- И жить! Да - жить, вопреки тем диагнозам, что вы ее наградили. А все остальное - самовыражение, протест против тебя, этого мира и смерти. И если б ты тогда не встала меж нами со своими измышлениями, не вздумала изобразить озабоченную мамашу, она бы не вскрыла вены, не получила сопутствующие заболевания и столь жестокий урок!!
- Необходимый для нормальной жизни….
- Которой она могла лишиться.
- Ты бы все равно не смог ничего сделать.
- Я бы знал и уберег. Ты лишила нас возможности общаться…
- В постели?!
- А что ты знаешь про постель? Ты, для которой секс - унылая необходимость строго по графику в рабоче-крестьянской позе в кладбищенском молчании и темноте.
- Ты не врач, ты - палач. Дерзкий, самолюбивый мальчишка! Ты всегда был порочным - подглядывал, подслушивал… И вырос.
- Заметь, без вашей помощи. И остальные тоже. И Аня вырастет без вас, будет целее, чем с вами. Я позабочусь. Уезжайте.
- Это мой дом…
- Твой дом НИИ!! Я куплю вам квартиру рядом и вы уедете!
Я мстительно ухмылялась, подслушивая разговоры, и упивалась разрастающимся конфликтом, узнавала массу тайн и подбрасывала дров в огонь. Я мстила. Целенаправленно и тонко. Алеше. За то, что несмотря ни на что, он так и не пускал меня к себе.
Матери. За то, что она есть вообще.
Адальскому. Просто так.
Меня несло. Я точила свои коготки и била метко и больно: клялась в любви и выставляла на посмешище при всем классе. Невзначай, с невинным видом идиотки.
Назначала свидания и приходила на них с часовым опозданием, с подругой или специально презентованным оными для этих целей мальчиком.
Я открыто флиртовала с другими, наказывая за малейшую провинность, которую сама же и придумывала. Ластилась и отталкивала, манила поцелуями и томными взглядами, кружила голову и вновь отталкивала. Кормила обещаниями и страстными признаниями, пугала братьями и завлекала неискушенностью. И бросала его ежемесячно.
Он сходил с ума, клялся, горел, плакал, умирал и воскресал. И устал. И перегорел. Бросил.
Как раз в то время, когда я стала успокаиваться и смиряться с тем, что мир делится на родных и чужих. И первые не могут играть такую же роль, что и вторые. Я чуть притихла, попыталась осмыслить свое поведение и оценить происходящее и поняла, что кругом не права, не справедлива и в общем-то глупа. Я только начала примеривать на себя роль жены непризнанного гения и готова была терпеть его стерву-мамашу, маразматиков-предков, и слушать его сентенции по поводу светлого будущего, в котором вся нация понесет его на руках с лавровым венком на голове до самого Кремля и отольет бюст на Родине.
Меня это уже не коробило - я поняла, что он первый и единственный, кого сподобилась полюбить из посторонних мужчин. И не просто полюбить, а настолько сильно, что пора и половую жизнь начинать, перейдя, наконец, от поцелуев к более серьезным действиям. И была уверена, что это будет прекрасно. И ждала. И уже почти предложила.
Но была уже не нужна и прослушала длинную и неприятную тираду, главной темой которой были претензии, помноженные на обиды. Мне было предъявлено три обвинения: не дала, унизила, надоела; и вынесен безапелляционный вердикт - свободна. Мир "чужих", в который раз отверг меня, преподав серьезный урок.
Я по инерции сдала экзамены и даже нашла в себе силы сходить на выпускной вечер, еще надеясь на примирение, но решение его было окончательным. Он вычеркнул меня из своей жизни, стер из памяти, отплатив той же остервенелой жестокостью, что платила ему я. Это было очень больно. И правильно. Но поняла я это много позже.
Тогда его бессердечие вызвало во мне ненависть к внешнему миру и его двуногим особям в брюках. Это чувство поделило поровну территорию души и сердца с любовью и толкало на безрассудство. Я пыталась вернуть Андрея изощренными способами средневековья - осадами, давлением на болевые точки, шантажом и прочим немудреными средствами. Однако, вскоре мой таран наткнулся на гранит и затрещал - мамочка моего избранника была самым подходящим средством обороны, не прорвать, не обойти которую было невозможно. Я отступила и затаилась, ожидая рекогносцировки войск и еще питая надежду на триумф. Мое воображение подпитывало ее сладкими картинками, в которых Андрей осознает меня самой лучшей и единственной, ползет на коленях к бренному телу, сметая препятствия и моля о взгляде, просит моей руки и бросается с отвесной скалы после отказа.
Действительность значительно исправила данный финал, изменив его до неузнаваемости. Но я уже не жалела о том. Мучительные, полные грязи и постыдных поступков годы взросления прошли и провели такую же четкую границу, как детство, выбрасывая меня за разделительную полосу. Случилось это первого июля.
Алеша выжил все-таки родителей, купив им небольшую двухкомнатную квартиру в сотне метров от их НИИ. И пока отец был в командировке, возвестил о дате переезда. Мы порадовались и начали активно паковать вещи всем составом, готовые отдать все, от зубной пасты до нового холодильника, лишь бы приблизить дату переезда.
Мама укоризненно вздыхала, кривилась, выдавливая слезы и обвиняющие тирады, и мстительно требовала отдать все нажитое. Мы не сопротивлялись и уже назло ей запихнули в грузовики все содержимое квартиры, включая мою кровать и детские игрушки с рыжим клоуном - светильником, который она подарила мне в приступе материнских чувств, лет десять назад. Лучше бы она этого не делала - светильник одним своим видом возбуждал желание разбить его или передарить врагу, чтобы того кошмары замучили.
В итоге в квартире остались лишь книги, личные носильные вещи и компьютер, на который мать не могла претендовать при всей своей изощренной находчивости. Правда еще комната Сергея фактически не пострадала от этих перемен. В ней мы и справили освобождение, прокрутив всю Сережину музыкальную коллекцию на горе соседям. И не заметили, как выпили весь дареный Алеше коньяк. И столь же незаметно заснули на полу.
Утром я проснулась от жгучего, неимоверно сильного желания физической близости. На мне было лишь нижнее белье, одежда куда-то исчезла, вместе со стыдом и смущением. Я лежала меж полуобнаженными братьями и понимала лишь одно - моя пора девичества затянулась, и ощущение свободы, навеянное переездом сатрапов - родителей, не будет полным, если я не расстанусь с ней, не стану женщиной. А кому доверить столь серьезное исполнение желания? Адальские, Рысевы и Васкины меня больше не прельщали. Я могла отдаться им лишь в агональном состоянии и не по доброй воле. Среда чужаков дарила мне горе и неприятности и отталкивала. И я пришла к одному единственно верному решению: получить естественно желаемое в среде родных, наплевав на терминологию чужаков.
Я растолкала братьев и оповестила о своем желании, лаская их для убедительности. Они еще плавали в пьяном дурмане, оттого сопротивлялись слабо и то словами - руки уже гладили, глаза любили. Я потерялась в этих ласках, опьянев не хуже, чем от коньяка, и не слушая пустых слов, ринулась навстречу новым ощущениям, готовая изнасиловать тугодумов.
Я не заметила, как исчез Андрей - меня сводили с ума изощренные ласки Алеши, жадные, властные и в тоже время нежные, утонченные. Он словно заявлял на меня права и доводил до исступления, не доходя до главного, и все всматривался в мое лицо, искаженное сладкими муками и нетерпением, и пил вздохи и стоны, и увеличивал темп натиска и снова снижал его. А потом тоже ушел, оставив меня неудовлетворенной и растерянной. И все-таки уже другой - повзрослевшей, дающей отчет своим действиям, осознающей каждый свой шаг.
Перемены закрутили нас, как водоворот. Андрей выжимал из клиентов баснословные гонорары на благо семейного бюджета. Алеша защитился и взял отпуск, чтобы сопровождать меня в походе по мебельным салонам и ярмаркам отделочных материалов. Мое воображение быстро нарисовало интерьер новой квартиры, и я, не ограниченная ни временем, ни суммой, быстро претворила в жизнь личный дизайнерский проект, а заодно поняла, кем желаю стать, и с легкостью поступила в техникум на дизайнера интерьера.
Наша квартира преобразилась в рекордные сроки, благодаря удалой бригаде, нанятой Андреем. Они наделили старые стены новыми обоями, кафелем, натянули навесные потолки, поменяли паркет, двери, электропроводку и сантехнику. Буквально через неделю четырехкомнатная халупа засверкала как дворец падишаха. Братья не скупились на восхищенные оды моему таланту и вкусу. Я пыжилась от гордости, удовлетворенная достигнутым успехом. По вечерам мы собирались на уютной кухне, сверкающей кафелем, новой встроенной техникой и столовым сервизом неимоверной по тем меркам цены. Мы веселились, дурачились и наслаждались свободой, покоем и обществом друг друга.
Это было самое прекрасное время. Судьба, словно жюри, выдавала мне одни призы за другими, выказывая благорасположение столь же рьяно, как совсем недавно была щедра на неприятные сюрпризы и удары. Я была безмятежно счастлива и в буквальном смысле слова - летала.
Андрей возил меня по бутикам и наряжал, как куклу, Алеша не отставал и заваливал дорогими наборами нижнего белья, элитным парфюмом, изящными безделушками. Они словно соревновались друг с другом во внимании, в доказательстве привязанности и любви. Я старалась не отстать и благодарила, одаривая пониманием, теплом и любовью, создавала уют и покой, готовила изысканные блюда, покупала достойные их вещи и не скупилась на комплименты, тонко завуалированную лесть, поднимающую их уверенность в собственной неотразимости и неповторимости. Днем я принадлежала, им обоим, а ночью…лишь Алеше.
При Андрее он был сдержан и чуть отстранен и вел себя так, словно меж нами нет ничего противоестественного. И тот принимал правила, вел себя соответственно, делая вид, что ни о чем не догадывается. И лишь пристально следил за мной. Наверное, он бы взбунтовался, прояви я хоть грамм недовольства Алешей или тем, что он делал, но на моем лице неизменно лежала печать блаженства и огромного, как вселенная, счастья.
Я расцветала в опытных руках Алексея. Его ласки и внимание стали для меня наркотиком, жизненной необходимостью. Он учил меня слушать свое тело и его прикосновения. С каждым днем он становился все требовательней, изощренней в ласках и подчинял, порабощал мое тело и разум, превратив плотское желание в манию. К осени он взял меня, шаг за шагом подводя к этому финалу, и начал посвящать в тонкости меж половых отношений уже на другом уровне. Передо мной открылся совсем другой мир, сладкий и до дрожи желанный. Я уже не понимала, не различала разницы меж нормальными отношениями и патологической привязанностью. Мне казалось, все, что он делает - прекрасно и правильно. И даже не мыслила отказываться, проигнорировать его просьбы, которые становились все более безапелляционными. Он просил приехать в институт - я бросала все и мчалась, чтоб два часа подвергаться изощренным ласкам в тиши больничного кабинета, и уходила неудовлетворенная, чтобы с нетерпением ждать его появления дома, и продолжения. Я заводилась от одного его взгляда, тихого голоса, намека, брошенной вскользь фразы и принималась ласкать его в машине, в лифте, ванне, на кухне. Я знала, что ему нравиться, что возбуждает, а что раздражает, чувствовала, что он хочет именно в тот момент, и с радостью давала и с восторгом получала.
Образ Адальского поблек и размылся, и был отодвинут в глубь сознания, словно ненужная вещь в недра шкафа. Однокурсники, сверстники забавляли меня своими неуклюжими предложениями, желаниями, проступающими на лицах и во взглядах. Мне было весело, но не интересно. Они предлагали мизер, а мне принадлежал весь мир. К тому же Алеша мог лишить меня наслаждения за малейшее непослушание, и уж тем более за задержку после занятий или несанкционированное им свидание.
Он стал деспотичен. Подозреваю, он упивался своей властью надо мной, гордился нашей связью и не желал ее прерывать. Стоило мне пообщаться с подругой без его ведома, как он тут же наказывал меня - возбуждал, доводил до исступления и уходил, чтоб сесть за компьютер и отпечатать очередную статью в очередной журнал. Я изнывала от желания, ластилась, он изображал холодный непробиваемый гранит. Я расстроено отстранялась, а когда возбуждение чуть спадало, он звал и опять возбуждал, чтоб вновь отстранить. Я сходила с ума и вскоре была готова на что угодно, но он был неумолим и еще сутки третировал тело в наказанье за ослушанье.
Именно тогда я поняла, что мне никто не нужен, что мир делится на своих и чужих, и лишь первые способны понять, принять и простить, а со вторыми приходится мириться, но нельзя впускать за рамки сообщества, нельзя ставить их желания выше наших, жить по их правилам. Мир чужих не нужен нам, как мы не нужны ему. Там нечего и некого искать - все необходимое здесь - в мире своих. Я приняла это за правило и пошла по жизни, придерживаясь вялого нейтралитета к миру чужих, и оберегая от вторжения в мир своих. Но не уберегла. Меня прельстила мишура фальшивых признаний…
Я посмотрела на брата и, встретившись с ним взглядом, поняла, что несмотря ни на что, он будет держать меня в мире живых до последнего своего вздоха так же крепко, как держит рядом с собой. Но сейчас я была этому не рада.
- Доброе утро, Алеша.
- Уже день, Анечка.
- Правда? Который час? - я села.
- Почти два.
Он подошел и устроился рядом, задумчиво разглядывая меня:
- Ты устала от нас?
- Что за вопрос? Как можно устать от тех, кого любишь?
- Легко. У любви есть спады и подъемы. Мне кажется, ты пытаешься избавиться от нас. Причем в ущерб себе.
- Что навело тебя на подобную мысль? Я делаю что-то не так?
- Ты стала замкнутой, Анечка. Задумчивой и неестественно бледной. Ты словно вновь вступила в борьбу со всем миром, но уже как зрелый человек, без эмоциональных эскапад. И прости, как камикадзе.
Я прижалась щекой к его груди и погладила пальцами нежную кожу. Она, как прежде, будила во мне желание и манила, звала туда, где лишь блаженство и безмятежность, и нет давления, ломок, страха, боли и непонимания:
- Я просто устала, Алеша. Старая стала.
- Гормональная перестройка? Она пройдет.
- И вновь начнется. У тебя нет чувства, что мы кружимся в туре вальса на месте? Меняются интерьер и наши наряды, лица теряют свежесть юности, глаза наивность и блеск. И с каждым кругом нам все трудней пойти на следующий и уже не интересно и все повторяется и повторяется, словно заело запись, словно мы не двигаемся, а двигается мир вокруг не замечая, что мы не успеваем за ним. Ему нет до нас дела.
- Откуда столь глухой пессимизм? Поссорилась с мужем? Плохо чувствуешь себя? Это он? - пальцы брата погладили запястье.
Я потерлась лбом о его плечо и улыбнулась в лицо:
- Сама. Случайно. Не обращай внимания - сегодня праздник.
- Новый год? - он пытливо прищурился.
- Нет. Я не видела тебя пять дней.
И так захотелось забыться и не думать ни о чем, чувствовать лишь его тепло и внимание и отодвинуть, выкинуть из головы все ненужное, мешающее нормально жить и воспринимать жизнь.
Мы болтали и предавались совершено невинным ласкам, когда явился Олег. Я лежала на голой груди Алексея и рассказывала о своем новом проекте. Его руки перебирали мои локоны и грели плечи. Наверное, это выглядело не так невинно, как казалось нам, потому что, Олег вырос на пороге и нахмурился.
- Олежа? - встрепенулась я и встала, поправив халатик. - Что так рано? Отпустили?
Он смотрел на меня так, словно боролся с желанием ударить.
- Извини, что не предупредил, - кинул с намеком.
- А ей некого прятать в шкаф, - тихо сказал Алеша и встал.
- А вас?
- Если только вместе с вами. Это единственная претензия или будут еще?
- Масса.
- Начинайте, - взгляд Алеши говорил об обратном. Олег отвернулся и начал с непонятной злобой рассматривать смятые простыни.
Его фантазии и удивляли и оскорбляли меня. Чтобы там ни было в дни бурной юности каждого, это было за порогом нашего брака, и в нем я была верна мужу. Первые два года терпеливо объясняла это, напоминала, втолковывала, аргументировала…и притомила язык. Его мавританская ревность осталась негасимой и будила воображение, наделяя его самыми скаредными картинками из сексопатологии.
- Алеша, кофе…
- Извини, Анечка, мне еще нужно заехать домой, переодеться, сделать пару звонков.
Он поцеловал меня в щеку и шагнул в прихожую, кивнув Олегу:
- Проводите меня, пожалуйста.
Тот скорчил недовольную мину, но перечить не посмел - шагнул за ним. Алексей прикрыл дверь и вперил в него неприязненный взгляд:
- Вы не могли бы оставлять грязные намеки при себе? Вести себя, как мужчина, а не подросток с больным воображением. У Ани был тяжелейший приступ, она в отвратительном психологическом состоянии - вы хотите убить ее своим домыслами и претензиями?
- Алексей Дмитриевич, если б вы знали, как я устал от вашего вмешательства, критики и постоянного присутствия в нашей жизни. Вам не кажется, что это переходит все границы - один угрожает оскоплением, другой лежит в моей постели, а потом диктует, как мне разговаривать с женой. Может, вы еще научите меня ее удовлетворять? Покажите - как? Постоите со свечкой?
- Все сказал? - голубые глаза сузились и обдали холодом. - Если в свои годы вы не в состоянии понять и удовлетворить желание женщины, вам уже никто не поможет. Но могу предупредить - ваше замечание не столь оскорбительно, сколь омерзительно, и как нельзя лучше характеризует вашу суть. Я запомню его. И обязательно верну.
- Только не нужно угрожать, не утруждайтесь.
- Не смейте изводить Аню.
- Нет. Я ее не извожу, сам мучаюсь.
Алексей накинул пальто, поправил ворот и качнулся к зятю:
- Хотите совет? Решите эту проблему радикальным способом - уйдите. Поступите хоть раз как мужчина - оставите Аню и свои мученья. Если вы, конечно, не садо-мазохист. Второе, пожалуйста, обращайтесь в любое время, а первое - апробируйте на другом объекте. Иначе наш разговор выйдет из мирного русла, и ваша физиономия будет иметь еще более плачевное состояние, чем запястья моей сестры. Обещаю.
Диван никак не хотел задвигаться. А может, я настолько ослабла, что не могла совершить элементарное действие?
- Помоги, - попросила Олега и поняла, что зря. Тот стоял у входа в комнату и смотрел на меня, словно прикидывал, как половчее убить. Он ждал повода к излитию накопившейся желчи и длительному нудному брюзжанию. Сейчас начнет шипеть и обвинять, вываливая в грязи. Так и случилось.
- Правильно: как братик на порог - постель расправляем, как муж пришел - заправляем. А если и я захочу, отдашься на полу?
- Олег, мне было плохо…
- Со мной или с ним?
- Прекрати, ты прекрасно понимаешь о чем я.
- Понимаю. Еще ночью просветили, твой криминальный элемент. Обещал лишить мужских достоинств, а также рук, ног. Жизни. Знаешь, почему? Потому что, он решил, что мое внимание производит столь неизгладимое впечатление на твой организм. Я причина ухудшения твоего здоровья.
- Это не правда. Мы немного повздорили с мамой по дороге…