неухоженное, как дворовая болонка. Его глубоко посаженные глазки-оливки обвели наглым взглядом ряды одноклассников и остановились на единственно незнакомом лице - моем. Он криво ухмыльнулся, вздыбливая усики над губой, и, вальяжно пройдя по ряду, сел за соседнюю парту.
- Что за хомячок? - спросила я у соседки и получила вполне ясный ответ:
- Андрей Адальский. Полный дебил. Теперь держись.
Я держалась, но не долго. Андрей привлекал меня своими эскападами, как мышку сыр в мышеловке. Он с патетикой заявлял, что является польским графом, а в анкетах с гордостью выводил - "русский". Его еврейские корни были настолько отшлифованы и законспирированы, что и Джемс Бонд вряд ли смог бы доказать их наличие в столь напыщенной родословной - героического слепого деда, в дни молодости гнавшего с Урала Колчака, а в дни старости с не меньшим остервенением - жену, проворную бабульку с истинно семитским обликом. Щуплого отца, больше похожего на пуфик в гостиной - такого же молчаливого, незаметного и безропотного. Мамы - вальяжной дамы с аристократическими претензиями и манерами скучающей плебейки. Она смерила меня оценивающим взглядом, в котором я явственно увидела огонек ЭВМ, обрабатывающий полученные данные после тщательного измерения и взвешивания объекта. Итог можно было не оглашать - он высветился на ее табло - лице брезгливой миной недовольства. Но она высказалась:
- Вы, деточка, из многодетной семьи, - кинула она, оценив мою недорогую, скромную одежду. - К тому же, как мне известно, не очень здоровы. Надеюсь, вы понимаете, что о серьезных отношениях с Андрюшенькой не может быть и речи? Он очень талантлив и перспективен. У него большое будущее, и я не желаю, чтобы он испортил его из-за мимолетного увлечения. Дружите, общайтесь, но помните, что в случае неприятностей, ответственность будет целиком на вашей совести. И не пытайтесь впутать в это Андрея. Он слишком юн и неискушен в подобных вопросах.
Я глубоко возмутилась в душе… и скромно улыбнулась, разглядывая потертый паркет под ногами. Она явно переоценивала себя и своего непризнанного гения.
Его талант был вымучен мамой и более чем спорен. Граф писал стихи со слабым намеком на декаданс и явно плагиатил Сашу Черного, Пастернака и своего кумира Есенина. Метался меж образом Печорина и Казановы, примеряя на себя то один, то другой, и мечтал об Айседоре Дункан, еще не расставшейся с девственностью.
Я могла ему это дать, но в мои планы не входило потакать чужим желаниям, у меня были свои. Я хотела знаний, опыта и умения. Я хотела научиться получать желаемое, применяя лишь женские качества, и отточить это умение.
Меня не прельщали его слюнявые поцелуи, но я терпела и фиксировала каждый вздох, каждый взгляд, анализировала каждое слово. Я училась сводить с ума, морочить голову и брать. Ломать, топтать - мстить. Тонко и планомерно. Наступая на горло и изводя, унижая и поднимая. В моем кулачке были зажаты нити от трех сердец, и я дергала их изяществом опытной стервы и мастерством кукловода. Шла по головам, калеча психику и себе, и другим, и скатывалась все ниже в дебри надуманных обид и гормональных эмоций. Я запуталась, измучилась и продолжала винить в том кого угодно, кроме себя самой.
Дома, моими молитвами творился кавардак. Штормовое предупреждение было объявлено еще мамой, влетевшей в комнату тогда, и больше не снималось. Я скандалила с родителями и братьями, хамила, грубила, объявляла голодовки на каждое замечание, молчаливые забастовки на каждый укор. И упивалась их притихшими лицами, виноватыми, больными взглядами, ненавязчивым вопросам и настойчивым уговорам - их болью. Я оттачивала свою беспринципную стервозность на Адальском, а потом с успехом применяла на родных.
И бунтовала против всего мира без жалости, страха и сострадания - давила и ломала с настойчивостью и решимостью камикадзе…в первую очередь себя. Но я этого не понимала - понимали братья.
Встревоженные взгляды карих и голубых глаз следовали за мной неотступно и не винили, а прощали и сочувствовали. И злили, доводили до исступления своей покорностью и пониманием.
И рождали стыд, наперекор которому я устремлялась дальше в своих эскападах, словно тайфун, навстречу жертве, сметая, сминая преграды.
Братья разрывались меж домом и работой. Практика Андрея увеличилась, он купил машину и крутился по городу по своим и чужим делам. И моим - искал материал на платье для выпускного бала, потому что, весной будет поздно. Клипсы, в тон, туфли не белого, а слабо кремового цвета, и с золотистой, а не серебряной застежкой. И витамины, и шоколад на экзамены, обязательно "Гвардейский", потому что другой я не буду.
Алешу же я полностью игнорировала, изводила обидами, неприязнью и давала понять, что он для меня не существует, при этом демонстративно обольщала Андрея на его глазах: залазила к нему в постель, дурачилась, при этом, не забывая коснуться то там, то тут, и показать себя и заставить дотронуться. С самым невинным видом садилась к нему на колени в легком прозрачном халате на голое тело и ерзала, поглощая обычный завтрак, словно самое изысканное и вкусное блюдо. Целовала, как бы в задумчивости ласкала, рассказывая небылицы. Готовила для него специально и ворковала, и смотрела, как на самого гениального, самого лучшего и не скупилась на комплименты, весьма виртуозную лесть. Искусно, преднамеренно и успешно сводила с ума и сталкивала с Алешей
И тем самым доводила того до ярости…которая обрушивалась на мать, реже на отца и брата.
Эти вспышки радовали меня. Методом жестоких проб я узнала его слабые места. Их было три - страх, любовь и желание, и сводились они к одному знаменателю - ко мне.
Алеша заканчивал аспирантуру одновременно с ординатурой, работал сутками, набирая материал для защиты, статей в медицинских журналах и копил, экономя на себе, отказывая даже в мелочи. У него была цель - выселить родителей, купив им квартиру ближе к родному НИИ. И он планомерно шел к ней, употребляя все способы на ее достижение.
С той осени как мать застала меня в его объятьях он, не переставая, ругался с ней, доводил до слез и истерик с не меньшим остервенением, чем я их всех. Он планомерно изживал родителей из дома, открыто третируя и давя любую попытку дать указания, высказать мнение. Подозреваю, что он мстил матери, как я мстила ему. В свои отношения мы вовлекли все окружение, и оно мучилось вместе с нами, не понимая ни причины, ни смысла того. А можно было просто объясниться…
- Ее надо пороть! - кричала мать.
- А вас надо было лишить родительских прав! Тебя в первую очередь!
- Не смей!!
- Это ты не смей!! Оставь свое мнение при себе. Толкай радикалам свои умные мысли, а нас оставь в покое! Тебе изначально было плевать на нас всех. Только Сергей еще возбуждал в тебе намек на материнское тепло, но и его ты отшвырнула на нашу шею, как всегда, безжалостно и равнодушно. Разбаловала, а потом выпинала и рванула в свою науку - докторские кандидатские! И как?!! Вон твоя диссертация - пять месяцев на химпроизводстве, потом очнулась - а кто же у меня получиться? Заметь - у тебя, словно ты собиралась воспитывать! Что смотришь?! Думаешь, я не помню, как ты пила какую-то гадость, чтобы убить ребенка? Как ругалась с отцом, и он сбежал от тебя. А ты обвинила ее. Так проще, правда?! И родить да бросить на сына - тоже. Больная, хилая, "ну, ничего, сынок, может, помрет". И опять за свои радикалы и к отцу на Север. Ты ведь не нам его возвращала - себе. Тебе всегда было плевать на всех, кроме себя.
- Я выполняла свой долг…
- Перед собой? Страной? Отцом? Какой? Профессиональный? И как - выполнила, открыла? Заработала нобелевку или вошла в ряды академиков?
- Ты ничего не знаешь!!
- И не хочу!! Не хочу знать. Мне достаточно того, что знаю. Советую взять книгу по гематологии и посмотреть иллюстрации, тогда поймешь, что видел я. А еще, обремени свой мозг учебниками по детской и подростковой психологии - и может быть тогда, поймешь, что у нас не может быть теплых отношений, не может быть любви к тебе, уважения. Ты искалечила всех нас, включая отца. Барракуда… Два пацана, брошенные и ненужные, сами по себе со своими детскими проблемами….Вам было мало, и вы завели третьего, для себя. С нами не интересно, да и кто мы? А вот Сереженька… Быстро вы устали. И с такой же легкостью, как нас с Андреем, выкинули из своей жизни - плыви, сынок. А он не мог плыть без вашего внимания, не привык, не понимал, не мог в силу возраста понять, что родители просто наигрались им, как игрушкой!!.. А потом ты изумлялась его неуправляемостью. И так не довольна сейчас, узнав, что его переводят из десантуры в стройбат! Да ты скажи спасибо Андрею, что он смог замять дело, что обошлось только разжалованием и переводом!..Впрочем, тебе плевать - на дочь посмотри - обреченную, благодаря сердобольной трудоголичке мамаше! Действительно, она или кандидатская - что тогда тебе было важней?
- Я не виновата…
- А кто - я?!! Я сутками сидел в цехе в обществе вонючих химикатов?!! Я не желал уходить на легкий труд до последнего, потому что, вот-вот должен родиться новый химический элемент! Он родился…. Уходи. Уезжай. Я не хочу тебя знать и видеть, и не лезь в нашу жизнь. Не смей лезть. Ты слишком поздно вспомнила, что мать. Лет бы 15–20 назад.
- Что я тебе сделала?
- Мне?!.. Да не все ли равно? Теперь-то? Поздно это обсуждать - я уже вырос. Да и не поймешь, никогда не поймешь, как бы не силилась, ведь это лежит в другой, неизвестной тебе, научной плоскости. И речь уже не обо мне.
- О ней? Ты избаловал ее, извратил, превратил в гнусную, порочную тварь, способную лишь ходить по головам…