Ее беспомощное тельце с головой, ушедшей в подушку, и вытянутые руки переполняли его трепетом. Зажмуриваясь, он переживал, вздрагивая, только что нанесенные удары. Это было точно невыразимо-страстная ласка. В ушах продолжался звон. Ноги были слабы в коленях и не подчинялись.
Он услышал ее голос, отрывистый и нежный, точно ей было трудно разжимать губы:
- Я благодарю вас… Безмерно…
Ее глаза раскрылись, но были еще неподвижны. Она смотрела ему в лицо, усиливаясь что-то сказать, потом веки ее снова закрылись, показав полоски белков. Пораженный, он не знал, что сказать. Он нагнулся к ней и, выворачивая пальцы, говорил:
- Простите меня… Может быть, я сошел с ума… Я готов понести наказание…
Она снова открыла глаза, и опять его поразило их ясное спокойствие. Она чуть сдвинула брови и сказала:
- Вы поступили как мужчина. О, я была безмерно виновата перед вами!.. Вы простили меня?
Источник слез прорвался, и он зарыдал, припав к ней головой. Она положила ему на волосы руку, еще малоподвижную и легкую. Он рыдал, не понимая причины. Ему было ясно одно, что эта женщина, полусумасшедшая, полная болезненных извращений, то безмерно мучившая его, то нежная до святости или ласкающая до безумия, была для него дороже всего.
В особенности после того, что случилось сейчас. Он сознавал, что это имело свой непонятный страшный смысл. Не поднимая головы, он нашел ощупью ее руки и сжал. Ему хотелось в неистовом молчании биться головой.
Это был припадок.
…Во второй раз он почувствовал, что приходит в себя. В стекла по-прежнему ударяли утомительные потоки дождя. Камин полупотух. В голове было мутно от слез. Нумми (он опять так называл ее) сидела рядом с ним на диване, сжимая его шею слабыми влажными руками. Их слезы смешались вместе.
- Ты теперь видишь, что ты был прав, - говорила она, говоря ему по-новому, на "ты", точно они достигли теперь последней ступени нежности, когда было позволительно все. - Ты наказал меня и будешь наказывать всегда. Ты был милостив ко мне. О, я благодарю тебя!
Она целовала ему руки. Он не отнимал их. Из души исчезли страх, раздражение, остатки обиды.
- Неужели ты мог подумать, мой любимый, хоть на один миг, что я сомневаюсь в твоей честности? Но ты был недобр ко мне. Ты оставлял меня одну с моей душой, которая давно уже сделалась для меня невыносима, как бремя. О, возьми ее, возьми! Я изнемогаю под ее тяжестью. Я ничего не требую взамен. Ты видишь, я счастлива. Я заключена в тебе, как в светлом круге. Я чувствую, что наконец обрела тебя вполне.
Так сидели они, и время показалось ему бесконечным или совершенно особенным, безвременным. Он только помнил, что Гавриил привез целый ассортимент ботинок и ушел когда-то очень давно.
- Милый, я поеду, - наконец сказала она.
Это его удивило. Как? Разве она теперь будет уезжать?
- Да, конечно же. Всегда, мой дорогой.
Разве истинная близость боится расстояний и разве душа и ее проявления измеряются аршинами?
Он находил это логичным. То, что произошло, продолжало оставаться непонятным, но он испытывал высшую полноту удовлетворения. И теперь ему стыдно было глядеть ей прямо в глаза.
Устало она сидела, подобрав ноги на диван, и приводила в порядок волосы.
- Все же это немного пугает меня, - сказал он. - Это - внешнее.
Она испуганно зажала ему рот поцелуем.
- Не надо рассуждать. Это выше нас.
На прощанье она подошла к столу на козлах и кокетливо-осторожно приподняла двумя пальцами верхнюю бумагу. Она смеялась плечами и быстро отвертывала к нему свое острое лицо лукавой птички.
- О, я провинилась, но я была наказана.
Он отбросил верхнюю бумагу, покрывавшую кальку.
- Это сделала я, - сказала она с гордостью. - Но ты не узнаешь себя… Я принесу тебе вдохновение, силы, отвагу. Моя душа должна служить твоей. Хочу раствориться в твоей воле, в твоем разуме, в твоем гении. Теперь я принадлежу тебе вполне. Ты это чувствуешь? Да?..
В глазах ее было беспокойство. Но он действительно чувствовал в себе новую и странную силу. Может быть, это была действительно совершенно неизвестная ему доселе: радость полного подчинения женщины.
XXIII
- Теперь закрой его, - сказала она заботливо о проекте, точно это было их живое, одушевленное детище.
Он покрыл чертеж бумагой.
- Ну прощай!..
Она долго смотрела ему в глаза, положив руки на плечи.
- Помнишь, как я в первый раз взяла твой стек в руки? Он тоже лежал в этой комнате. У меня вдруг явилась уверенность, что ты меня когда-нибудь накажешь им. Ты помнишь?
Он переходил по звеньям памяти, стараясь припомнить то, о чем она говорила, и вдруг явственно выплыло ее лицо, смущенное, точно у девочки, непонятной причиной.
Он улыбнулся.
- Да, я припоминаю. Но я не помню, за что должен был тогда тебя наказать.
- О, мой друг, так разве ты еще не понял, что женщина должна быть наказана всегда?
Она протянула ему руку, на кисти которой был красный, вспухший рубец, и потом кокетливо-нежно прижала к нему губы.
…Утром Гавриил доложил:
- Барышня Зинаида Ивановна и барыня Сусанна Ивановна.
Лицо у него было озабоченное, хотя втайне он скрывал свое удовольствие. Когда хозяин наконец женится, в доме появится горничная и будет гораздо чище и веселее. Да и вообще… От посещения этой пары, по его мнению, пахло домом, а он был от природы домовит.
Колышко менее всего ожидал этого визита. Сейчас он испугался его пустоты и нудности. Неужели с этим еще не покончено?.. Кроме того, он должен был сейчас ехать на заседание строительной комиссии, где его дожидались и откуда ему звонили по телефону уже два раза. Можно ли приходить в рабочие часы! Что за бестактность!
Он предполагал, что Сусанночка просто вскоре позвонит по телефону и как ни в чем не бывало будет аукаться. Конечно, не обойдется сначала без прохладных разговоров. Будет попытка вернуться к старому. Но он решил быть непреклонным. Она порвала с ним первая. Во всяком случае было неделикатно, без объяснения причин бросить телефонную трубку. Он рассматривал это как разрыв.
Зина и Сусанночка ожидали его в гостиной. Они молча подали руки. Когда он хотел поцеловать, Сусанночка отдернула свою и загадочно ушла в столовую.
- Вы легкомысленны, - сказала Зина, усаживаясь на диван, так что ее короткие и толстые ноги болтались. Она закурила желтенькую папиросу. Запахло ее табаком, скорее похожим на жженую бумагу, так как папироска была очень тоненькая. Запах дыма смешался с запахом ее резких духов.
- В чем мое легкомыслие? - поинтересовался Колышко, стараясь держаться официально.
Зина поглядела на него так, точно он был не в своем уме.
- Вы явно больны, - сказала она. - Мне вас жаль. Ваше поведение ненормально. Вы просто выкинули ее из вашей головы и, кажется, вполне успокоились. Вы не звоните и не показываете глаз. Как вы думаете, что должна испытывать она? Или, впрочем, нет, вы не думаете ничего. Сознайтесь… Вы ни разу не вспомнили и не подумали о моей сестре. Вы не подумали, что вот есть на свете какая-то Сусанночка и она должна, по всей вероятности, страдать. Ее любили, ей говорили разные хорошие слова, потом вдруг - раз! Ты больше не нужна. До свиданья, моя прелесть!
Она деревянно рассмеялась. Он пожал плечами, сохраняя позу недоумения.
- Но мне даже не было сказано, в чем я виноват. Мне не дали возможности оправдаться.
Он подумал, что сказал не то.
- Хорошо. Эта возможность будет вам сейчас дана. Но вы могли позвонить сами… Наконец, написать. Ах, тысячи способов! Не заставляйте меня думать, что вы даже сейчас выпутываетесь и говорите неправду! Сусанночка согласна, что она виновата во всем сама. Да, она принимает целиком вину на себя. Она скажет вам сама.
- Я ни в чем не виню Сусанну Ивановну. Я только настаиваю, что прервала со мной сношения она сама. Но тем лучше. Я не ищу их возобновления.
Он опустил голову, рассматривая свои руки, которые казались ему сейчас грубыми и жестокими.
- Что это значит? - спросила Зина, прекратив курить.
- Избавьте меня, Бога ради, от продолжения этого тягостного разговора. Сусанна Ивановна до сих пор была на совершенно верном пути. Нам следует не видеться…
Он согнулся еще ниже. Но пережить тяжелые минуты было необходимо.
- Значит, все эти сплетни имеют под собою основание? - спросила она, понизив голос.
- Я не знаю, о каких вы говорите сплетнях.
Ему был невыносим этот тон сыщика.
- Странно. В городе уже открыто говорят о ваших отношениях к этой… Как ее? К Симсон.
- Ее зовут Верой Николаевной Симсон.
- Ах вот даже что! В таком случае, вам действительно лучше всего поговорить с самой Сусанночкой. Au revoir.
Она погасила папиросу и протянула руку ребром ладони. Он проводил ее до передней. Потом прошел в столовую.
Сусанночка сидела, положив локти на стол. В пальцах одной руки она держала поднятую вверх металлическую подставочку для ножа и внимательно ее рассматривала. Черные брови ее были нахмурены. Он сел к столу напротив нее, ожидая, что она скажет.
Сейчас она казалась ему совершенно посторонней. В сущности, что было у него с ней? Женщина, не допустившая мужчину до объятий, не имеет права на что-нибудь претендовать. Это был скучный платонический роман.
Наружно Сусанночка была совершенно спокойна. Только лицо у нее было нехорошее. Вероятно, она пришла с ним крепко побраниться перед окончательным разрывом.
Так как она молчала, он взглянул на часы.
Взгляд прищуренных глаз она старательно прятала. Перестав рассматривать подставку, она опустила глаза на скатерть и стала проводить по ней ладонью.
- Мне нечего тебе сказать, Нил. Тебе уже Зина сказала: я совсем приехала к тебе.
Она прикусила губы, чтобы не заплакать.
- Я не понимаю, - сказал он удивленно.
- Что же тут непонятного? Я останусь с тобой жить. Вот и все. Я буду твоей любовницей или незаконной женой. Пока. Ах, все равно, мне нечего терять. Иначе я потеряю тебя вовсе. Ты слишком малодушен. Я и так уже благодаря своему глупому жеманству почти потеряла тебя. Если вы мужчины таковы, что же сделать?
Она вздохнула.
- Словом, я больше никуда от тебя не пойду. Впрочем, еще только разве… на кладбище. Это уже ты отвезешь меня сам…
Из уголков глаз возле носа у нее выползли две слезинки и извилистой дорогой побежали по лицу. Она вдруг улыбнулась, взглянула на него быстро исподлобья и вытерла их платком, высморкалась и тотчас же опять запрятала платок в сумку. Она не намерена была больше плакать.
- Ты меня не выгонишь? - спросила она, вдруг стыдливо опустив глаза.
Он прочел в ее лице жажду объятий и ласк. Простых и здоровых, в которых все несложно.
Он возмутился. Ведь это же чересчур наивно или, наоборот, нахально приехать так вдруг, без всякого предупреждения. Это - какая-то дичь. Этого так не бывает. Это несообразно ровно ни с чем.
- Повторяю: я ничего не понимаю, - сказал он.
- Да?
Она неприятно засмеялась.
- Зато я очень хорошо понимаю. Довольно быть трусихой. Теперь я решила жить по-новому: быть смелой. Словом, я остаюсь у тебя.
Она встала.
- У тебя в квартире страшный хаос. Я этим займусь.
Она величественно кивнула головой.
- Теперь ты можешь отправляться по твоим делам. Лично я устроюсь в твоей комнате.
Она указала на спальню.
- Прикажи Гавриилу перенести туда мои вещи.
Под внешним спокойствием была невменяемость. Говорить с нею было бесполезно. Он решил поехать к Зине и переговорить с нею обо всем подробно. Если бы Сусанночка не прекратила тогда с ним грубо разговор по телефону, все могло бы еще быть иным. Теперь возврат к прошлому был уже окончательно немыслим. Трезвая девушка должна понять.
- Я прошу вас успокоиться, - сказал он.
- Нил, что это значит "вас"? Я прошу говорить со мною как всегда.
Она возвысила голос. Очевидно, она решила действовать, не считаясь с его волей и намерениями. Тон ее голоса был груб и не допускал возражений. "Смелость" она понимала именно таким образом.
- Мы поговорим потом, - сказал он, - а сейчас я действительно должен ехать.
В ее движениях была связанность. Может быть, она хотела бы к нему подойти и потребовать интимности, поцелуев. Но решимость жалко ее покинула. Глаза опять покрылись влагой. Она тупо-обиженно отвернулась от него. Разве она сделала не все, что могла? Почему же он медлит подойти к ней?
Он осторожно вышел.
- Нил! - услышал он ее надорванный крик.
Она выбежала за ним.
- Нил, что же это значит? Я не могу. Я хочу примириться с тобой, Нил. Я же тебе простила все, все. И ты тоже должен простить меня.
Это уже был последний козырь. Лицо ее было смешно в наивном недоумении и испуге. Как? Он смел отвергать ее, когда она сама пришла к нему? Что же такое случилось?
Глаза ее еще не отражали всей глубины осознанного несчастья. Это был испуг девочки, возмущение против странной непонятливости мужчины. Неужели она должна еще вдобавок сама первая броситься ему на шею? Он должен пощадить ее стыдливость.
- Поговорим потом, - сказал он еще раз сухо и решительно и выбежал вон. Заметив в передней ее картонки, он не отдал Гавриилу никакого распоряжения.
Торопливо оделся и вышел.
"Все это сентиментальные угрозы, - соображал он дорогой. - Конечно, я не могу удалить ее силой, но она должна понять, что всякие эксцессы здесь ни к чему…"
На момент шевельнулась острая жалость, но тотчас же ощущение скуки заслонило остальное. Было даже смешно сравнивать Сусанночку с Верой. Она казалась ему даже почти не женщиной. Смешным существом среднего рода! О, во сколько она ценит свои объятия! Она даже не может себе вообразить, что такое настоящая любовь. А если бы вообразила, то, вероятно бы, только удивилась. Ее тело так же было мало подвижно и расчленено, как и ее ум. Вся, с душой и всеми своими желаниями, она представляла одну инертную массу, движимую слепым, элементарным инстинктом. Сейчас она почти пугала его.
В строительную комиссию он заехал только извиниться. Хотел предварительно было позвонить к Зине по телефону, но потом передумал и решил заехать без предупреждения.
Зину он застал за роялем. Она равнодушно подняла на него глаза и прекратила бравурную игру. Когда она подошла к нему, рояль еще гудел.
- Ну, надеюсь, все благополучно? - сказала она.
Окна во всем доме были открыты. Драпировки колыхались, и пахло букетами ландышей, засунутых в разных местах в стеклянные высокие бокалы с усеченными косо краями.
- Я пришел с вами поговорить как со здравомыслящим человеком, - сказал Колышко, вдруг почувствовав страшное волнение.
Может быть, на него так действовала эта знакомая обстановка, а может быть, и то, что он еще не обдумал, что сказать Зине. Точно упавши откуда-то стремглав, он говорил, и у него получалось такое чувство, что он хотя говорит искренно и "честно", но совсем не то. Получалась грубая и бессердечная, подкрашенная напыщенностью полуправда.
- Сусанночка виновата во многом сама. Она не щадила моих чувств, моего, я бы сказал, корректного отношения. Я сознаюсь, что мне все это тяжело говорить. Но случилось то, чего уже не вернешь. Я… я люблю другую. Вам я это могу сказать…
Она перебила его нетерпеливо, стоя у рояля:
- Ах, при чем здесь я? Я - девушка и менее всего, господа, понимаю в этих вещах. Роман, господа, затеяли вы, а не я, вы и расхлебывайте всю эту кашу. Удивительный эгоизм у всех этих влюбленных. Особенно у мужчин. Я так довольна, что избавлена от удовольствия связывать свое счастье с вашей благосклонностью, господа… Любите, умножайте землю, а меня, пожалуйста, оставьте в покое.
Она попыталась сделать круглые невинные глаза. Руки она держала сложенными на животе.
- Я обратился к вам потому, что это - ваша сестра Предчувствую, что из всего этого может выйти что-то тяжелое.
- Без сомнения.
По обыкновению, ее глаза ничего не выражали. Но она вела определенную, расчетливую игру. Как и ее сестра. Или, быть может, Сусанночка поступала только по ее указке? Он почувствовал прилив бешенства. Значит, как мало его здесь уважали. А заодно и себя. Пахнуло затхлым убогим мещанством. Жених!
Неужели же он так низко опустился? Он не замечал людей, среди которых живет. Охватил мучительный стыд перед Верой Николаевной. А что, если она об этом узнает? Эти женщины, видимо, решили удерживать свою позицию до конца. Узнает, конечно. Непременно. Да.
Он понимал, что должен как-нибудь договориться с Зиной.
- Что же вы хотите, чтобы я женился на Сусанне Ивановне в то время, как мои чувства принадлежат уже другой? И как я должен объяснить это вторжение, этот своего рода "форт Шаброль"? Сусанна Ивановна избрала этот способ, чтобы удержать мои чувства? Это же дико, это - сумасшествие.
В лице Зины изобразилась усталость. Глаза она переводила с предмета на предмет, избегая смотреть в лицо Колышко.
- Ах, Боже мой, - сказала она, - при чем здесь я? Вы, право, сделали бы хорошо, господа, если бы не вмешивали меня больше в ваши личные отношения. Тем более я - девушка.
Она потупила глаза.
- Зинаида Ивановна, - сказал Колышко, - вы ведете дурную игру. Предупреждаю вас.
Он сдержанно поклонился и пошел к двери. Зина тотчас же села за рояль. Бравурные звуки наполнили дом.
XXIV
Колышко понял, что план нападения здесь строго обдуман и организован.
"Но на что же они надеются?" - удивлялся он.
Дома он застал Василия Сергеевича. Глаза у него были сочувствующие и преувеличенно-испуганные. Он тотчас же углубил их в работу над чертежом. Под нос он мурлыкал растянуто и глупо-подчеркнуто: "Уж давно отцвели хризантемы в саду".
Из комнат доносился веселый громкий разговор Сусанночки и Гавриила. Набравшись решимости, Колышко вошел в столовую, где около буфета оба они гремели посудой. Сусанночка обернулась и радостно вскрикнула. С протянутыми губами она подбежала к Колышко.
- Ты уже свободен?
Она охватила его за шею. Не желая сцены в присутствии Гавриила, он принужден был губами коснуться ее губ.
- Гавриил, - сказала она, - потом.
Он отвечал весело: "Слушаю" - и вышел.
Сусанночка не разжимала рук.
- Нил, отчего ты вдруг переменился ко мне? Если я приревновала тебя к Симсон и грубо говорила по телефону, ты в этом виноват сам. Но ты мне скажи, что у тебя с нею ничего нет, и я тотчас же уеду от тебя.
Он удивился этой странной логике.
- А если у меня с нею "что-нибудь" есть, то вы останетесь?
Он осторожно освободился от ее рук. Передразнивая, она ответила:
- Если у вас что-нибудь есть, то "мы" останемся. С какой стати ты говоришь со мной во множественном числе?