Что правда, то правда. Михаил никогда не пил растворимый кофе и воспринимал кофеварение как своего рода искусство. Не скупясь он покупал только лучшие сорта в одном и том же проверенном месте. Продавцы мололи кофейные зерна прямо у него на глазах, а затем аккуратно ссыпали их в плотные, защищенные от солнца и влаги фирменные пакеты. Каждое утро крупицы этого кофе, словно крупицы золота, аккуратно, с пиететом засыпались в медную турку, и вскоре по кухне разливался пряный, головокружительный кофейный аромат. Я любил наблюдать, как Миша не спеша водит туркой над огнем, вглядываясь в пузырящуюся темно-коричневую жидкость, а затем также медленно разливает ее по небольшим фарфоровым чашечкам, стараясь взбить аппетитную пенку. В свой кофе он не добавлял ни сахара, ни молока, считая это кощунством, но без труда мирился с испорченным вкусом других. А потому для гостей в его холодильнике всегда хранился запас маленьких контейнеров с порциями отборных сливок, каждая из которых была как раз рассчитана на одну чашку кофе.
Наблюдая, как Михаил священнодействует, моя мать, как и я обычно в такие минуты, впала в состояние, близкое к гипнотическому, и долго молчала, думая о чем-то своем, приятном. Когда перед ней возникла чашка ароматного дымящегося напитка, она очнулась от мечтаний и улыбнулась Михаилу, но через мгновение, что-то вспомнив, вновь приняла серьезный, даже суровый вид.
– Думаю, нам надо поговорить, – обратилась она к хозяину дома, подчеркнуто не глядя на меня и давая тем самым понять, что разговор пойдет только между ними двумя. – Видите ли, моя дочь еще совсем ребенок, хотя и не хочет признавать этого.
Властным жестом она остановила мои попытки вклиниться в разговор и продолжила резким, отрывистым тоном:
– А потому я хочу, чтобы вы честно и открыто сказали мне, каковы ваши намерения.
– Относительно чего? – сухо спросил Михаил.
– Относительно нее, разумеется.
– Но у меня нет намерений в отношении вашей дочери.
– Что?.. Как?!
Мать возмущенно приподнялась из-за стола.
– Я гей, мадам, – просто ответил Миша, слегка пожав плечами и улыбнувшись одними уголками рта.
Мать явно растерялась и вновь медленно опустилась на стул.
– Вы?.. Но просто… Я думала… – Она потерянно и даже испуганно посмотрела на меня, но я мстительно молчал и не приходил ей на помощь в этом неловком положении.
Так и не сформулировав ответную реплику, она замолчала. Воспользовавшись ее замешательством, Михаил вкратце рассказал, как мы познакомились и на каких условиях договорились о временном совместном проживании. Когда он закончил, мать еще немного помолчала, а потом смущенно произнесла:
– Михаил, вы меня ради бога извините… – Она неловко засмеялась, и обычно бледные щеки ее залил морковный румянец. – А я себе бог весть что вообразила. Видите ли, у нее есть жених…
(Что?!)
…И они собирались пожениться, когда оба, как это говорят… встанут на ноги…
(Какого черта?!!)
…А когда она сбежала, да еще я услышала про вас, у меня аж сердце упало. Все думала, что мы Андрею-то скажем?.. А родителям его?..
– Мама, тебе же не нравился Андрей и его родители! – сквозь зубы прорычал я.
– Ну да, я считала, что все это слишком рано, да и какая мать не хочет для дочери принца на белом коне. Но я уважаю твой выбор, будь то выбор парня или выбор института…
– Ты мне лучше скажи, какого черта ты его сюда-то притащила?!
– Да как же я могла не взять его с собой, он бы все равно поехал! И потом он так мне помог, без него я бы в жизни тебя не нашла. Вообще не знаю, что со мной было бы… Это ты к себе претензии предъявляй! Если бы не твой дурацкий поступок! Если бы ты хоть что-нибудь могла сделать по-человечески!
От оправданий мать очень быстро перешла в наступление, но в этот момент раздался грохот выламываемой двери.
– Это еще что такое?
Тут уже Михаил явно начал сердиться. Лицо стало жестким, он весь напрягся и плавно поднялся из-за стола.
– Это Андрей! – хором воскликнули мы с мамой и с ужасом посмотрели друг на друга.
– Да у тебя, как посмотрю, не жизнь, а мексиканский сериал, – уже не скрывая раздражения, бросил мне Миша. – Пойду разберусь с твоим приятелем, а то он, того гляди, дверь вышибет.
– Нет, я сама!
Я кинулся открывать, пытаясь оттеснить идущего следом Михаила, но бороться с ним мне было явно не под силу. Все же юркнув к двери первым, я, не зная толком, что буду делать, отпер замок, и входная дверь буквально вылетела на меня. Андрей ворвался в квартиру, и не успели мы с мамой даже взвизгнуть, как он со всего маху отвесил ни в чем не повинному Мише кулаком в челюсть; когда тот пошатнулся, Андрей попытался схватить его за грудки, сопровождая свои действия отборным матом. Но Михаил оказался тоже не промах. Увернувшись на этот раз, он как-то очень ловко заломил руку Андрея назад и подножкой опрокинул его на пол.
– Немедленно прекратите! Оба!
Я кинулся разнимать эту потасовку, но Миша и сам уже отпускал поверженного противника, поскольку тот перестал, наконец, сыпать ругательствами и понемногу затих.
Отойдя на расстояние, дававшее возможность в случае чего вовремя среагировать, Михаил встал в проеме комнаты и сложил руки на груди. Я же тем временем помог чертыхавшемуся под нос Андрею встать на ноги. Такой, казалось, холодный и уравновешенный при своем первом появлении какой-нибудь час назад, теперь он клокотал от ярости и был белым как полотно, со знакомой испариной, выступавшей у него в минуты крайнего нервного возбуждения.
– И давно ты ее трахаешь?!
Он устремил полупьяные от ярости глаза на Михаила, безуспешно пытаясь нормализовать дыхание.
– Андрей, прекрати сейчас же, слышишь! – раздался голос моей матери, о которой мы в этой сваре совсем забыли.
Вероятно, Андрей и вовсе забыл о ее существовании, потому что ее неожиданный возглас заставил его вздрогнуть всем телом и немного прийти в себя.
– Как тебе не стыдно! Взял и ни за что избил такого хорошего человека, в его же собственном доме! И так ругаться, такие слова – я от тебя такого не ожидала! Уважаемый Михаил и не думал обижать твою невесту. Он вообще гей, между прочим…
– Да, я думаю, пора уже вывесить за окно транспарант. А то вдруг у тебя еще найдутся родственники и друзья, которые не в курсе.
Произнося это, Михаил кинул в меня взгляд-молнию, и лицо его побагровело. В отличие от мертвенно бледневшего Андрея, Михаил в гневе становился красным как рак.
– Мама! Ты хоть иногда думай, что ты несешь!! – в полном отчаянии заорал я.
Мысленно я уже начал паковать вещи, словно чувствуя на своей заднице отпечаток элегантного мишиного ботинка.
– А что я такого сказала?..
Андрей тем временем растерянно переводил взгляд то на мою мать, то на меня, потом нерешительно бросил взгляд на Михаила. Всю его ярость сняло как рукой. Перед нами теперь стоял растерянный, виноватый мальчик. Когда он терялся или конфузился, его лицо становилось нежным и совсем юным, с потрохами выдавая двадцатилетний возраст. Обычно в такие минуты мы и мирились, ведь в душе я невольно умилялся этим неожиданно проступавшим полудетским чертам.
– Простите, я… не знал.
Он опустил голову, явно не представляя, что делать дальше.
– Так, ну вот что. Я пойду пройдусь где-то на час-другой. И чтоб к моему возвращению ноги этого клоуна в моем доме не было!
Машинально ощупывая нижнюю челюсть, Миша направился к двери и уже на пороге добавил:
– Елен-Санна, может быть, составите мне компанию? Я мог бы отвезти вас в торговый центр, у нас здесь есть очень хороший.
– Да, пожалуй, мне и впрямь не мешало бы пройтись по магазинам, – мать бросила хитрый взгляд на наши с Андреем замершие друг напротив друга фигуры.
Галантно пропустив даму вперед, Михаил закрыл за собой дверь, и мы остались с Андреем вдвоем.
21
До этой минуты память отчетливо хранит каждое событие, каждую фразу того дня. Но с мгновения, как мы остались наедине, все как будто в тумане, как будто не со мной. Как ни стараюсь, я не могу вспомнить себя в роли участника той сцены. Лишь как стороннего наблюдателя, собственного Альтер-эго, безучастно созерцающего, как худая, плоскогрудая девица с растрепавшимися черными волосами, одетая в домашнее платье и тапочки, сидит на полу, на ковре в чужой гостиной, а перед ней в зеркальной позе сидит молодой человек. Он все еще бледен, но уже не от гнева, а от волнения встречи. Его черты все так же по-мальчишески беззащитны, глаза, не мигая, по-щенячьи вглядываются в ее лицо в поисках надежды. Он просит за что-то его простить, она пытается что-то объяснить, но он не слушает. Он несет какой-то вздор о том, что все понимает, но что будет за нее бороться и никогда не отпустит. Она бормочет бессвязные фразы, что лучше не быть вместе, что она устала и хочет другой жизни, но он закрывает ей рот поцелуями, не давая говорить.
– Все будет по-другому, вот увидишь, теперь все будет по-другому… – шепчет он девушке на ухо, пробегая губами по изгибу ее шеи, и она бессильно закатывает глаза, поддаваясь охватившему ее желанию.
А потом они предаются любви – судорожно, неуклюже, как-то по-звериному, и сквозь учащенное дыхание страсти до нее долетают его слова:
– Я не могу без тебя! Я. Не могу. Без тебя. Жить!
– Я думал, что навсегда тебя потерял, – произнес он, когда все закончилось и мы, обессиленные, лежали на ковре.
– От тебя, пожалуй, убежишь, – с улыбкой проговорил я, борясь с дыханием.
– Да, ты от меня так просто не отделаешься. Я везде тебя найду, – ответил он также не вполне отдышавшись, и, приподнявшись на локте, заглянул в мое запрокинутое лицо.
Я не захотел отвечать на его взгляд и закрыл глаза. Мы оба понимали, что за шутливым тоном прячется горькая правда. Я бежал, а он устремлялся в погоню, не давая мне уйти и подавляя напором своего чувства. В этом была суть наших отношений. Еще до моего побега "из Петербурга в Москву" он не мог не чувствовать мое внутреннее сопротивление, но желание обладать было сильнее голоса разума.
– Я ехал в Москву, желая навсегда порвать с тобой, – произнес он после короткой паузы.
– Так порви.
Я все так же не открывал глаз, побежденный сладкой негой во всем теле, пришедшей на смену острому физическому наслаждению. Но стоило мне произнести последние слова, как мой покой был нарушен резким, даже болезненным движением – Андрей схватил меня за плечо и с силой развернул к себе.
– Нет! Никогда, слышишь? Ты нужна мне. И потом, ты ведь тоже меня любишь!
Это был не вопрос. Утверждение. И я ничего не возразил.
Я уже и сам толком не знал, люблю я его, не люблю ли, ведь сравнивать мне было не с чем. И потом, я же столько раз говорил ему слова любви…
– Нет, ну, когда я узнал, что ты поселилась у какого-то хрена, я понадумал невесть что, конечно, – продолжал Андрей. – Сначала я просто хотел узнать, как ты сможешь смотреть мне в глаза после этого. Но потом, увидев, что он зашел в квартиру, услышав из-за двери, как вы там мило общаетесь, я подумал: нет, убью гада! – Он тихо засмеялся. – А оказывается, он п…р! Господи, гора с плеч!.. А он точно? То есть… он не "би", ничего такого, чистый гомик?
– Чистейший, – кивнул я и начал одеваться. – Кстати, он скоро придет, а тебе пора убираться отсюда. Хоть он и гей, но отнюдь не нежная барышня, как ты мог убедиться.
– Хорошо, я сейчас уйду. Но не потому, что я испугался. Просто это ведь его дом.
– Вероятно, мне тоже придется уйти благодаря вам с мамой, – Я помрачнел.
– Ну и хорошо, уедешь с нами домой, все равно до начала занятий у тебя добрых два месяца. Ты знаешь, где мы остановились? Можешь переночевать у нас в гостинице. И уж в любом случае мы за тобой завтра зайдем. У нас завтра поезд, а мы еще далеко не все обсудили.
Кое-как я выпроводил его и с облегчением закрыл дверь. Прижавшись спиной к дверному косяку, я еще постоял некоторое время в коридоре, бессмысленно вглядываясь в сгущавшиеся сумерки. На душе было паршиво.
"Ну почему я не могу перестать лгать? – с горечью думал я про себя. – Почему просто не сказать, что я не хочу и не могу быть с ним?"
Но я уже внутренне смирился с тем, что не скажу этого никогда. До тех пор, пока Андрей хочет быть в моей жизни, он в ней будет – таков был он и таков оказался я. Он хотел, он требовал от меня лжи, и я буду лгать.
Буду лгать, что бежал не от него, а от постылой питерской жизни. От властной матери. От нежеланного института. От самого себя. Хотя последнее как раз было правдой. Только разве от себя убежишь?..
Я буду лгать, что мы часто будем видеться, что я буду жить от встречи до встречи. Буду лгать, что раскаиваюсь. И что все у нас будет хорошо. Возможно, я и сам поверю в это на какое-то время. Да только хорошо мне с ним бывало лишь в постели. Для жизни это не подходит… Виноват в этом не он, это моя вина. Но кому от этого легче?..
Я так увлекся размышлениями, что чуть не подскочил от неожиданного хлопка входной двери. Вернулся Миша.
– Мы с Лехой поругались, – мрачно процедил он с порога. – Из-за тебя. Я наорал на него, чтобы он не совал нос в чужие дела.
– Не стоило, – ответил я.
– Да ладно, он отходчивый, помиримся, – Миша усмехнулся. – Ушел твой психопат?
– Да.
Я прошелся туда-сюда по коридору, потом остановился напротив Миши и прямо посмотрел ему в лицо.
– Слушай, мне правда очень жаль, что все это произошло в твоем доме. Я понимаю, что теперь мне, наверное, придется выметаться отсюда, но в любом случае я хочу сохранить наши хорошие отношения и…
– Тебе пора в кровать, у тебя измученный вид. И уже поздно, – не дав мне договорить, ласково произнес Миша.
Он приблизился и в задумчивости отвел упавшую прядь волос с моего лица.
– Все нормально. Я бы на его месте сделал то же самое. Вы помирились?..
Я кивнул и неожиданно расквасился. Увидев, что я вот-вот расплачусь, Миша привлек меня к себе и обнял за плечи. Нежно, по матерински, как меня обнимали когда-то в детстве.
– Ничего, малыш, ничего… – тихо произнес он, поглаживая меня по волосам.
Не выдержав этой последней ласки, я уткнулся ему в плечо и разревелся как корова.
22
– Если ты не хочешь, тебе совсем не обязательно ехать, – сказал наконец Михаил после получасового наблюдения за моими остервенелыми сборами.
Незаметно пролетел почти месяц с того дня, как моя штаб-квартира была накрыта питерскими агентами в лице матери и жениха.
На следующий день после событий, описанных выше, за мной, как и обещал, зашел Андрей. Он сообщил, что маман ждет нас в кафе неподалеку. В этом кафе и состоялся семейный совет, на котором – несмотря на все мое сопротивление – было постановлено: до начала занятий в Москве мне делать нечего. Тем более, что молодой барышне жить в квартире холостяка, пусть он трижды гей и берет с нее квартплату, просто неприлично. Сначала было принято решение увезти меня немедленно, но я встал на дыбы, с пеной у рта отвоевывая право прожить в Москве уже оплаченный месяц. Моим главным аргументом было то, что в противном случае Миша захочет вернуть мне деньги за "неизрасходованное" время, и выйдет нехорошо. Кроме того, объяснял я, мне необходимо разобраться еще с рядом важных вопросов, например, с общежитием. В общем, кое-как я отбился, и мой приезд домой был отложен. Все это время я старался не думать о провале своей грандиозной авантюры и сосредоточился на делах насущных. Мне, и правда, пришлось немало побегать по инстанциям, оформляя то одно, то другое. А кроме того, пора было задуматься о заработке хоть каких-то личных денег. Ведь самостоятельная жизнь в Москве, как я уже успел убедиться, обходится заметно дороже жизни в Питере под теплым маминым крылышком. Правда, с подработкой на помощь мне пришел Михаил, пообещав к началу осени подкинуть мне халтуру из газеты. На многое рассчитывать не приходилось, так, по мелочи: где-то редактура, где-то корректура, возможно, грошовые колонки, но и на том, как говорится, спасибо.
Теперь же время отсрочки подошло к концу, и из дома мне начали ненавязчиво звонить примерно по два раза на дню. Андрей и вовсе оборвал все телефоны, выкликая меня к себе, так что мне больше ничего не оставалось, как купить, наконец, плацкартный билет на ночной поезд Москва – Санкт-Петербург.
Я как раз складывал в чемодан последние манатки, когда Михаил, наблюдавший за мной с разложенного дивана, на котором он развалился прямо в тапочках, прервал затянувшееся молчание.
– А какой смысл мне оставаться? – огрызнулся я в ответ на его вопрос. – Мой побег оказался глупостью, с Андреем мы помирились, с матерью тоже. Все стало как было, и приходится признать, что иначе и быть не могло. Они б меня не нашли, я сама в конце концов позвонила бы домой.
– Ты мне можешь ответить на элементарный вопрос: ты Андрея любишь или нет?
– Не знаю я, что значит "люблю – не люблю". Я к нему привязана и очень много значу для него. Бывают моменты, когда нам хорошо вместе. И разумом я понимаю, что все проблемы между нами высосаны из пальца. Тут дело во мне! Будь любой другой на его месте, с моей стороны повторилось бы все то же самое, я ни на секунду в этом не сомневаюсь. Потому что я боюсь жизни, пытаюсь остановить ее естественное развитие, а ведь это, в конечном счете, невозможно! И потом, кто еще будет меня терпеть, с таким-то характером?..
– Да, разумом понимать – это прекрасно. Но что тебе подсказывает сердце?
– А сердце со мной не разговаривает, – сказал я, яростно запихивая в чемодан последнюю тряпку и с трудом затягивая сопротивлявшуюся молнию. – Сердце – это мотор. И никаких чувств в нем быть не может. То, что люди называют "делами сердечными", точно так же, как и все прочее, идет из головы.
Миша засмеялся.
– Да… И, главное, не поспоришь! Интересно, правда, как с такой железной логикой ты ухитряешься писать стихи?
– А я, наверное, не буду больше писать стихи. Ни к чему это. Думаю пойти на отделение художественной критики. А что? Литературу я знаю неплохо, книжки читать люблю.
– Да? Ну и правильно! По правде сказать, твои стихи отвратительны.
Услышав это, я было открыл рот, чтобы извергнуть поток не вполне женственных выражений, но, передумав, лишь улыбнулся и озорно парировал:
– Все понятно, ты хочешь меня разозлить и таким образом пересадить на другого "конька". Мои рассуждения о любви не вписываются в твою совершенную картину мира. Ты же у нас в вечном поиске… И перестань ржать!
Я схватил подушку и шутливо хлопнул ею Мишу по ногам. Он поднял руки вверх в знак того, что сдается.
– Да нет, почему не вписываются. Мне и самому иногда кажется, что любовь – это не чувство, а лишь смесь других разнообразных чувств: влечения, привязанности, нежности, уважения, комфорта… Потому-то любовь так сложно бывает найти и еще сложнее с нею разобраться.
– Да, ты бы лучше со своей любовью разобрался. Вроде все у вас с Алексиком хорошо, а ты по-прежнему держишь его на расстоянии вытянутой руки.
– И тут ты не права. Когда ты уедешь, я передам ему твой дубликат ключей от квартиры.
Мои ключи?.. Я вдруг почувствовал укол ревности, но тут же, опомнившись, мысленно сам над собой посмеялся.
– А по поводу стихов, критики и прочего, – резко сменил тему Миша, – то времени подумать у тебя достаточно. Все равно на первом курсе все занятия проходят в общем потоке.