Закончив поздний ужин, мы устроились отдохнуть, оставшийся до отправления автобуса час, на холодном и жестком дерматине. Подремывая, я начала мерзнуть и проклинать свою непрактичность, ведь в джинсах и легкой куртке было бы куда удобней, чем в легкомысленном платье. Бедный Станислас! Лежа на скамье в шелковой розовой рубашке, не толще невесомого дамского платка, кожа его предплечий побледнела и покрылась пупырышками озноба. Ноги в сланцах подтянуты к животу, что не спасало от прохладного ветерка врывающегося в открытые двери автовокзала. Он был похож на замороженного цыпленка, забытого за стеклом витрины холодильника времен перестройки. Не хватало только обострения незалеченной простуды! Я пересела на скамью Станисласа, и положила его голову и плечи на мои колени. Станислас благодарно промычал что-то и счастливо зажмурился. "Я сделала это только ради того, что бы он не заболел" убеждала я себя, а не ради того, что бы почувствовать его тело рядом с моим. Тепло его передалось мне. От крамольных мыслей, где я представляла, как Станислас потерял сон от моей близости, как он дает волю своим рукам, забирающимся под подол моего платья и натыкающихся на заждавшийся, зрелый и сочащийся плод, готовый упасть и раскрыться, своею разбухшей мякотью, меня бросило в дрожь. Биение моего сердца находилось сейчас в сердцевине этого диковинного плода. От мыслей этих я возбудилась, дыхание мое стало сбиваться с ритма, что бы сделать вздох я приоткрыла губы, и когда открыла закрытые сладкой пыткой глаза, увидела, что Станислас внимательно изучает происходящие со мной перемены.
Я икнула от испуга, резко подтянулась на дерматине, отчего голова Станисласа уперлась в мой живот, где до сих пор не смолкало биение моего сердца. Слышал или нет?
- Ты что не спишь? - срывающимся голосом спросила я.
- Холодно, - сказал Станислас, и лукавые искорки зажглись на дне глаз. - Обними меня - попросил он.
Я положила свои ладони на его плечи, и потерла их согревая. Шелк рубашки приятно зажег ладони, от трения проскочила искра, и Станислас, прихватив меня за запястье, притянул к себе.
На миг вперед я угадала его просьбу.
- Поцелуй, - прошептал он.
- У меня помада на губах, - заметила я, - красная, как ты любишь.
- Не страшно, накрасишь снова.
- Мы не одни, кругом люди, - упиралась я.
- Поймут, - уверил Станислас.
Шум, возникший в относительной тишине зала ожидания, привлек наше внимание. Шум состоял из топота мужских ботинок, отрывистых фраз, бросаемых друг другу пятью мужчинами и шевеления разбуженных неожиданным вторжением пассажиров. Я как клещ впилась в губы Станисласа, загораживая его лицо своими волосами. Поцелуй не был нежным, не был он и страстным. Спаянные страхом, мы просто прикусили друг другу губы, что бы ни вырваться и ни броситься наутек, под пристальным взглядом незнакомцев. В прочем, некоторые лица были мне знакомы. Когда мужской басок, настойчиво окликнул нас, я, отцепившись от Станисласа с удивлением, которое придушила при рождении, узнала двух из пятерых наших преследователей.
- Красотка, где же сервис? Что ж ты клиента в общественном месте обслуживаешь? - спросил меня "дяденька", успевший к этому времени сменить светлые брюки на щегольской, с отутюженными стрелками вечерний костюм. Чувствовалось, что работа для него праздник.
- А где поймает, там и обслуживает, - сострил молодой парень, не утративший еще армейского юмора и интереса к девушкам без комплексов.
- Гы, гы, гы! - поддержал его "рожа".
Я скосила глаза на Станисласа и воздала хвалу красной помаде. Лицо его было до неузнаваемости изуродовано нашей "спасительницей". От уха до уха. Я вытерла свои губы, тыльной стороной ладони, усугубив при этом мой и так неприглядный вид. "Армеец" скривился. Он любил девушек легкого поведения, но не на столько, что бы прельститься такой "красотой".
- Ладно, парень, - обратился он к Станисласу, - не тушуйся. Продолжай, видно невтерпёж, бедолага, - пожалел его "армеец".
Упрашивать нас нужды не было, и мы со Станисласом слились в страстном поцелуе.
Еще долго мы не разжимали губ, но наш поцелуй так и не перерос в настоящий.
Испуг долго держал нас в своих объятиях, а мы в объятиях друг друга.
Начало светать, когда водитель междугороднего автобуса, весьма довольный тем, что сумел заработать сто рублей на каких-то сумасшедших, попросивших высадить их на трассе, у старой, заброшенной деревни, выполнил нашу просьбу. Покосившиеся редкие дома темнели заколоченными ставнями, деревенька напоминала старое кладбище, здесь было тихо и немного жутко. За домами располагались заросшие поля, которые когда-то колхозники засеивали овсом, пшеницей или другими культурами.
Сейчас сквозь траву, бурьян и вызвавшие мою улыбку васильки, попадались редкие колосья. За полями темнел лес. Я знала, что за перелеском с левого края массива и небольшой речушкой, которую можно перейти вброд, находится поселок Коровинский, где проживает моя родная тетка Анастасия, сестра моего отца и женщина, которая вырастила меня. Я всегда с огромной радостью навещала свою тетку и моих четверых двоюродных братьев. Старшие братья Виктор и Андрей были уже женатыми мужчинами, и проживали в поселке со своими семьями. Из-за близости областного центра и крепкого поселкового хозяйства молодежь в большинстве своем оставалась работать в сельском хозяйстве, женилась, рожала детей. В поселке есть и детский сад с яслями, и школа и даже училище, где можно приобрести профессии животновода и дояра. Хозяйство поселка состояло из десятка ферм и славилось своей молочной продукцией не только в нашем городе, являющимся областным центром, но и далеко за его пределами. Жители деревни Житино, на земле которой стояли мы со Станисласом, кто умер, кто уехал в областной центр, а кто давно заколотил свой дом и перебрался в процветающий поселок. Мои родственники, в доме которых собирались временно поселиться мы со Станисласом, уехали за длинным рублем на Север, да так и остались там, не найдя в себе силы остаться без льгот, предлагаемых правительством за нелегкую работу и северный быт.
Мой ровесник Филипп, был назван в честь французского актера Жерара Филиппа, горячо любимого моей теткой. Назвать сына Жераром она не решилась, но Филиппом, несмотря на протесты своего мужа, ныне покойного Федора Михайловича, все-таки назвала. Мы с Филиппом учились в одном классе, и мне он ближе всех моих братьев по духу. Младший Роман, учащийся десятого класса поселковой школы, обожает машины и мечтает стать автомехаником. Роман переживает сейчас первую влюбленность в соседскую девочку Анюту, весьма привлекательную особу и ученицу одиннадцатого класса, что понижает шансы Романа на взаимность.
Такая насыщенная и современная жизнь была отрезана от нас уже упоминаемыми перелеском и речушкой, а мы стояли на обочине пригородного шоссе и смотрели на заколоченные глазницы оставленных ветхих домов. Я подала Станисласу руку и сделала попытку приободрить его.
- Наш дворец второй, с левого конца деревни, - сказала я и подтолкнула Станисласа к заросшей тропинке.
- Как в американских фильмах о городах-призраках… - отчего-то шепотом произнес Станислас, - я не кинорежиссер, но на такой натуре только фильмы ужасов снимать.
- Ты боишься? - нарочно прошипела я, приблизив растопыренные пальцы к лицу Станисласа.
- Не боятся только дураки, - обиженно сказал Станислас.
- Ну вот, мы пришли, - сказала я, открывая скрипучую, разбухшую от дождей и палящего солнца калитку. Пройдя по дорожке, с проросшей, через покрывающий ее щебень, травой, я просунула руку под наличник окна, выходящего на продавленное крыльцо, и достала ключ. Он проржавел, дожидаясь своих хозяев, променявших прохладу средней российской полосы на северный холод. Я протерла его пучком травы, которая росла на участке в неисчислимом количестве. Всунув ключ в личину замка, я с трудом провернула его. Замок щелкнул, но дверь не открывалась.
- Станислас, помоги мне, - попросила я, - наверное, дверь покосилась.
Станислас подпер ее плечом, и она со скрипом нехотя пропустила нас в дом. В доме, как в склепе было промозгло и сыро. Несмотря, что на дворе лето, дом, не ощущая человеческого тепла, не пропускал в себя тепло солнечное.
- Открываем ставни! - скомандовала я.
Вооружившись топором, прихваченным в сенях, я вышла во двор сбить деревянные доски, прибитые к наличникам окон. Станислас открывал ставни внутри дома. "Придется делать всю мужскую работу, он еще очень слаб, долго на ногах держаться не может, не говоря уже о том, что бы заготовить дрова для печи" думала я, жалея себя.
Топор оказался тяжелым, я подцепляла доску лезвием, раскачивала ее, загоняла топор по обух под доску и выдирала ее вместе со здоровенными гвоздями. Закончив с одним окном, я, вытирая пот, выступивший на лбу, присела на крылечко, жалобно скрипнувшее переломами. Станислас вышел из избы. Взял топор приставленный мною к ступеням крыльца и, прихрамывая, направился к другому окну.
- Станислас, не надо, - сказала я. - Ты сейчас хоть как-то передвигаешься, а если наломаешься…
- Я не могу позволить тебе, делать мою работу, иди, уберись в доме, - ответил он, примеривая на себя роль главы семьи.
- Развели домострой… - забрюзжала обрадованная я, мне нравилось, что он не устранился, не выбрал легкий путь, сразу завалившись на диван.
Я вошла в избу, с одной глазницей окна в доме стало веселей. В шкафу я обнаружила оставленные за ненадобностью старые простыни, отсыревшие перьевые подушки и верблюжье, в прорехах, одеяло. Выволочив добро на воздух, я разложила его просушиваться на стол и покосившуюся лавку традиционно вколоченные под окнами дома с видом на одичавшие плодовые деревья. Простыни повесила на протянутую мной веревку, найденную в сенях, где находился целый склад нужных в хозяйстве вещей. Звякнув пустым ведром, я направилась к срубу колодца. Открыла крышку, и заглянула в темное и сырое нутро, не удержавшись, я озорно гукнула, в бездну. Бездна вернула мне мою шутку, удлинив пародию на крик филина в два раза.
Проснувшееся солнце дотянулось своим лучом до дна колодца, блеснув по поверхности воды.
- Есть вода! - радостно крикнула я Станисласу.
- Живем! - ответил он.
Привязав ведро, я загремела цепью, стремительно разворачивающейся из своего забытья, словно проснувшаяся змея. Наполнив ведро, я подошла к Станисласу, сбивавшему доски с последнего окна.
- Надо нарубить дров, печь затопим! - пообещала я Станисласу.
- Ты умеешь печь топить? - удивленно спросил он.
- Я же выросла в деревне. Как-никак единственная помощница была, и печь топить умею, и приготовить в ней.
- А я ни разу не гостил в деревне… - сказал Станислас, опустив топор. Он устал, я это видела, но храбрился, стараясь не показать мне своей слабости.
Велев ему отдыхать, я засобиралась в поселок. Утро набирало обороты, запели ранние пташки, не решались атаковать одинокого путника проснувшиеся слепни. Я шла пролеском, напевая в полголоса о туманном и седом утре, потому что никак не могла вспомнить песню о солнечном. Перешла речушку по ветхому шатающемуся мостку, соединяющему два ее пологих берега. Теперь поселок был передо мной как на ладони.
Богатые усадьбы с теплицами и ровными рядами грядок, пестрыми островами цветущих клумб и ладных домов покрашенных в яркие цвета. Обойдя центральную улицу поселка стороной, я закоулками выбралась к двухэтажному зданию школы. Шел первый урок. Я села на деревянную резную скамью напротив школьного подъезда и стала ждать звонка на перемену. Я вспомнила свои школьные годы, когда мы с Филиппом утром шли в старое здание школы, как он просил меня дать списать ему домашнее задание, как я обещала рассказать о его прогулах Анастасии, как дергал меня за косы Сашка Селиверстов, как награждали меня золотой медалью Клара Михайловна и директриса Марина Борисовна. Мои воспоминания прервал школьный звонок, возвещавший конец урока и я все внимание направила на школьный подъезд.
Я увидела его сразу, он вышел из школы, разминая в пальцах сигарету и что-то громко обсуждая с товарищем. Закурили. Подойти к младшему брату сама, я не решилась. Подозвав ученицу младших классов с большими белыми бантами на голове, спросила:
- Знаешь Ромку Королёва?
- Зна-аю, - протянула девица.
- Скажи ему, что его ждут на углу Березовой и Паши Ангелиной.
- У нас переменка пять мину-ут, - возразила девица.
- Так беги быстрей! - попросила я.
- Всё равно не успе-ет… - тянула девица.
Я вынула из сумки кошелек и вытащила десяти рублевую купюру. Девица оживилась. Я сунула купюру в карман ее платьица, и она сорвалась с места, колыхнув бантами.
- Молодежь… - пробормотала я, и двинулась к пересечению поселковых улиц, Березовой и имени трактористки-стахановки Паши Ангелиной. Ромка появился через три минуты. С заинтересованным выражением лица он оглядывался по сторонам. Я вышла из-за старого тополя.
- Здравствуй, Роман.
Ромка прищурился, всматриваясь в мое лицо.
- Шурка! - вскрикнул, узнавая он. - Привет! Вот мать обрадуется! А я не сразу этой пигалице поверил, думаю, кто меня может ждать?
- Ромка, я здесь инкогнито. Матери ни слова.
Ромка нахмурил лоб, вспоминая, что означает "инкогнито". Что-то связанное с Хлестаковым или "Горе от ума"? Наконец он спросил:
- А что случилось-то Шурка?
- Слушай внимательно, - сказала ему я, и, прихватив его за грудки, придвинула свое лицо к Ромкиному. - Во-первых, никому ни слова, особенно тем, кто будет спрашивать. Отвечай так, будто и в самом деле меня сегодня не видел. Во-вторых, мне нужна старая "Волга", что стоит в гараже на улице Животноводов, заправь бензином, выезжай на трассу около Доронинского Луга, жди меня. В- третьих, если понадобиться твоя помощь, подойду к школе, как сегодня, радости от встречи со мной не выражай, ты меня не знаешь.
- Я и в самом деле тебя не узнал, что с собой сделала-то! Шур, а что за шпионские страсти? Украла миллион?
- Чужого мужа увела, вот от жены и прячемся, - с ходу придумала я.
- И чего? Жена к нам придет своего козла искать?
- Может. Поэтому я и страхуюсь.
- Шур, а тебе что, этот ее козел очень нужен?
- Нужен Ромка…
- Ну, раз нужен, хорошо,…всё сделаю, вот только школу придется прогулять, - хитро сверкнул глазом Роман.
- Благое дело, - подтвердила я, давая свое благословение. - Дуй.
И Ромка дунул вдоль Паши Ангелиной. Я, не спеша, побрела к магазину.
Как во многих магазинах сельской местности, в нашем торговля была смешанной. Тут можно было купить всё, продукты, предметы домашнего быта, одежду и даже запчасти для автомобилей и сельскохозяйственных машин. Магазин был открыт, и так как всё население, кроме малых детей и их мамаш, находилось на работе или учебе, покупателей было немного. Я выбрала практичную для деревенской жизни одежду для себя и Станисласа, джинсы, куртки на случай похолодания, кофточки и тенниски.
Отдельным пунктом стояла обувь для Станисласа, я купила ее, выбрав на глазок, с походом, размера на два больше. Выбрала большую и крепкую туристическую сумку на колесиках, покидала внутрь всякую снедь, банки с тушенкой, рыбные консервы, фляжки с растительным маслом и банку консервированных ананасов для избалованного Станисласа. У старушек приторговывающих около магазина я купила картошки, овощей и зелени, не избежав расспросов. Старушки живо заинтересовались моей персоной и огромной сумкой гремящей колесиками по асфальтовому пятачку у магазина.
- Издалека, дочка? - спросила одна старушка, остальные же навострили ушки, прикрытые платками.
- Проездом, бабуль, из Озерецка. Подарков племянникам прикупила, - я тряхнула сумкой, и в ней, металлически брякнули консервные банки, - да поесть в дороге.
- Это у нас подарки-то? В городе брала бы, у них там капитализм, чего хочешь купить можно.
- Не была я в городе, говорю же проездом. Да и цены у них, - пожаловалась я бабке, - в вашем дешевле, а вещи такие же, как и везде.
- Тяжело тащить-то, чай одна едешь?
- С мужем, бабуль, он машину заправляет.
- С мужем хорошо, - одобрила бабка. - Ну, будь здорова, дочка.
Старушки были удовлетворены и моими покупками и беседою.
Я потащилась по улице в направлении Доронинского Луга. Далеко, но ради конспирации попотеть можно. Издалека я заметила старую отцовскую "Волгу", и прибавила ходу, колесики тяжелой сумки поднимали пыль на дороге, она забивалась в ноздри, оседала мельчайшей пудрой в порах и на накрашенных красной помадой губах. Ромка, пожалев меня, дал задний ход, и через минуту я уже забросила сумку в багажник и села в салон.
- Машина зверь! - констатировал Ромка. - Кормить хорошим бензином, век служить будет!
- Она и так век служит, - сказала я, вспомнив отца сидящего за рулем и щурящегося на яркое солнце. Откидывая козырек от солнца, в виниловом кармашке которого хранилась иконка божьей матери, он шутил, что я похожа на солнышко, потому, что у меня веснушки, и имя у меня солнечное - Саня, от английского sun.
Не уберегла иконка. Правда, разбились они не на отцовской "Волге", а на служебной машине, по вине нерадивого водителя, поплатившегося за свою небрежность и своей жизнью тоже. После аварии, Анастасия, взявшая меня на воспитание, загнала машину в кооперативный гараж, и, строго настрого запретив всем чадам подходить к автомобилю, забыла о ней. Но старшие братья, подростками, периодически гоняли мотор, тренируясь на бедняжке, менять запчасти, обучаясь вождению трактора и автомобиля. После, приобретя собственные средства передвижения, передали заботу о "старушке" Филиппу, а затем и Ромке. Анастасия в мальчишечьи забавы не совалась, и вряд ли знала, что "Волга" на ходу.
- Давай, подвезу, - предложил Ромка, включая зажигание.
- Нет, Ромка, возвращайся в школу. И наш уговор помни, если ты мне понадобишься, найду в школе.
- А если выходные? - спросил дотошный Ромка.
"И вправду, как я не продумала?". Я щелкнула Ромку по носу и похвалила:
- Молодец. Разведчиком будешь. Я тебе записочку положу в скворечник, на старой березе, за школой.
- Ты бы еще НЭП вспомнила! Нет скворечника, уж лет сто. Под дверь гаража подсунешь, а я каждый день проверять буду. Тем более Животноводы прямо на Доронинский Луг и трассу выходят. На машине удобно.
- Спасибо, брат! - расчувствовалась я.
- Ну ладно, Шурка, садись к рулю. - Ромка вышел из машины и смотрел, как я устраиваюсь на водительском месте, убираю ручной тормоз и трогаюсь с места. В зеркале заднего вида я видела, как, махнув мне на прощанье рукой, Ромка пошел назад в поселок.