4
Когда я в первый раз взялся в чем-то помочь Тоне на ферме, Юрка встретил мой почин сухо:
- Зря ты ее балуешь.
- Ну, если помочь девушке в тяжелом физическом труде - это баловство, тогда уж не знаю!
- Не беспокойся. К своему тяжелому физическому труду она так же приспособлена, как ты к экзаменационным сессиям.
- Каста рабочих и каста ученых?
- Дело не в кастах. Хотя я не думаю, что это так уж плохо… Труд, к которому приспособлен с детства, что-нибудь да значит.
- Ты просто…
- Но суть не в этом, дорогой! Суть, драгоценнейший мой, не в этом, а в том, что твоя помощь, вместо того чтобы возвысить тебя в глазах очаровательной Тони, сделает тебя в ее глазах смешным, не больше.
- О!
- Да, да, смешным. Пробовал ты когда-нибудь поднести ведро воды кабардинке? А я пробовал. Потом в пору было из этого села уехать не только мне, но и ей - тыкали пальцами в меня, что я взялся за женское дело, и в нее, что к ней обратились с таким смешным предложением.
- Сколько красноречия, и все - чтобы не поднести ведра воды!
- Глухой глухого… Я умолкаю. Не хочешь слушать стреляного воробья - ходи в дураках.
Каково же было мое удивление, когда через день или два я застал "стреляного воробья" прибивающим щеколду на скотном дворе.
- Между прочим, кабардинки… - начал я многозначительно.
- Тонечка, не слушай этого мракобеса, - перебил Юрка. - Сейчас он начнет заливать, что для кабардинки позор, если мужчина поможет ей донести ведро воды.
И метнул в меня хитрейший взгляд: мол, что, слопал?
А когда Тоня удалилась, сказал мне небрежно:
- Черти тебя принесли - интим нарушил.
Меня кольнуло это, конечно, но я ему уже не верил. И не верил… из-за кадрили.
Вроде бы ничего особенного и не было. Сидели мы, как обычно, с Тоней на скамейке. Я вспомнил первый вечер в деревне и так понравившуюся мне кадриль.
- Вот только, - сказал я, - уму непостижимо, как вы помните фигуры!
- Ой, да куда проще! - вскричала Тоня. - Сначала идут навстречу друг другу…
Я начал за ней повторять, но запутался. Она принялась показывать, объясняя, что вот сейчас она парень, а сейчас девушка, а сейчас и то и другое вместе.
Но я опять запутался. Тогда она взялась меня учить. Самым трудным, конечно, оказались сольные партии. Выйти на середину, покружить Тоню - это я еще мог, но что делать, когда я должен "показать" себя?
- Да что хочешь делай! - досадливо наставляла меня Тоня. - Э, нет, с круга не сходи! Ногами-то хорошо уметь, но первое не это! Вон дядька мой ногами не очень-то пляшет, а все покажет. Или Петька - много он там умеет? - а и крутанет, и сам пройдется - гордый, сатана!
- Гордый, а ты им командуешь.
- Значит, нравится, чтоб командовала! А ну, сначала! Видишь? Понял? А теперь покажи себя!
И вот не вспомню, как получилось, только почему-то оказалась ее рука в моей - твердая ладошка, крепкая ручка, - и я забыл ее выпустить, забыл продолжить фигуру. Ладошка испуганно вздрогнула в моей руке и замерла. "Девочка, совсем девочка", - подумал я с такой ласковостью, что даже горячо стало. И тогда я, совсем как в романах, но не помня о них, вообще ни о чем не помня, прижал эту руку к своей щеке. Ни слова не говоря, Тоня только смотрела… Ну как объяснить, как она смотрела? Не объяснишь. Только вспоминая этот взгляд, я уже мог спокойно переносить Юркины штучки. А смотрела она всего секунду.
Потом отвернулась. И повернулась уже со смехом. Рассмеялся и я…
Однако, может быть, больше даже, чем эта кадриль, обнадеживало меня ее доверие.
Вначале, если и пытался я расспросить ее о колхозе, о ферме, она только отшучивалась:
- Чего это выспрашиваешь? В дояры собрался? Или в газету опишешь?
Теперь сама делилась со мной:
- Тут головой подумать да руки приложить - многое сделать можно. Вот смотри: торфяная станция рядом, а у нас почти все вручную. Почему это? Старыми фермами брезгуют, ждут, пока новые отстроят. А строят их, знаешь, как? Каждый новый председатель в них душу вкладывает, вроде как память по себе оставить хочет, заново проект делает - и все ни тпру, ни ну! А по мне, так стройте новые, а пока на старые давайте что есть. Ну, это ладно. А с кормами какое дело? Луга у нас хорошие, а только участок кормовой надо все ж таки иметь.
Женщины со мной несогласные: мол, семь шкур с вола все одно не сдерешь, и так ни дня ни ночи не видим, да еще участок выделывай. Председатель тоже: хорошо задумала, только кто займется всем этим? Рук не хватает, это верно. Так я говорю: потому и надо двадцать раз думать, что рук мало… Или вот подстилки.
Тоже насчет торфа я. Знаешь, какая это подстилка на скотный двор! Ни копытницы, ничего! А потом подстилки эти можно ж на удобрение пустить. Да не только это! Весь круговорот продумать надо. Представишь иной раз - так оно складно, красиво получается. Только все второпях, не думаем как-то…
Сидела, уйдя в себя. И опять:
- Те же передовики. Начинают они, правда, тем же горбом, как и другие. А чуть вышел вперед - тут тебе и корм в первую очередь, и технику какую-никакую.
Каждому председателю хочется, чтобы у него передовик был. Всем колхозом почему двух-трех передовиков не содержать? Оно, конечно, человек место красит. А все ж таки дело в круговороте. Чтобы круговорот весь до мелочи продумать. Чтобы гаечка и та к месту катилась. Чтобы катышок и тот на солнце зря не высыхал. Все обследовать, все продумать. Сельское хозяйство - оно такое, что тысяча дел в один день делается. Думать вроде бы некогда. А оно наоборот - подумать надо…
Попробовал я однажды подтрунить над этим круговоротом - так просто, из привычки шутить - и пожалел об этом. Не очень-то осмеливался шутить и Юрка.
Проедется что-нибудь насчет коров - и осечется, даже впадает в униженный тон.
Впрочем, я забегаю вперед. Это уже относится к тому времени, когда мы на ферме коров доили.
Сейчас мне и не припомнить, с чего началось. Вероятно, с того, что отчет по практике был написан, и, покрутившись часа три-четыре на станции, мы сбегали к Тоне на ферму. У нее всегда находилась для нас работа, и, плохо ли, хорошо ли, мы ее делали. Иногда мы провожали Тоню в поле к стаду, поджидая потом где-нибудь неподалеку. Мы тем охотнее болтались около нее днем, что она теперь не всегда приходила на вечерки.
Собственно, ни один из нас, по-моему, не выражал желания доить коров. Я их с детства боялся. Ну, а снобу Юрке, наверное, и во сне не снилось, что он сядет на скамеечку к коровьему вымени.
Но, помню, Тоня была сердита и неразговорчива. Наши шутки повисали в воздухе.
- Тонечка, чем тебе помочь? - вопрошали мы. - Что-нибудь прибить, приколотить не надо?
Молчит.
- Может, коров подоить? - задал кто-то из нас риторический вопрос.
И Тоня вдруг оживилась. Сделалась ласкова, до приторности даже. Она приняла так всерьез риторический наш вопрос, что мы растерялись.
- Ленька, ты ведь хочешь коров подоить? - свернул тут же на меня Юрка.
- Это же ты хотел!
- А, вы шутите! - Ее тон не предвещал ничего доброго. - Мы, доярки, народ темный. Вы уж сразу объясняйте, когда шутите.
Я даже не подозревал тогда значения этой сцены.
- Тонечка, мы бы помогли, но мы просто не умеем.
- Могу научить.
- А что, в этом есть какой-нибудь смысл?
- Ну, ладно, пошутили - и хватит.
Слово за слово. Получилось так, что нужно было или убираться вон, или с шутками и прибаутками подвигаться к коровам. Безопасность Тоня нам гарантировала. К тому же обучала индивидуально.
- Кулачками, кулачками надо доить, - пела она над ухом. - Вот так. Иначе корова молочка не отдаст.
Чувствовали мы себя не очень ловко. Будь Тоня такой, как всегда, я думаю, было бы все и просто, и весело. А так наши шутки были натужны, и Тоня принимала их как-то всерьез.
- Безобразие, - ворчал я. - Скамеек для доярок приличных не могут сделать!
- Скамеек! - фыркала Тоня. - Спецодежды не могут выдать!
- Слушай, Тоня, она на меня нехорошо смотрит. Честное слово, пнет!
- Если будешь бояться - пнет.
- Да он же, Тонечка, трус!
- Молчи, амеба!
- Не кричите - коровам это вредно.
- Я думал, Тонечка, ты о нас беспокоишься.
- О нас! Сначала были коровы…
- Тише! Коровы беспокоятся! - вдруг зло прикрикнула Тоня.
- По-моему, не коровы, а ты, Антон!
Была она какая-то нервная. То подхватывала каждое наше слово. То одергивала нас с раздражением.
- Здорово! Бог в помощь! - раздалось в дверях.
На пороге стояла Прасковья Михайловна.
- О, молодцы! - сказала она одобрительно. И к Тоне: - Приучаешь их к нашенскому труду?
Но хмурая Тоня даже не взглянула в ее сторону.
- На сегодня довольно! - сказала она нам, забирая ведра и пристраиваясь к корове сама.
- Как, уже все? - сказал Юрка. - А я только разохотился!
- А у нас еще коровы есть! - подхватила Прасковья.
- Так как насчет цыган? - наклонился я к самой тюбетейке.
Это Михайловне понравилось. Она стрельнула в меня своим единственным живым глазом:
- Приходи ко мне на свиданку - я тебе не только за цыган расскажу.
- Тонечка, так мы пошли, - попробовал обратить на нас внимание девушки Юрка.
Тоня кивнула.
- Может быть, все-таки спасибо скажешь?
- Спасибо.
- На "сковородку" придешь?
- Да.
Мы отправились в деревню переодеться к вечеру. Только зря старались - Тоня на "сковородке" не появилась.
Проходя мимо бревнышка, где сидели мы втроем с Михайловной, Петька пропел: "Я всю войну тебя ждала…" Прасковья была даже оживленнее обычного. Она то о чем-то нас расспрашивала, не дослушивая ответа, то вмешивалась в песни и пляски: кричала, подбадривала, хлопала.
На другой стороне площадки группа девушек смеялась, поглядывая в нашу сторону.
- Оранжевое танго! - крикнул дурашливо Петр. - Дамы приглашают милордов и танцуют до порыжелости!
Ко мне подскочила Капочка.
- Пойдемте танцевать! - сказала она требовательно. - Я вас приглашаю.
Я растерялся. Обижать девчушку не хотелось, и я пошел с ней танцевать. Один круг мы промолчали. Я уже подумывал, о чем бы пошутить, но она заговорила сама:
- Помогаете Антонине на ферме?
- Да вот… производственная практика.
- Вы с Прасковьей не откровенничайте! - вдруг скороговоркой сказала Капочка.
- Она вредная - ей лишь бы насмеяться.
- Что-то я не понимаю тебя.
- Потом небось поймете. И ваш этот товарищ - он вам не пара: он нехороший.
- А я хороший? - попробовал я отшутиться, но Капочка шутки не приняла.
- Капочка зря не скажет, - важно заметила она о себе в третьем лице.
- Чем же плох мой приятель? И веселый, и красавица.
- Он-то? Мокрогубый.
Я чувствовал себя все глупее. К моему облегчению, меня "отхлопала" у Капочки другая девушка. Капочка делала мне знаки, верно, хотела поговорить еще, но мне неловко было секретничать с этой девчушкой. Беспокойство подмывало меня.
Я решил отправиться к Тониному дому.
Юрка, кстати сказать, с бревнышка ушел, обхаживал высокую красивую девушку.
Судя по всему, он решил поставить крест на Тоне. Что ж, его дело. Я потихоньку убрался с площадки и, покружив по деревне, отправился на тот край.
Я сидел на скамейке, потом гулял за деревней и опять сидел. Тоня так и не вышла. Мне показалось, что на одном из окон шевельнулась занавеска. После этого я просидел еще полчаса, но в доме было темно и тихо.
Когда я вернулся, Юрка не спал. Против своего обыкновения, он спросил на этот раз:
- Тоню видел?
Я помолчал, тщательно расправляя на спинке венского стула брюки. Потом все-таки ответил:
- Нет, не видел.
- Между прочим, заходила Жанна. Говорит, что над нами смеется вся деревня.
- Чего же она грустит?
- Боится, что ты по своей неопытности женишься или наделаешь еще каких-нибудь глупостей.
- Ну, не ее забота.
- Оно, конечно. Но все-таки я прав был - тебе не нужно было впутываться в это дело.
- Что так?
- Я могу быть откровенным? Во-первых, ты сделал ту самую ошибку - помнишь разговор о кабардинках?
- Во-вторых?
- Во-вторых, ухаживая вдвоем, мы дали ей карты в руки. Два москвича на одну доярку - многовато.
- Может, и в самом деле много. Так я не возражаю, если ты меня оставишь одного.
- Раз уж ты мне разрешил, я буду откровенным до конца. Тебе оставшихся дней хватит разве на то, чтобы сунуть голову в петлю.
- А тебе?
- Ну, в общем, давай спать…
На следующий день - напоследок нам пришлось поработать на станции как следует - мы к нашему разговору не возвращались. Идя после работы, не сговариваясь, свернули с дороги и вышли к ферме.
Встретила нас Прасковья.
- Приветствую! - сказал ей Юрка, но Прасковья даже не улыбнулась.
- Что надо? - спросила она.
- А в чем дело? - насторожился Юрка.
- А в том, что на ферму посторонним вход запрещен.
- С каких это пор?
- А с таких, что ходите и заразу носите.
- Антонину вы можете позвать?
- Нету Антонины. Была, да вся вышла.
В тот вечер на "сковородку" мы не пошли. И на следующий день - ни на ферму, ни на "сковородку". Вечер кое-как протянули за картишками. Когда же стемнело так, что короля стало не отличить от дамы, с облегчением бросили игру.
Юрка был великолепно молчалив на этот раз.
- Все это хорошо, конечно, - прервал я молчание.
- А, брось! - перебил Юрка. - Все очень просто. Мы получили коленкой под зад, и нечего чесать ушибленное место.
- Он был в ударе, - скаламбурил я, но врать не стал, будто Юрка не понял меня.
Однако Юркина манера затыкать рот вызывала "супротивное" желание обсудить ситуацию.
- А тебе не кажется странным, - сказал я, - что мы за последние дни ни разу не видели Тони?
- Нет, не кажется.
- Коленкой под зад можно было дать и эффектней.
- Оставь эффекты себе.
- Я не о том. Для чего ей было исчезать?
- Но ведь за такие штучки можно и "схлопотать".
- Ха! Разве не ты жаждал испытать "величье любви неразделенной и смешной"? За что же тут "схлопатывать"? Но постой, я не о том. Постой, у меня в самом деле мысль. Ты говорил, ее дядька тяжел на руку? Может, он ее за нас так разукрасил, что она на люди выйти стесняется?
Я убеждал, что наш долг в таком случае - вырвать ее отсюда, помочь устроиться в городе. Юрка не отзывался, но и не перебивал меня: уныло и негромко насвистывая, таращился в одну точку.
Следующий день был предпоследним днем нашей практики, однако Юрка смотался куда-то задолго до перерыва.
- Фантаст! - сказал он мне, появившись после обеда.
- А что такое?
- "Побили, поколотили!" Все гораздо проще. Инфекция у коров! Возможно, конечно, что дядя за все это вместе всыпал Антонине, но это уже вторичное.
- Что за инфекция?
- А бог его знает. Во всяком случае, если околеет хоть одна корова, могут Антонине все это на шею повесить: мол, допускала посторонних людей на ферму.
- Так…
- Так, не так - перетакивать не будем. Ты прав - нужно попытаться вырвать девку отсюда. Для начала в какое-нибудь ФЗУ, на стройку или в домработницы. А там видно будет.
- Ты хочешь поговорить с Антоном?
- Для начала сходим к ним в гости.
- В го-ости? А если попрут?
- Пускай тогда живут как знают. Только такими, как мы, не бросаются. Тем более если сами, со всей серьезностью являемся в дом.
5
Во дворе нас встретили куры, которые перед решительно шагающим Юркой в панике рассыпались по сторонам. Даже гневный петух на полдороге струсил и повернул обратно.
Юрка бодро постучал и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь. В просторных сенях было темно и прохладно. Лишь из приотворенной двери падал свет.
- Разрешите?
Мы вошли. Комната была пуста, и мы в нерешительности остановились.
- Сядем? - предложил Юрка.
- Можно, - сказал я, опускаясь на скамейку.
В этой комнате стояла русская печь, накрытый клеенкой стол, стулья, скамейка, буфет. На небольших окнах висели накрахмаленные тюлевые занавески. Сами окна были плотно закрыты, и все-таки я услышал над ухом надсадный комариный писк.
- Кто-нибудь есть дома? - громко спросил Юрка, и так как никто не откликнулся, вздохнул. - Ничего, мы подождем.
В наступившей затем тишине раздался какой-то скрип, движение, что-то вроде вздохов - и вдруг забили стенные часы, которых раньше я не заметил.
- Пускай бьют? - серьезно спросил Юрка.
- Пускай.
Он задумчиво покивал - мол, так я и думал, иного я от тебя и не ожидал, друг.
Потом встал, заглянул в другую комнату и напомнил мне:
- Ты, главное, не теряйся. В основном, если будет старуха, упирай на женихов: дескать, в городе Антонина найдет обстоятельного мужа, и все такое. Понял?
Бей на женихов. Я беру на себя ее дядьку. Два пол-литра - и он будет наш.
- Смотри, вон он идет, - сказал я, выглянув во двор. - Походка, надо сказать, генеральская.
- Ничего, - успокоил меня Юрка. - С нашим главнокомандующим, - он похлопал по свертку с бутылками, - не пропадем!
Трошенька с кем-то разговаривал в сенях. Я похолодел, думал - Тоня, но это оказалась ее бабушка, маленькая ласковая старушка.
- Здравствуйте, - почтительно сказал Юрка и благонравно потянулся к голове, как бы желая сдернуть с нее - буде он там окажется - любой головной убор. Но шапки не было, и он только пригладил и без того гладкие волосы.
- Это кто же такие есть? - заворковала бабушка. - Чтой-то я вас не признаю.
- Мы, бабушка, приезжие…
- Какая я тебе бабушка? - весело засмеялась она. - Дед тебе в воде, а я пожилой молодец.
- Вы, наверное, к Тонюшке? - спросил дядька.
- Собственно, мы ко всем к вам.
- Не свататься ли? - тут же откликнулась живая старушка.
- Ну, вы скажите, мама, - ласково одернул ее Трошенька, а Юрка надавил на меня взглядом: давай, используй момент. Но я промолчал.
- Да вы садитесь, садитесь, чего повскакивали! - сказал Трошенька. - А я тут по хозяйству соседке мастерил… Хорошее дело - плотничье. Вот вы, молодежь, это понимаете: радость сделать вещь своими руками?
- А как же? - подхватил Юрка. - Инженерами готовимся стать.
- А здесь? - спросил Трошенька, заглядывая нам в лица так, словно готовясь услышать нечто безмерно интересное.
- Они у меня, дядечка, на ферме производственную практику проходили, - пропел сзади с порога насмешливый Тонин голос.
- Про то наслышан, о том еще будет разговор, - со старательной строгостью сказал дядька, а Тоня села у стола, глядя на нас нехорошим пристальным взглядом.
В наступившем неловком молчании Трошенька откашлялся и сказал:
- Мамаша, нет у нас там кваску?
- А может, с устатку выпьем? - бодро предложил Юрка.
Тоня пробормотала: "Перетрудились", и мне очень захотелось уйти, но Юрка, не обращая внимания на Тоню, уже вытаскивал бутылки.