Я тем временем на бешеной скорости готовила состав для мелирования, благодаря Бога, что у моей клиентки жидкие волосы. Сколько времени прошло? С Клаудией Джи шутки плохи!
– Джорджия, мне нужно высветлить только одну прядь. – Дива показывала на локон у виска. – Может, обслужишь без очереди?
– Клаудиа, еще пару минут! – взмолилась я, избежав очевидного вопроса. Теоретически да, одну прядь можно высветлить без очереди кому угодно, только не Клаудии. С ней все иначе: ее нужно держать за руку в буквальном смысле слова. Дело в том, что в детстве Дива пережила страшную моральную травму. В десятилетнем возрасте мать привела ее в парикмахерскую, а сама ушла. За пятнадцать минут злой-злой парикмахер постриг девочку почти налысо. В результате ужасный комплекс, и с тех пор ни одному парикмахеру на свете не разрешается срезать больше чем сантиметр, а во время любых процедур, даже если окрашивается всего одна прядь, нужно стоять рядом с ней и держать за руку.
Такой аврал, как сегодня, в кошмарном сне не приснится. Ну чем я заслужила такое наказание?
– Закончу укладку и посмотрю, как там Дорин, – пообещал Патрик, радуясь, что может вернуться на свое место.
Чудо, но Клаудиа Джи смогла дождаться своей очереди. Взглянуть на часы я не решалась: прошло гораздо больше пятнадцати минут.
Одна из ассистенток уже поставила на рабочий столик осветляющий спрей, а я отделила небольшую прядь. Наносить нужно осторожно, чтобы не попало на кожу головы. Пока спрей действовал, я сидела рядом и держала Диву за руку.
Едва сев в мое кресло, Клаудиа тут же впала в благостное настроение, совсем как наркоман, наконец получивший дозу. Уголки рта поползли вверх, и я почувствовала, что ее пульс постепенно замедляется. Как мало нужно для счастья! Томми Джи стоит держать флакончик спрея под рукой или переквалифицироваться в парикмахеры.
– Завтра день рождения Сидни, – доверительно сообщила Клаудиа.
У Клаудии и Томми три девочки-погодки: десяти, одиннадцати и двенадцати лет. Интересно, которая из них Сидни?
– Джорджия!
Я подняла глаза. Надо же, чуть не уснула, представляя, каково быть дочерью Дивы.
Ничего себе! От неожиданности мои глаза стали совсем круглыми. Передо мной лишь отдаленно напоминающая Дорин особа. Разве может обычная женщина из Википими за полчаса превратиться в куклу Барби? К сожалению, может. Я не знала, что сказать.
– Ну как? – спросила Дорин, глядя на себя в зеркало.
– Секунду, Клаудиа, – пролепетала я.
Мамины волосы теперь выше плеч, длинная густая челка, а цвет… Сияющий золотистый каштан, которым бы я при любых других обстоятельствах восхитилась, но сочетание с полным отсутствием макияжа наводит на мысль о парике, причем дешевом.
– Разве не здорово? – радостно спросил подоспевший Жан-Люк. – Мы очень старались!
– Прошу прощения, – подала голос Клаудиа Джи.
– Одну секунду! – резковато отмахнулась я. Честное слово, если Дива к нам больше не придет, плакать не буду.
– Вы кто? – возмущенно спросила Клаудиа мою мать.
– Дорин Уоткинс, – протянула руку мама.
Боже, что она творит!
Часто задышав, Дива протянула Дорин холеную, унизанную перстнями руку. "Почему с вами все так носятся?" – говорила она всем своим видом.
– Ну так как? – не унималась Дорин.
Боже, ей сделали дизайн бровей!
– Если честно, то… – начала я. Весь салон выжидательно на меня смотрел. Кажется, мама довольна. Впервые в жизни она чувствует себя красавицей. – Великолепно. Ты выглядишь великолепно. – Крепко держа за руку, я повела Клаудиу Джи к раковине.
Дорин просидела в салоне до вечера отчасти потому, что боялась гулять по городу одна, отчасти потому, что ей нравилось наблюдать за мной. Я, конечно же, не возражала. В мамином взгляде светится любовь, даже со своей ужасной стрижкой она напоминает ангела. Лишь ангел может так терпеливо сидеть на банкетке, прижимая к груди сумочку. Хорошо, что ей не предложили пластиковый чехол, еще бы, не дай Бог, рассмеялась!
Изменившаяся до неузнаваемости Дорин пожирала глазами клиенток. День выдался "звездный": к Фейт были записаны Сьюзен Сарандон и еще несколько менее известных актрис. Супермодель, обрученная с членом королевской семьи, сидела на банкетке, выставив напоказ длинные в ажурных чулках ножки. Стрижка у нее необычная, мальчишеская. Еще приходили представительницы нью-йоркских СМИ. Самая яркая из них – Линн Мендельсон, известная голливудская публицистка. Линн всегда на высоких каблуках: помню, она как-то говорила, что публицист просто обязан казаться выше остальных.
В довершение всего на стрижку привели трех мальчишек, которые устроили драку, настоящую, с синяками и разбиванием носов. Волосы у всех троих льняные, тонкие, так что просвечивает розовый череп. Привыкшая к подобным сценам мать не обращала ни малейшего внимания ни на сыновей, ни на недовольные взгляды других посетителей. А что могли сделать мы? Стрижка стоит девяносто долларов – в "Жан-Люке" такими деньгами не бросаются.
– Уймите кто-нибудь этих бесенят! – взмолилась пожилая дама.
– Где их мать? – кричала другая, с ненавистью глядя на дерущихся мальчишек.
Еще четверо – и на сегодня все. Для Дорин у меня приготовлена целая программа: ресторан, а потом модное шоу на Бродвее; билеты помог заказать знакомый продюсер. Завтра я отдыхаю, так что времени хватит на экскурсию к Статуе Свободы, ленч в "Ла коте баск" и поход по магазинам на Мэдисон-авеню. Очень хочется доставить маме удовольствие и показать, что у меня все в порядке. Пусть она мною гордится!
– Так-так-так, – проговорила Дорин, когда мы наконец вышли из салона. – Так-так-так…
Она по привычке отбросила назад волосы, но после того, как ее постригли, отбрасывать стало почти нечего. Мы свернули на Мэдисон-авеню, где магазины уже закрывались. На улице совсем темно. Брр, еще не привыкла к зимнему времени.
– И так каждый день? – спросила мама.
– Почти.
– Невероятно!
– Ну, сегодня посетителей чуть больше обычного. Праздники и все такое…
– А кто та женщина?
– Которая из них?
– С длинными пегими волосами и…
– Скорее всего Клаудиа Джи.
– Она знаменита?
Мы стояли у светофора на углу Шестьдесят третьей и Мэдисон.
– Они все знамениты.
Дорин покачала головой. Я никак не могла привыкнуть к ее новому облику. Зачем только ее постригли! Теперь она похожа не на мою маму, а на чужую женщину из тех, что останавливаются в "Брегдорфе", перекусывают в "Ла гулю", а потом идут в "Жан-Люк". У таких фамильные особняки с экономкой и дюжина кашемировых одеял для потенциальных гостей.
Дорин перехватила мой взгляд.
– Слушай, тебе ведь не нравится в "Жан-Люке".
– Это отличное место, – вяло отбилась я, лихорадочно подыскивая более убедительный ответ. – Здорово тебя уложили!
Дорин улыбнулась:
– Кстати, как его зовут? Того красивого итальянца, что делал укладку?
– Массимо.
– Точно, Массимо. Мне он очень понравился.
– Он просто чудо и, по-моему, самый талантливый стилист салона.
– Да, он талантливый, вы все талантливые, – проговорила Дорин, но прозвучало как-то странно. Для нее понятия "парикмахер" и "талант" несопоставимы. Талантливым может быть пианист, скульптор, математик, а стрижка – это так, ремесло. Мы в "Жан-Люке" считали иначе: стрижка – это искусство, иначе разве стали бы клиенты тратить на нас такие деньги? – Он такой… робкий, – проговорила мама и выдержала многозначительную паузу. – Наверное, он…
– Кто?
– Сама знаешь!
– Ах это! – рассмеялась я. Надо же, забыла, как отличаются нравы Википими и Мэдисон-авеню. – Гомосексуалист?
Мама кивнула:
– Думаю, да, и не он один.
Некоторое время мы шли молча. Что-то тут не так, мама что-то недоговаривает! Нужно срочно выяснить!
– Ну и как тебе?
– Что?
– Салон, моя работа… Что ты об этом думаешь? – спросила я плаксивым тоном, каким дочки вне зависимости от возраста говорят с матерями.
Дорин сбавила шаг и поплотнее завязала шарф.
– Думаю, для тебя это прекрасная возможность, – проговорила она, и я снова почувствовала, что мама о чем-то умалчивает.
– Что? – не вытерпела я.
– Просто… Не представляю, как, черт подери, ты все это терпишь!
Я даже растерялась: мама никогда не ругалась.
– Что терплю?
– Этих женщин…
– Клиенток?
– Боже мой, Джорджия, никогда не видела столько надутых…
– Они не такие уж плохие! – перебила я и осеклась. Что я делаю? Зачем выгораживаю этих богачек перед мамой?
– Просто хочу, чтобы ты была счастлива, милая.
– Я счастлива.
Неожиданно на глаза навернулись слезы. Я сделала вид, что разглядываю витрину ювелирного: крупные розоватые жемчужины на коричневой шее манекена. Нет, не буду плакать!
– А ты представляешь, сколько я здесь зарабатываю? – выпалила я. – Только чаевыми пятьсот долларов в день.
– Детка, это здорово! – Мама обняла меня за плечи. – Я так тобой горжусь…
Такого я вынести не могла. По щекам покатились слезы. Черт, только этого не хватало!
– Милая, не плачь! Ну что ты, не надо, пожалуйста! Что случилось? – Дорин прижала меня к себе. Мы шли мимо кофейни. В витрине медленно вращались украшенные шоколадом пирожные.
– Давай зайдем! – предложила я.
В таком состоянии меньше всего нужен дорогой ресторан и бродвейское шоу. Поэтому мы устроились на красных виниловых пуфиках и заказали чизбургеры, картошку и ванильную колу. Запах гриля, шипение жарящейся картошки напомнили мне Википими.
– Доченька, ты всегда можешь вернуться домой, – предложила Дорин. – Будешь моим партнером.
В горле образовался комок. Как бы сильно я ни скучала по Википими, но ни за что туда не вернусь.
– Теперь мой дом здесь, – тихо сказала я.
Дорин кивнула и, потянувшись ко мне через стол, стала гладить руку. В детстве это помогало мне уснуть.
– Поговори со мной, девочка! Что тебя тревожит?
– Все то же самое, – проговорила я. Абсолютная правда. Моя жизнь как рисунок на обоях: днем бесконечные клиенты, а вечером бесконечная усталость и телевизор. – Что нового в Википими? – Что угодно, только бы тему сменить.
Мама ответила не сразу: вероятно, раздумывала, стоит выбивать из меня правду или нет.
– Ну, – нерешительно начала она, – Энн Катбилл родила четвертого.
– Четвертого?
– Да, в Википими у всех как минимум трое детей.
– И все могут себе это позволить?
– Ну, ты же нас знаешь: о последствиях особо не беспокоимся, рожаем, и будь что будет.
– В Нью-Йорке о первенце задумываются лет в тридцать пять, не раньше.
– Да, здешние женщины хотят всего и сразу, – неодобрительно проговорила мама.
Принесли наши чизбургеры. Чувствовалось, Дорин не терпится расспросить меня о главном: о счастье и планах на будущее. Она вырастила меня самостоятельной и независимой, но в том кафе я открыла для себя кое-что новое. Мама гордится моими достижениями, но мечтает, чтобы у меня было то, чего ей самой не досталось: мужское плечо, на которое можно опереться в трудную минуту.
На Мэдисон-авеню царило обычное вечернее столпотворение, но мы с мамой ничего не слышали. У нас свой собственный мирок, куда посторонним вход воспрещен.
– И где же я его найду?! – вырвалось у меня.
Дорин сразу поняла, о чем я; конечно, это же моя мама!
– Не беспокойся, – проговорила она, потягивая ванильную колу. – Найдешь.
Фестиваль
– Леди и джентльмены! Знаменитые сестры Мартинес!
Голос конферансье эхом разносился по выставочному центру имени Джейкоба Джевица, в котором собрались несколько тысяч человек. Жан-Люк, Кэтрин, Массимо, Патрик и я стояли у белой парусиновой ширмы, скрывавшей верхнюю часть девичьей фигуры. Похоже, кроме крохотных стрингов, на девушке ничего нет. Крепко сбитая темноволосая женщина в форме подняла одну ногу модели и нанесла горячий зеленый воск. Публика застыла в ожидании чуда, а женщина наложила на воск кусок грубой ткани и молниеносно отделила от ноги, обнажив гладкую, без единого волоска кожу. Собравшиеся восторженно загудели.
– Сестры Мартинес подарили миру воск для зоны бикини! – объявил конферансье.
Темноволосая дама тем временем бесцеремонно развела ноги неизвестной девушки и нанесла воск на внутреннюю поверхность бедер.
– Ой! – поморщился Массимо. – Наверное, больно.
– Пойдемте отсюда, – предложила невозмутимая Кэтрин. – Похоже, самое интересное будет вон там. – Она показала на плотную толпу.
Волосы, везде волосы! Челки, начесы, кудри. Прически восьмидесятых, а у их обладательниц густо подведенные карандашом глаза, по двадцать гвоздиков в ушах, ярко-розовые губы. Эти девушки напоминали мне моих однокурсниц из Академии Уилфреда, тех, что остались работать в Википими.
А мы-то что здесь забыли? Зачем, спрашивается, пожертвовали выходным?
Дело в том, что мы выполняли боевое задание. Жан-Люк решил создать собственную косметическую линию. Своя линия есть у Видала Сассуна, Фредерика Феккая. Пора и Жан-Люку выпустить фирменный шампунь, кондиционер, маску для волос, гель, спрей, мусс. Так что мы, его антураж, должны были собирать новые идеи: смотреть и слушать, кто что интересное придумал.
Была еще одна причина продемонстрировать маэстро свою лояльность: Жан-Люк планировал расширяться.
Филиалы в Лос-Анджелесе, Чикаго, Вашингтоне… Ничего конкретного маэстро не обещал, но кто знает, чем все может обернуться… А вдруг партнерство предложит? Вот бы было здорово! Я ведь с самого низа начинала, а стала одной из лучших колористок салона, даже к Жан-Люку в доверие втерлась. Сколько людей всю жизнь прозябают в нищете! Наверное, дело в таланте: Дорин всегда говорила, что чувство цвета у меня врожденное. Но ведь талантливых колористов море, так что мне повезло: оказалась в нужное время в нужном месте.
Словно туристы, мы бродили по выставочному центру. Бесконечные ряды павильонов: вот представительство "Конэйр", молодая девушка демонстрирует фены различной мощности. Дальше утюжки, потом раковины, потом щипцы для укладки… Не очень весело, лучше бы остались у сестер Мартинес.
– Пустая трата времени! – бурчал Жан-Люк. – Ничего интересного здесь не узнаешь. Так что подражать некому, придется изобретать что-то свое! – Француз раздосадованно махнул рукой.
– Ну, отрицательный опыт – тоже опыт. Лучше учиться на чужих ошибках, чем на своих, – сказал оптимист Патрик.
– Не нужен мне отрицательный опыт! – запальчиво воскликнул Жан-Люк.
Мы с Патриком переглянулись. Объяснения не требуются, я понимаю его без слов: Жан-Люк безмерно раздражает моего приятеля. Он мог многое простить талантливому Массимо, красавице Кэтрин и мне по старой дружбе, а вот маэстро – нет.
– Знаете что? – негромко проговорил Патрик. – С меня хватит! – Он развернулся и пошел в противоположную сторону. – Увидимся через час.
– Что это с ним? – удивленно спросил Жан-Люк.
– Ничего, – вкрадчиво проговорила Кэтрин, обнимая его за плечи.
Лишь дойдя до противоположного конца выставочного зала, мы поняли, ради чего пришли все эти люди. Павильон, огороженный красными бархатными лентами, рядом застыл билетер.
– О нет, только не это! – вздохнула Кэтрин, прочитав, что написано на вывеске.
"Специальный гость фестиваля – Хироши".
– Боже, – пробормотал Массимо.
Мы посмотрели на Жан-Люка. Губы у маэстро белые, дыхание хриплое.
– Что это? – чуть слышно спросил он. Раз Жан-Люк притих, значит, дело плохо.
– Успокойся, Жан-Люк, все в порядке! – ласково проговорила Кэтрин.
– Ничего не в порядке! – негодовал француз. – Хироши? Хироши? – громко повторял он.
Стоящие в очередь к билетеру возмущенно зашикали. Дело в том, что первые двенадцать лет своей карьеры Жан-Люк работал на Хироши, а потом решился открыться самостоятельно. Несмотря на успех, наш маэстро продолжал завидовать японцу. Его бывший шеф – суперзвезда, и клиенты у него звездные: в салоне бывают Мик Джаггер, Шерил Кроу и, по неподтвержденным данным, сам президент.
– Почему здесь привечают этого япошку, а не меня? – раздраженно спросил наш маэстро у Массимо. – За что мы платим пиарщику?
– Потому что это дурацкий фестиваль! – спокойно ответил Массимо. – Кого он волнует?
– Меня!
– Ну конечно, милый! – прокурлыкала Кэтрин.
– Хватит сюсюкать! – завопил Жан-Люк.
– Предлагаю пойти и посмотреть… – предложил Массимо.
– Ты что, с ума сошел?
– Думаю, нет, – проговорил старший стилист. – Сто лет Хироши не видел!
Я украдкой взглянула на Массимо. Что он делает? Жан-Люк взбесится!
– Пойдемте отсюда, – сказала Кэтрин, схватив маэстро за руку.
– Ну уж нет! – съязвил тот. – Мы просто обязаны увидеть великого Хироши! Может, чему-нибудь научимся!
Мы прорвались в павильон без всяких билетов: Жан-Люк наотрез отказался платить бывшему шефу. Я сразу узнала Хироши, хотя раньше видела только на фотографиях. Стрижка потрясающая: рваные серо-желтые пряди. Одетый в черные обтягивающие джинсы и черную же футболку, японец порхал вокруг сидящей на складном стульчике модели.
– Без театра никуда! – фыркнул Жан-Люк.
А потом Хироши начал стричь. Помнится, я читала, что он предпочитает работать с сухими волосами. Так и оказалось: волосы девушки сухие и абсолютно прямые. Несколько ловких движений – и модель стала похожа на дикую львицу из саванны. Каждый второй парикмахер считает себя гением, но этот парень достоин высокого звания.
Рядом со мной затаил дыхание Массимо.
Каждая женщина в павильоне мечтала оказаться на месте модели. Еще бы, где еще можно бесплатно постричься у лучшего мастера страны?
Жан-Люк бледен как полотно, на виске бьется жилка, дыхание сбилось. А что, если у него будет сердечный приступ? Я представила заголовки завтрашних газет: "Парикмахерские войны. Знаменитый француз в нокауте!"
– Думаю, мы увидели более чем достаточно, – проговорила Кэтрин, решительно взяв Жан-Люка за руку. Похоже, их отношения уже не тайна.
– За все это ты несешь личную ответственность, – прошипел маэстро, обращаясь к Массимо.
– В каком смысле? – вскинулся итальянец. Я впервые видела его рассерженным. – Разве моя обязанность…
– Я буду решать, что входит в твои обязанности, а что нет! – загремел Жан-Люк.
Массимо даже отступил от неожиданности, а услышавший шум Хироши замер с локоном в руках.
Я инстинктивно придвинулась к главному стилисту.
– Ты уволен! – завопил француз.
– Сэр, вам придется выйти, – объявил секьюрити.
– Да ты знаешь, кто я такой? – гремел Жан-Люк, раскачиваясь на каблуках.
– Он это серьезно? – шепотом спросил меня Массимо.
Я вовремя подавила смешок. Эх, нет, маэстро все видел!
Жан-Люк оттолкнул руку охранника, а тот зачем-то потянулся к поясу. Неужели за пистолетом?!
– Не беспокойтесь, я ухожу! – собрав остатки достоинства, проговорил наш босс. – Ноги моей не будет в этом гадюшнике…
Напрочь забыв о Хироши, собравшиеся в павильоне радостно загудели, а Жан-Люк побагровел от бешенства.